Глава 18
Туберозов не был трусом, но он был человек нервный, а такими
людьми в пору больших электрических разряжений овладевает невольное и
неодолимое беспокойство. Такое беспокойство чувствовал теперь и он, озираясь вокруг
и соображая, где бы, на каком бы месте ему безопаснее встретить и переждать
готовую грянуть грозу.
Первым его движением было броситься к своей повозке, сесть в
неё и закрыться, но чуть только он уместился здесь, лес заскрипел, и кибитку
затрясло, как лубочную люльку. Ясно было, что это приют ненадёжный: кибитка
могла очень легко опрокинуться и придавить его.
Туберозов выскочил из-под своего экипажа и бросился бегом в
ржаное поле; крутивший встречь и с боков ветер останавливал его, рвал его назад
за полы, и свистал, и трубил, и визжал, и гайгайкал ему в уши.
Туберозов бросился в ложбину к самому роднику; а в
хрустальном резервуаре ключа ещё беспокойнее: вода здесь бурлила и кипела, и
из-под расходящихся по ней кругов точно выбивался наружу кто-то замкнутый в
недрах земли. И вдруг, в темно-свинцовой массе воды, внезапно сверкнуло и
разлилось кровавое пламя. Это удар молнии, но что это за странный удар! Стрелой
в два зигзага он упал сверху вниз и, отражённый в воде, в то же мгновение,
таким же зигзагом, взвился под небо. Точно небо с землёю переслалось огнями;
грянул трескучий удар, как от массы брошенных с кровли железных полос, и из
родника вверх целым фонтаном взвилось облако брызг.
Туберозов закрыл лицо руками, пал на одно колено и поручил
душу и жизнь свою богу, а на полях и в лесу пошла одна из тех грозовых
перепалок, которые всего красноречивее напоминают человеку его беззащитное
ничтожество пред силой природы. Реяли молнии; с грохотом нёсся удар за ударом,
и вдруг Туберозов видит пред собою тёмный ствол дуба, и к нему плывёт
светящийся, как тусклая лампа, шар; чудная искра посредине дерева блеснула
ослепляющим светом, выросла в ком и разорвалась В воздухе грянуло страшное
бббах! У старика спёрло дыхание, и на всех перстах его на руках и ногах завертелись
горячие кольца, тело болезненно вытянулось, подломилось и пало… Сознание было
одно, — это сознание, что все рушилось. «Конец!» — промелькнуло в голове
протопопа, и дальше ни слова. Протопоп не замечал, сколько времени прошло с тех
пор, как его оглушило, и долго ли он был без сознания. Приходя в себя, он
услыхал, как по небу вдалеке тяжело и неспешно прокатило и стихло! Гроза
проходила. Савелий поднял голову, оглянулся вокруг и увидал в двух шагах от
себя на земле нечто огромное и безобразное. Это была целая куча ветвей, целая
вершина громадного дуба. Дерево было как ножом срезано у самого корня и лежало
на земле, а из-под ветвей его, смешавшихся с колосом ржи, раздавался противный,
режущий крик: это драл глотку давешний ворон. Он упал вместе с деревом, придавлен
тяжёлою ветвью к земле и, разинув широко пурпуровую пасть, судорожно бился и
отчаянно кричал.
Туберозов быстро отпрыгнул от этого зрелища таким бодрым
прыжком, как бы ему было не семьдесят лет, а семнадцать.
Глава 19
Гроза как быстро подошла, так быстро же и пронеслась: на
месте чёрной тучи вырезывалась на голубом просвете розовая полоса, а на мокром
мешке с овсом, который лежал на козлах кибитки, уже весело чирикали воробьи и
смело таскали мокрые зёрна сквозь дырки мокрой реднины. Лес весь оживал;
послышался тихий, ласкающий свист, и на межу, звонко скрипя крыльями,
спустилася пара степных голубей. Голубка разостлала по земле крылышко, черкнула
по нем красненькою лапкой и, поставив его парусом кверху, закрылась от дружки.
Голубь надул зоб, поклонился ей в землю и заговорил ей печально «умру». Эти
поклоны заключаются поцелуями, и крылышки трепетно бьются в густой бахроме
мелкой полыни. Жизнь началась. Невдалеке послышался топот: это Павлюкан. Он
ехал верхом на одной лошади, а другую вёл в поводу.
— Ну, отец, живы вы! — весело кричал он, подъезжая
и спешиваясь у кибитки. — А я было, знаете, шибко спешил, чтобы вас одних
не застало, да как этот громище как треснул, я так, знаете, с лошади всею моею
мордой оземь и чокнул… А это дуб-то срезало?
— Срезало, друг, срезало. Давай запряжём и поедем.
— Боже мой, знаете, силища!
— Да, друг, поедем.
— Теперь, знаете, лёгкое поветрие, ехать чудесно.
— Чудесно, запрягай скорей; чудесно.
И Туберозов нетерпеливо взялся помогать Павлюкану.
Выкупанные дождём кони в минуту были впряжены, и кибитка
протопопа покатила, плеща колёсами по лужам колеистого просёлка.
Воздух был благораствореннейший; освещение тёплое; с полей
нёсся лёгкий парок; в воздухе пахло орешиной. Туберозов, сидя в своей кибитке,
чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал давно, давно. Он все глубоко
вздыхал и радовался, что может так глубоко вздыхать. Словно орлу обновились
крылья!
У городской заставы его встретил малиновый звон колоколов;
это был благовест ко всенощной.
|
