Глава 2
Термосесов с Варнавой и либеральною акцизницей прибыли на
раут в то время, когда Туганов с Туберозовым уже прошли через зал и сидели в
маленькой гостиной. Другие гости расположились в зале, разговаривали, играли на
фортепиано и пробовали что-то петь. Сюда-то прямо и вошли в это самое время
Термосесов, Бизюкина и Варнава.
Хозяйка встретила их и поблагодарила Бизюкину за гостя, а
Термосесова за его бесцеремонную простоту.
— Мы люди простые и простых людей любим, — сказала
она ему.
— А я самый и есть простой человек, — отвечал
Термосесов и при этом поклонился очень низко, улыбнулся очень приветливо и даже
щёлкнул каблуком.
Видя это, Бизюкина, по совести, гораздо более одобряла
достойное поведение Препотенского, который стоял — будто проглотил аршин.
Случайно ли или в силу соображений, что вновь пришедшие гости люди более
серьёзные, которым неприлично хохотать с барышнями и слушать вздорные рассказы
и плохое пение, хозяйка провела Термосесова и Препотенского прямо в ту
маленькую гостиную, где помещались Туганов, Плодомасов, Дарьянов, Савелий,
Захария и Ахилла.
Бизюкина могла ориентироваться где ей угодно, но у неё
недостало смелости проникнуть в гостиную вслед за своими кавалерами, а якшаться
с дамами она не желала и потому села у двери.
Гостиная, куда вошли Препотенский и Термосесов, была
узенькая комнатка; в конце её стоял диван с преддиванным столом, за которым
помещались Туганов и Туберозов, а вокруг на стульях сидели: смиренный
Бенефактов, Дарьянов и уездный предводитель Плодомасов. Ахилла не сидел, а
стоял сзади за пустым креслом и держался рукою за резьбу. Бизюкина видела, как
Термосесов, войдя в гостиную, наипочтительнейше раскланялся и… чего, вероятно,
никто не мог себе представить, вдруг подошёл к Туберозову и попросил себе у
него благословения. Больше всех этим был удивлён, конечно, сам отец Савелий; он
даже не сразу нашёлся как поступить и дал требуемое Термосесовым благословение
с видимым замешательством. А когда же Термосесов вдобавок хотел поцеловать его
руку, то протопоп столь этим смутился, что торопливо опустил сильным движением
свою и термосесовскую руку книзу и крепко сжал и потряс эту предательскую руку,
как руку наилучшего друга.
Термосесов пожелал получить благословение и от Захарии, но
смиренный Бенефактов оказался на сей раз находчивей Туберозова — он не только
благословил, но и ничтоже сумняся сам поднёс к губам проходимца свою жёлтенькую
ручку.
Разошедшийся Термосесов направился было за благословением и
к Ахилле, но этот, бойко шаркнув ногою, сказал гостю:
— Я дьякон-с.
Засим оба они пожали друг другу руки, и Ахилла предложил
Термосесову сесть на то кресло, за которым стоял, но Термосесов вежливо
отклонил эту честь и поместился на ближайшем стуле, возле отца Захарии, меж тем
как верный законам своей рутинной школы Препотенский отошёл как можно дальше и
сел напротив отворённой двери в зал.
Таким выбором места он, во-первых, показывал, что не желает
иметь общения с миром, а во-вторых, он видел отсюда Бизюкину; она в свою
очередь должна была слышать все, что он скажет. Учитель чувствовал и сознавал
необходимость поднять свои фонды, заколебавшиеся с приездом Термосесова, и
теперь, усевшись, ждал только первого предлога завязать спор и показать
Бизюкиной если уже не превосходство своего ума, то по крайней мере чистоту
направления. Для искателей спора предлог к этому занятию представляет всякое
слово, и Варнава недолго томился молчанием.
Глава 3
При входе новых гостей предводитель Плодомасов рассказывал
Туберозову о современных реформах в духовенстве[172] и возобновил этот разговор, когда
Термосесов и Варнава уселись.
Уездный предводитель был поборник реформы, Туганов тоже, но
последний вставил, что когда он вчера виделся с архиереем, то его
преосвященство высказывался очень осторожно и, между прочим, шутил, что
прекращением наследственности в духовенстве переведётся у нас самая
чистокровная русская порода.
— Это что же значит-с? — любопытствовал Захария.
Туганов ему объяснил, что намёк этот на чистоту несмешанной
русской породы в духовенстве касается неупотребительности в этом сословии
смешанных браков. Захария не понял, и Туганов должен был ему помочь.
— Просто дело в том, — сказал он, — что
духовные все женились на духовных же…
— На духовных-с, на духовных.
— А духовные все русские.
— Русские.
— Ну, и течёт, значит, в духовенстве кровь чистая
русская, меж тем как все другие перемешались с инородцами: с поляками, с
татарами, с немцами, со шведами и… даже с жидами.
— Ай-ай-ай, даже с жидами! — тпфу, погань, —
произнёс Захария и плюнул.
— Да и шведы-то тоже «нерубленые головы», — легко
ли дело с кем мешаться! — поддержал Ахилла.
Протопоп, кажется, побоялся, как бы дьякон не сказал
чего-нибудь неподлежащего, и, чтобы замять этот разговор о национальностях,
вставил:
— Да; владыка наш не бедного ума человек.
— Он даже что-то о каком-то «млеке» написал[173], — отозвался из
своего далека Препотенский, но на его слова никто не ответил.
— И он юморист большой, — продолжал Туганов — Там
у нас завёлся новый жандармчик, развязности бесконечной и все для себя считает
возможным.
— Да, это так и есть; жандармы все могут, — опять
подал голос Препотенский, и его опять не заметили.
— Узнал этот господчик, — продолжал
Туганов, — что у вашего архиерея никто никогда не обедал, и пошёл пари в
клубе с полицеймейстером, что он пообедает, а старик-то на грех об этом и
узнай!..
— Ай-ай-ай! — протянул Захария.
— Ну-с; вот приехал к нему этот кавалерист и сидит, и
сидит, как зашёл от обедни, так и сидит. Наконец, уж не выдержал и в седьмом
часу вечера стал прощаться. А молчаливый архиерей, до этих пор все его
слушавший, а не говоривший, говорит: «А что же, откушать бы со мною остались!»
Ну, у того уж и ушки на макушке: выиграл пари. Ну, тут ещё часок архиерей его
продержал и ведёт к столу.
— Ах, вот это уж он напрасно, — сказал
Захария. — напрасно!
— Но позвольте же; пришли они в столовую, архиереи стал
пред иконой и зачитал, и читает, да и читает молитву за молитвой. Опять час
прошёл; тощий гость как с ног не валится.
«Ну, теперь подавайте», — говорит владыка. Подали две
мелкие тарелочки горохового супа с сухарями, и только что офицер раздразнил
аппетит, как владыка уже и опять встаёт. «Ну, возблагодаримте, —
говорит, — теперь господа бога по трапезе». Да уж в этот раз как стал
читать, так тот молодец не дождался да потихоньку драла и убежал. Рассказывает
мне это вчера старик и смеётся: «Сей дух, — говорит, — ничем же
изымается, токмо молитвою и постом».
— Он и остроумен и человек обращения приятного и
тонкого, — уронил Туберозов, словно его тяготили эти анекдотические
разговоры.
— Да; но тоже кряхтит и жалуется, что людей нет.
«Плывём, говорит, по глубокой пучине на расшатанном корабле и с пьяными матросами.
Хорони бог на сей случаи бури».
— Слово горькое, — отозвался Туберозов.
— Впрочем, — начал снова Туганов, — про ваш
город сказал, что тут крепко. «Там, говорит, у меня есть два попа: один умный,
другой — благочестивый».
— Умный, это отец Савелий, — отозвался Захария.
— Почему же вы уверены, что умный — это непременно отец
Савелий?
— Потому что… они мудры, — отвечал, конфузясь,
Бенефактов.
— А отец Захария вышли по второму разряду, —
подсказал дьякон.
Туберозов покачал на него укоризненно головою. Ахилла
поспешил поправиться и сказал:
— Отец Захария благочестивый, это владыка, должно быть,
к тому и сказали, что на отца Захарию жалоб никаких не было.
— Да, жалоб на меня не было, — вздохнул Захария
— А отец Савелий беспокойный человек, — пошутил
Туганов.
Минута эта представилась Препотенскому крайне благоприятною,
и он, не упуская её, тотчас же заявил, что беспокойные в духовенстве это значит
доносчики, потому что религиозная совесть должна быть свободна. Туганов не
постерегся и ответил Препотенскому, что свобода совести необходима и что очень
жаль, что её у нас нет.
— Да, бедная наша церковь несёт за это отовсюду
напрасные порицания, — заметил от себя Туберозов.
— Так на что же вы жалуетесь? — живо обратился к
нему Препотенский.
— Жалуемся на неверотерпимость, — сухо ответил ему
Туберозов.
— Вы от неё не страдаете.
— Нет, горестно страдаем! вы громко и свободно
проповедуете, что надо, чтобы веры не было, и вам это сходит, а мы если только
пошепчем, что надо, чтобы лучше ваших учений не было, то…
— Да, так вы вот чего хотите? — перебил
учитель. — Вы хотите на нас науськивать, чтобы нас порешили!
— Нет, это вы хотите, чтобы нас порешили.
Препотенский не нашёлся ответить: отрицать этого он не
хотел, а прямо подтвердить боялся. Туганов устранил затруднение, сказав, что
отец протопоп только негодует, что есть люди, поставляющие себе задачею
подрывать в простых сердцах веру.
— Наипаче негодую на то, что сие за потворством и
удаётся.
Препотенский улыбнулся.
— Удаётся это потому, — сказал он, — что вера
роскошь, которая дорого народу обходится.
— Ну, однако, не дороже его пьянства, —
бесстрастно заметил Туганов.
— Да ведь пить-то — это веселие Руси есть, это
национальное, и водка все-таки полезнее веры: она по крайней мере греет.
Туберозов вспыхнул и крепко сжал рукав своей рясы; но в это
время Туганов возразил учителю, что он ошибается, и указал на то, что вера
согревает лучше, чем водка, что все добрые дела наш мужик начинает помолившись,
а все худые, за которые в Сибирь ссылают, делает водки напившись.
— Впрочем, откупа уничтожены экономистами, —
перебросился вдруг Препотенский. — Экономисты утверждали, что чем водка
будет дешевле, тем меньше её будут пить, и соврали. Впрочем, экономисты не
соврали; они знают, что для того, чтобы народ меньше пьянствовал, требуется не
одно то, чтобы водка подешевела. Надо, чтобы многое не шло так, как идёт. А
между тем к новому стремятся не экономисты, а одни… «новые люди».
— Да; только люди-то эти дрянные, и пошло черт знает
что.
— Да, их уловили шпионы.
— Нет, просто мошенники.
— Мошенники-и!
— Да. Мошенники ведь всегда заключают своею узурпациею
все сумятицы, в которые им небезвыгодно вмешаться. У нас долго возились с
этими… нигилистами, что ли? Возилось с ними одно время и правительство, возится
до сих пор и общество и печать, а пошабашат их не эти, а просто-напросто
мошенники, которые откликнутся в их кличку, мошенники и превзойдут их, а затем
наступит поворот.
Препотенский бросил тревожный взгляд на Бизюкину. Его
смущало, что Туганов просто съедает его задор, как вешний туман съедает с поля
бугры снега. Варнава искал поддержки и в этом чаянии перевёл взоры свои на
Термосесова, но Термосесов даже и не смотрел на него, но зато дьякон Ахилла,
давно дававший ему рукою знаки перестать, сказал:
— Замолчи, Варнава Васильич, — совсем не занятно!
Это взорвало учителя — тем более что и Туганов от него отвернулся. Препотенский
пошёл напролом.
|