Увеличить |
Глава 11
— Отобрав эти сведения от Данилки, — продолжал
Варнава, — я сейчас же повернул к Бизюкиной, чтоб она об этом знала, а
через час прихожу домой и уже не застаю у себя ни одной кости. «Где они? кричу,
где?» А эта госпожа, моя родительница, отвечает: «Не сердись, говорит, друг мой
Варнашенька (очень хорошее имя, изволите видеть, дали, чтоб его ещё переделывать
в Варнашенек да в Черташенек), не сердись, говорит, их начальство к себе
потребовало». — «Что за вздор, кричу, что за вздор: какое начальство?» —
«А без тебя, говорит, отец дьякон Ахилла приходил в окно и все их забрал и
понёс». Нравится вам: «Начальство, говорит, потребовало, и Ахилла
понёс». — «Да вы, говорю, хоть бы мозгами-то, если они у вас есть,
шевельнули: какое же дьякон начальство?» — «Друг мой, говорит, что ты, что ты
это? да ведь он помазан!» Скажите вы, сделайте ваше одолжение! Вы вот смеётесь,
вам это смешно; но мне это, стало быть, не смешно было, когда я сам к этому
бандиту пошёл. Да-с; Ахилка говорит, что я трус, и это и все так думают; но я
вчера доказал, что я не трус; а я прямо пошёл к Ахилке. Я прихожу, он дрыхнет.
Я постучал в окно и говорю: «Отдайте мне, Ахилла Андреич, мои кости!» Он,
во-первых, насилу проснулся и, знаете, начинает со мною кобениться: «На что
они, говорит, тебе кости? (Что это за фамильярное „ты“? что это за короткость?)
Ты без костей складнее». — «Это, говорю, не ваше дело, как я
складней». — «Нет; совсем напротив. Моё, говорит, это дело: я
священнослужитель». — «Но вы же, говорю, ведь не имеете права отнимать
чужую собственность?» — «А разве кости, говорит, это разве собственность? А ты
бы, говорит, ещё то понял, что этакую собственность тебе даже не позволено
содержать?» А я отвечаю, что «и красть же, говорю, священнослужителям тоже,
верно, не позволено: вы, говорю, верно хорошенько английских законов не знаете.
В Англии вас за это повесили бы». — «Да ты, говорит, если уж про разные
законы стал рассуждать, то ты ещё знаешь ли, что если тебя за это в жандармскую
канцелярию отправить, так тебя там сейчас спустят по пояс в подпол да начнут в
два пука пороть. Вот тебе и будет Англия. Что? Хорошо тебе от этого станет?» А
я ему и отвечаю: «Вы, говорю, все знаете, вам даже известно уже, во сколько
пуков там порют». А он: «Конечно, говорит, известно: это по самому по простому
правилу, кто сам претерпевал, тот и понять может, что с обеих сторон станут с
пучьями и начнут донимать как найлучше». — «Прекрасная, говорю, картина»;
а он: «Да, говорит, ты это заметь; а теперь лучше, брат, слушай меня, забудь
про все свои глупости и уходи», и с этим, слышу, он опять завалился на своё
логово. Ну, тут уже, разумеется, я все понял, как он проврался, но чтоб ещё
более от него выведать, я говорю ему: «Но ведь вы же, говорю, дьякон, и в
жандармах не служите, чтобы законы наблюдать». А он, представьте себе, ничего
этого не понял, к чему это я подвёл, и отляпал: «А ты почему, говорит, знаешь,
что я не служу в жандармах? Ан у меня, может, и белая рукавица есть, и я её
тебе, пожалуй, сейчас и покажу, если ты ещё будешь мне мешать спать». Но я,
разумеется, уже до этого не стал дожидаться, потому что, во-первых, меня это не
интересовало, а во-вторых, я уже все, что мне нужно было знать, то выведал, а
потом, зная его скотские привычки драться… «Нет-с, говорю, не хочу и вовсе не
интересуюсь вашими доказательствами», и сейчас же пошёл к Бизюкиным, чтобы
поскорей рассказать все это Дарье Николаевне. Дарья Николаевна точно так же,
как и я сейчас, и говорит, что она и сама подозревала, что они все здесь служат
в тайной полиции.
— Кто служит в тайной полиции? — спросил Варнаву
его изумлённый собеседник.
— Да вот все эти наши различные людцы, а особенно попы:
Савелий, Ахилла.
— Ну, батюшка, вы с своею Дарьей Николаевной, просто
сказать, рехнулись.
— Нет-с; Дарью Николаевну на этот счёт не обманешь: она
ведь уж много вынесла от таких молодцов.
— Врёт она, ваша Дарья Николаевна, — ничего она ни
от кого не вынесла!
— Кто не вынес? Дарья Николаевна?!
— Да.
— Покорно вас благодарю! — отвечал с комическим
поклоном учитель.
— А что такое?
— Помилуйте, да ведь её секли, — с гордостью
произнёс Препотенский.
— В детстве; да и то, видно, очень мало.
— Нет-с, не в детстве, а всего за два дня до её
свадьбы.
— Вы меня все больше и больше удивляете.
— Нечего удивляться: это факт-с.
— Ну, простите моё невежество, — я не знал этого
факта.
— Да как же-с, я ведь и говорю, что это всякому надо
знать, чтобы судить. Дело началось с того, что Дарья Николаевна тогда решилась
от отца уйти.
— Зачем?
— Зачем? Как вы странно это спрашиваете!
— Я потому так спрашиваю, что отец, кажется, её не
гнал, не теснил, не неволил.
— Ну да мало ли что! Ни к чему не неволил, а так
просто, захотела уйти — и ушла. Чего же ей было с отцом жить? Бизюкин её
младшего братишку учил, и он это одобрил и сам согласился с ней перевенчаться,
чтоб отец на неё права не имел, а отец её не позволял ей идти за Бизюкина и
считал его за дурака, а она, решившись сделать скандал, уж, разумеется,
уступить не могла и сделала по-своему… Она так распорядилась, что уж за другого
её выдавать нечего было думать, и обо всем этом, понимаете, совершенно честно
сказала отцу. Да вы слушаете ли меня, Валерьян Николаевич?
— Не только слушаю, но с каждым вашим словом усугубляю
моё любопытство.
— Оно так и следует, потому что интерес сейчас будет
возрастать. Итак, она честно и прямо раскрыла отцу имеющий значение факт, а он
ни более ни менее как сделал следующую подлость; он сказал ей: «Съезди, мой
друг, завтра к тётке и расскажи ещё это ей». Дарья Николаевна, ничего не
подозревая, взяла да и поехала, а они её там вдвоём с этою барыней и высекли.
Она прямо от них кинулась к жандармскому офицеру. «Освидетельствуйте, говорит,
и донесите в Петербург, — я не хочу этого скрывать, — пусть все
знают, что за учреждение такое родители». А тот: «Ни свидетельствовать,
говорит, вас не хочу, ни доносить не стану. Я заодно с вашим стариком и даже
охотно помог бы ему, если б он собрался повторить». Ну что же ещё после этого
ожидать? Вот вам-с наша и тайная полиция. Родной отец, родная тётка, и вдруг
оказывается, что все они не что иное, как та же тайная полиция! Дарья
Николаевна одно говорит: «по крайней мере, говорит, я одно выиграла, что я их
изучила и знаю», и потому, когда я ей вчера сообщил мои открытия над Ахилкой,
она говорит: «Это так и есть, он шпион! И теперь, говорит, в нашем опасном
положении самый главный вопрос, чтобы ваши кости достать и по ним как можно
злее учить и учить. Ахилка, говорит, ночью ещё никуда не мог их сбыть, и вы
если тотчас к нему прокрадётесь, то вы можете унести их назад. Одно только,
говорит, не попадайтесь, а то он может вас набить…»
— Как «набить»?
— Это так она сказала, потому что она знает Ахилкины
привычки; но, впрочем, она говорит: «Нет, ничего, вы намотайте себе на шею мой
толстый ковровый платок и наденьте на голову мой ватный капор, так этак, если
он вас и поймает и выбьет, вам будет мягко и не больно». Я всем этим, как она
учила, хорошенько обмотался и пошёл. Прихожу к этому скоту на двор во второй
раз… Собака было залаяла, но Дарья Николаевна это предвидела и дала мне для
собаки кусок пирожка. Я кормлю собаку и иду, и вижу, прямо предо мною стоит
телега; я к телеге и все в ней нашёл — все мои кости!
— Ну тут, конечно, скорей за работу?
— Уж разумеется! Я духом снял с головы Дарьи
Николаевнин капор, завязал в него кости и во всю рысь назад.
— Тем эта история и кончилась?
— Как кончилась? Напротив, она теперь в самом разгаре.
Хотите, я доскажу?
— Ах, сделайте милость!
|