Глава V
АГЕНТ СЫСКНОЙ ПОЛИЦИИ
Читатель
уже знаком с кабачком «Кровоточащее сердце», который расположен на Елисейских
полях, неподалеку от проспекта Кур-ла-Рен, в одном из широких оврагов, что
находился по соседству с этим излюбленным местом для прогулок парижан еще
несколько лет тому назад.
Обитатели
острова Черпальщика еще не появились.
После
отъезда Брадаманти, который, как мы уже знаем, отправился вместе с мачехой маркизы
д’Арвиль в Нормандию, Хромуля вернулся жить к своему отцу.
Стоя на
страже на верхней ступеньке лестницы, колченогий мальчишка должен был подать
знак о приходе Марсиалей условным возгласом; тем временем Краснорукий
доверительно беседовал с агентом сыскной полиции, неким Нарсисом Борелем:
читатель, быть может, помнит, что мы встречали его в кабачке Людоедки, куда он
пришел, чтобы арестовать двух злодеев, обвиненных в убийстве.
Это был
человек лет сорока, коренастый и сильный, краснощекий, с острым и проницательным
взглядом; лицо у него было гладко выбрито, для того чтобы ему легче было менять
свой внешний вид, что было необходимо во время его сопряженных с опасностью
действий, ибо ему часто приходилось соединять способность преображаться,
свойственную актерам, с мужеством и энергией солдата для того, чтобы суметь
поймать тех или иных преступников, с которыми ему приходилось бороться,
прибегая и к хитрости, и к решительности. Словом, Нарсис Борель был одним из
самых действенных и полезных орудий того провидения в миниатюре, как скромно и
непритязательно именуют полицию.
Но
вернемся к той беседе, какую вели Нарсис Борель и Краснорукий… Она, судя по
всему, носила весьма оживленный характер.
– Да,
вас обвиняют в том, что, пользуясь своим двойственным положением, –
говорил агент сыскной полиции, – вы безнаказанно принимаете участие в
кражах, которые совершает шайка самых опасных злоумышленников; вы, ничтоже
сумняшеся, сообщаете ложные сведения о них сыскной полиции… Берегитесь,
Краснорукий, если это подтвердится, с вами поступят безо всякого снисхождения.
– Увы!
Я знаю, что меня обвиняют в подобных вещах, и это очень для меня огорчительно,
любезный господин Нарсис, – отвечал Краснорукий, придавая своей лисьей
мордочке выражение лицемерного сожаления. – Но надеюсь, что нынче мне
наконец воздадут должное и мою добросовестность признают безо всяких оговорок.
– Поживем
– увидим!
– И
как только можно подозревать меня?! Разве я не доказывал много раз свою преданность?
Разве не я, скажите прямо, помог вам в свое время арестовать на месте
преступления Амбруаза Марсиаля, одного из самых опасных злоумышленников Парижа?
Потому как верно говорят: порода, она всегда себя окажет, а порода этих
Марсиалей, должно, вывелась в аду, и, если господь бог соизволит, она туда и
отправится.
– Все
это хорошо, даже превосходно, но ведь Амбруаза-то предупредили, что его собираются
арестовать, и не явись я на час раньше того времени, которое вы мне указали, он
бы от меня улизнул.
– Неужто
вы полагаете, господин Нарсис, что я его тайно предупредил о вашем приходе?
– Я
твердо знаю одно: этот разбойник в упор выстрелил в меня из пистолета: к
счастью, пуля попала мне в руку.
– Конечно,
господин Нарсис, спору нет, что ваше занятие не обходится без таких незадач.
– Ах,
вы называете это незадачей!
– Вот
именно, потому как этот негодяй наверняка собирался влепить вам пулю прямо в
грудь!
– Целил
ли он в руку, в грудь или в голову – не в этом дело, я не о том толкую; в
каждом ремесле есть свои неприятности.
– Но
зато и свои удовольствия, господин Нарсис, и свои удовольствия! Возьмем, к примеру,
такой случай: человек такой смышленый, такой ловкий, такой храбрый, как вы…
долгое время выслеживает целую шайку преступников, он преследует их, обходя
квартал за кварталом, притон за притоном, и делает это с помощью такой надежной
ищейки, как ваш покорный слуга, Краснорукий; и вот наконец человек этот, следуя
за ними по пятам, загоняет их в мышеловку, из которой ни одному злодею не
удастся ускользнуть; признайтесь, господин Нарсис, что такое дело доставит
большое удовольствие… истинную радость охотнику… Не говоря уж о той пользе,
какую поимка этой шайки принесет правосудию, – с важностью прибавил
содержатель кабачка «Кровоточащее сердце».
– Я
готов буду согласиться с вами, если ищейка окажется надежной, но только сильно
боюсь, что это не так.
– Ах,
господин Нарсис, неужто вы думаете…
– Я
думаю, что, вместо того чтобы указывать нам верный путь, вы забавляетесь тем,
что сбиваете нас с дороги, и таким образом злоупотребляете тем доверием, каким
пользуетесь. Каждый день вы обещаете помочь нам захватить эту шайку… но этот
счастливый день так никогда и не наступает.
– Ну
а коли он наступит именно сегодня, господин Нарсис, в чем я совершенно уверен,
и коли я помогу вам заграбастать сразу и Крючка, и Николя Марсиаля, и вдову, и
ее дочь, и Сычиху в придачу, тогда вы признаете, что улов будет что надо?
Тогда-то вы перестанете меня подозревать?
– Тогда
перестану. Больше того, вы окажете нам настоящую услугу, потому что у нас есть
очень сильные, почти достоверные подозрения о преступной деятельности этих
людей, но веских доказательств, к сожалению, нет.
– Так
что небольшая, но надежная улика, которая позволит их замести и разом спутать
все их карты, будет вам куда как полезна, господин Нарсис?
– Без
всякого сомнения… А вы можете меня заверить, что это не вы подтолкнули их на задуманное
ими преступление?
– Я
тут ни при чем, клянусь честью! Сама Сычиха явилась и предложила мне заманить сюда
торговку драгоценностями: эта чертова одноглазая баба выведала у моего
мальчишки, что гранильщик алмазов Морель, что живет на улице Тампль, работает
над настоящими драгоценными камнями, а не над фальшивыми, к тому же Сычиха
узнала, что тетка Матье часто носит в своей сумке драгоценные камни на знатную
сумму… Я притворился, что принимаю предложение Сычихи собраться тут вместе с
Марсиалями и Крючком, с тем чтобы вы могли накрыть сразу всю шайку.
– А
куда подевался Грамотей, этот опаснейший преступник, наделенный богатырской силой
и жестокостью, он ведь всегда действовал заодно с Сычихой? И принадлежал к
числу завсегдатаев кабачка Людоедки.
– Грамотей?.. –
переспросил Краснорукий, прикидываясь удивленным.
– Ну
да, каторжанин, бежавший из Рошфора: его настоящее имя Ансельм Дюренель, и его
приговорили к пожизненному заключению. Теперь нам стадо известно, что он
изуродовал себе лицо, чтобы стать неузнаваемым… Вы о нем ничего не знаете?
– Ничего… –
не моргнув глазом, ответил Краснорукий, у которого были свои резоны для этой
лжи, ибо Грамотей был заточен в одном из подвалов под кабачком.
– Есть
все основания предполагать, что Грамотей совершил несколько новых убийств.
Очень важно было бы поймать его.
– Вот
уже месяца полтора о нем ничего не слышно.
– Недаром
вас упрекают в том, что вы потеряли его след.
– Все
время упреки! Всегда упреки, господин Нарсис!..
– Ну,
упрекают-то вас не без причины… А что вы можете сказать о контрабанде?..
– Неужто
я должен знать все о людях определенного пошиба! И о контрабандистах тоже? И
это для того, чтобы наводить вас на их след?.. Донес же я вам о той трубе, по
которой перекачивали спиртное, она тянулась от заставы Трон вплоть до дома на
улице…
– Все
это я знаю, – сказал Нарсис Борель, прерывая Краснорукого, – но вы
ведь доносите на одного злоумышленника, а позволяете скрыться доброму десятку
таких же и продолжаете безнаказанно заниматься темными делишками… Я не
сомневаюсь, что вы, как хороший теленок, двух маток сосете, по известной
поговорке.
– Ах,
господин Борель… не такой я жадный, чтоб заниматься таким бесчестным делом…
– Но
это еще не все; на улице Тампль, в доме номер семнадцать, живет некая женщина
по фамилии Бюрет, та, что деньги под заклад дает: так вот, ее обвиняют в том,
что она скупает у вас краденое.
– Да
что я – то могу поделать, господин Нарсис? Люди до того злы, чего хочешь про
тебя наговорят!.. Скажу еще раз: мне приходилось иметь дело со многими людьми,
с завзятыми негодяями, я даже прикидываюсь, что я один из них… даже хуже, чем
они, а все для того, чтобы они мне доверяли… но знаете, как я страдаю, что мне
приходится вести себя как они… у меня просто душа разрывается… а все потому,
что я верно и преданно вам служу, понимаете… а то бы я нипочем не стал
заниматься такими делами…
– Бедный
вы мой… мне от всей души жаль вас.
– Вот
вы смеетесь, господин Нарсис… Но коли вы верите этим россказням, почему вы не
устроили облаву у мамаши Бюрет, да и в моем доме обыск не произвели?..
– Сами
знаете почему… потому что мы не хотим спугнуть преступников, которых вы обещаете
предать в наши руки бог знает с каких пор.
– Я
вам выдам их, господин Нарсис; часа не пройдет, как их всех схватят и повяжут…
и труда на это большого не потребуется, потому как среди них три бабы; а что
касается Крючка и Николя Марсиаля, то они свирепы как тигры, да трусливы как
зайцы.
– Тигры
ли они или зайцы, – ответил Нарсис Борель, приподнимая длинные полы своего
сюртука и показывая на рукоятки двух пистолетов, торчавших из карманов его
панталон, – у меня есть, чем их укротить.
– И
все-таки вы поступите разумно, коли прихватите с собой парочку ваших людей,
господин Нарсис, потому как, когда этих злодеев загонишь в угол, они порою
просто сатанеют.
– Я
поставлю двух своих людей в вашем небольшом низком зальце, рядом с той
комнатой, куда вы пригласите пройти торговку бриллиантами… при первом же крике
я войду в одну дверь, а мои люди – в другую.
– Тогда
не мешкайте, потому как вся шайка вот-вот соберется, господин Нарсис.
– Ладно,
пойду расставлю по местам своих людей. Только бы это не пришлось делать даром,
как в прошлые разы.
Беседу
их прервал условленный свист, который должен был служить сигналом.
Краснорукий
подошел к окну, чтобы увидеть, о чьем приближении его предупреждает Хромуля.
– Смотрите-ка,
вот и Сычиха пожаловала. Ну что? Теперь-то вы мне верите, господин Нарсис?
– Да,
кое о чем это говорит, но дело-то еще не кончено; словом, поглядим, что будет
дальше. Ну, я побежал расставлять своих людей по местам.
И агент
сыскной полиции выскользнул в боковую дверь.
|
