 Увеличить |
Глава 8
Крик и шум, поднятый по этому случаю купальщиками, пробудил
еле вздремнувшего у окна протопопа; старик испугался, вскочил и, взглянув за
реку, решительно не мог себе ничего объяснить, как под окном у него
остановилось щегольское тюльбюри, запряжённое кровною серою лошадью. В тюльбюри
сидела молодая дама в чёрном платье: она правила лошадью сама, а возле неё
помещался рядом маленький казачок. Это была молодая вдова, помещица Александра
Ивановна Серболова, некогда ученица Туберозова, которую он очень любил и о
которой всегда отзывался с самым тёплым сочувствием. Увидав протопопа, молодая
дама приветливо ему поклонилась и дружественно приветствовала.
— Александра Ивановна, приймите дань моего
наиглубочайшего почтения! — отвечал протопоп. — Всегдашняя радость
моя, когда я вас вижу. Жена сейчас встанет, позвольте мне просить вас ко мне на
чашку чая.
Но дама отказалась и сказала, что она приехала с тем, чтобы
помолиться об усопшем муже, и просит Туберозова поспешить для неё в церковь.
— Готов к вашим услугам.
— Пожалуйста; вы начинайте обедню, а я заеду на минутку
к старушке Препотенской, она иначе обидится.
С этими словами дама кивнула головой, и лёгкий экипажец её
скрылся. Протопоп Савелий начал спешно делать свой всегда тщательно содержимый
туалет, послал девочку велеть ударить к заутрене и велел ей забежать за дьяконом
Ахиллой, а сам стал пред кивотом на правило. Через полчаса раздался удар
соборного колокола, а через несколько минут позже и девочка возвратилась, но
возвратилась с известием, что дьякона Ахиллу она не только не нашла, но что
никому не известно и где он. Ждать было некогда, и отец Туберозов, взяв свою
трость с надписью «жезл Ааронов расцвёл», вышел из дому и направился к собору.
Не прошло затем и десяти минут, как глазам протопопицы, Натальи Николаевны,
предстал дьякон Ахилла. Он был, что называется, весь вне себя.
— Маменька, — воскликнул он, — все, что я
вчера вам обещал о мёртвых костях, вышло вздор.
— Ну, я так тебе и говорила, что это вздор, —
отвечала Наталья Николаевна.
— Нет, позвольте же, надо знать, почему этот вздор
выходит? Я вчера, как вам и обещал, — я этого сваренного Варнавкой
человека останки, как следует, выкрал у него в окне, и снёс в кульке к себе на
двор, и высыпал в телегу, но днесь поглядел, а в телеге ничего нет! Я же тому
не виноват?
— Да кто ж тебя винит?
— То-то и есть: я даже впал в сомнение, не схоронил ли
я их ночью да не заспал ли, но на купанье меня лекарь рассердил, и потом я
прямо с купанья бросился к Варнаве, окошки закрыты болтами, а я заглянул в
щёлочку и вижу, что этот обваренный опять весь целиком на крючочке висит! Где
отец протопоп? Я все хочу ему рассказать.
Наталья Николаевна послала дьякона вслед за мужем, и
шагистый Ахилла догнал Туберозова на полудороге.
— Чего это ты так… и бежишь, и пыхтишь, и сопишь, и
топочешь? — спросил его, услышав его шаги, Савелий.
— Это у меня… отец Савелий, всегда, когда бежу… Вы
разве не заметили?
— Нет, я этого не замечал, а ты отчего же об этом
лекарю не скажешь, он может помочь.
— Ну вот, лекарю! Не напоминайте мне, пожалуйста, про
него, отец Савелий, да и он ничего не поможет. Мне венгерец такого лекарства
давал, что говорит: «только выпей, так не будешь ни сопеть, ни дыхать!», однако
же я все выпил, а меня не взяло. А наш лекарь… да я, отец протопоп, им сегодня
и расстроен. Я сегодня, отец протопоп, вскипел на нашего лекаря. Ведь этакая,
отец протопоп, наглость… — Дьякон пригнулся к уху отца Савелия и добавил вслух:
— Представьте вы себе, какая наглость!
— Ничего особенного не вижу, — отвечал протопоп,
тихо всходя на ступени собора, — astragelus есть кость во щиколотке, и я
не вижу, для чего ты мог тут рассердиться.
Дьякон сделал шаг назад и в изумлении воскликнул:
— Так это щиколотка!
— Да.
Ахилла ударил себя ладонью по лбу и ещё громче крикнул:
— Ах я дурак!
— А что ты сделал?
— Нет, вы, сделайте милость, назовите меня, пожалуйста,
дураком!
— Да скажи, за что назвать?
— Нет, уж вы смело называйте, потому что я ведь этого
лекаря чуть не утопил.
— Ну, изволь, братец, исполняю твою просьбу: воистину
ты дурак, и я тебе предсказываю, что если ты ещё от подобных своих глупых
обычаев не отстанешь, то ты без того не заключишь жизнь, чтобы кого-нибудь не
угодить насмерть.
— Полноте, отец Савелий, я не совсем без понятий,
— Нет, не «полноте», а это правда. Что это в самом
деле, ты духовное лицо, у тебя полголовы седая, а между тем куда ты ни оборотишься,
всюду у тебя скандал: там ты нашумел, тут ты накричал, там то повалил, здесь
это опрокинул; так везде за собой и ведёшь беспорядок.
— Да что же такое, отец Савелий, я валяю и опрокидываю?
Ведь этак круглым числом можно на человека невесть что наговорить.
— Постоянно, постоянно за тобой по пятам идёт
беспорядок!
— Не знаю я, отчего это так, и все же таки, значит, это
не по моей вине, а по нескладности, потому что у меня такая природа, а в другую
сторону вы это напрасно располагаете. Я скорее за порядок теперь стою, а не за
беспорядок, и в этом расчислении все это и сделал.
И вслед за сим Ахилла скороговоркой, но со всеми деталями
рассказал, как он вчера украл костяк у Варнавы Препотенского и как этот костяк
опять пропал у него и очутился на старом месте. Туберозов слушал Ахиллу, все
более и более раскрывая глаза, и, невольно сделав несколько шагов назад,
воскликнул:
— Великий господи, что это за злополучный человек!
— Кто это, отец Савелий? — с неменьшим удивлением
воскликнул и Ахилла
— Ты, искренний мой, ты![126]
— А по какой причине я злополучен?
— Кто, какой злой дух научает тебя все это делать?
— Да что такое делать?
— Лазить, похищать, ссориться!
— Это вы меня научили, — отвечал спокойно и
искренно дьякон, — вы сказали: путём или непутём этому надо положить
конец, я и положил. Я вашу волю исполнил.
Туберозов только покачал головой и, повернувшись лицом к
дверям, вошёл в притвор, где стояла на коленях и молилась Серболова, а в углу,
на погребальных носилках, сидел, сбивая щелчками пыль с своих панталон, учитель
Препотенский, лицо которого сияло на этот раз радостным восторгом: он глядел в
глаза протопопу и дьякону и улыбался. Он, очевидно, слышал если не весь
разговор, который они вели на сходах храма, то по крайней мере некоторые слова
их. Но зачем, как, с какого повода появляется здесь бежавший храма учитель? Это
удивляет и Ахиллу и Туберозова, с тою лишь разницей, что Ахилла не может
отрешиться от той мысли: зачем здесь Препотенский, а чинный Савелий выбросил
эту мысль вон из головы тотчас, как пред ним распахнулись двери, открывающие
алтарь, которому он привык предстоять со страхом и трепетом. Прошёл час;
скорбная служба отпета. Серболова и её дальний кузен, некто Дарьянов, напились
у отца Савелия чаю и ушли: Серболова уезжает домой под вечер, когда схлынет
солнечный жар. Она теперь хочет отдохнуть. Дарьянов придёт к ней обедать в
домик старушки Препотенской; а отец Туберозов условился туда же прийти
несколько попозже, чтобы напиться чаю и проводить свою любимейшую духовную
дочь.
Но где же Ахилла и где Препотенский?
Учитель исчез из церкви, как только началась служба, а
дьякон бежал тотчас, как её окончил. Отцу Савелию, который прилёг отдохнуть,
так и кажется, что они где-нибудь носятся и друг друга гонят. Это был «сон в
руку»: дьякон и Варнава приготовлялись к большому сражению.
|
