Глава 3
Из умов городской интеллигенции Савелий самым успешным
образом был вытеснен стихотворением Термосесова. Последний пассаж сего
последнего и скандальное положение, в котором благодаря ему очутилась бойкая
почтмейстерша и её дочери, совсем убрали с местной сцены старого протопопа; все
были довольны и все помирали со смеху. О Термосесове говорили как «об острой
бестии»; о протопопе изредка вспоминали как о «скучном маньяке».
Дни шли за днями; прошёл месяц, и наступил другой. Город
пробавлялся новостями, не идущими к нашему делу; то к исправнику поступала
жалоба от некоей девицы на начальника инвалидной команды, капитана Повердовню,
то Ахилла, сидя на крыльце у станции, узнавал от проезжающих, что чиновник
князь Борноволоков будто бы умер «скорописною смертию», а Туберозов все
пребывал в своей ссылке, и друзья его солидно остепенились на том, что тут
«ничего не поделаешь». Враги протопопа оказались несколько лучше друзей; по
крайней мере некоторые из них не забыли его. В его спасение вступилась,
например, тонкая почтмейстерша, которая не могла позабыть Термосесову
нанесённой ей тяжкой обиды и ещё более того не могла простить обществу его
злорадства и вздумала показать этому обществу, что она одна всех их тоньше,
всех их умнее и дальновиднее, даже честнее.
К этому ей ниспослан был случай, которым она и
воспользовалась, опять не без тонкости и не без ядовитости. Она задумала
ослепить общество нестерпимым блеском и поднять в его глазах авторитет свой на
небывалую высоту.
Верстах в шести от города проводила лето в своей роскошной
усадьбе петербургская дама, г-жа Мордоконаки. Старый муж этой молодой и весьма
красивой особы в пору своего откупщичества был некогда восприемником одной из
дочерей почтмейстерши. Это показалось последней достаточным поводом пригласить
молодую жену старого Мордоконаки на именины крестницы её мужа и при всех
неожиданно возвысить к ней, как к известной филантропке и покровительнице
церквей, просьбу за угнетённого Туберозова.
Расчёт почтмейстерши был не совсем плох: молодая и чудовищно
богатая петербургская покровительница пользовалась влиянием в столице и большим
почётом от губернских властей. Во всяком случае она, если бы только захотела,
могла бы сделать в пользу наказанного протопопа более, чем кто-либо другой. А
захочет ли она? Но для того-то и будут её просить всем обществом.
Дама эта скучала уединением и не отказала сделать честь балу
почтмейстерши. Ехидная почтмейстерша торжествовала: она более не сомневалась,
что поразит уездную знать своею неожиданною инициативой в пользу старика
Туберозова — инициативой, к которой все другие, спохватясь, поневоле примкнут
только в качестве хора, в роли людей значения второстепенного.
Почтмейстерша таила эту сладкую мысль, но, наконец, настал и
день её осуществления.
Глава 4
День именин в доме почтмейстерши начинался, по уездному
обычаю, утреннею закуской. Встречая гостей, хозяйка ликовала, видя, что у них
ни у одного нет на уме ничего серьёзного, что все заботы об изгнанном старике
испарились и позабыты.
Гости нагрянули весёлые и радостные; первый пришёл «уездный
комендант», инвалидный капитан Повердовня, глазастый рыжий офицер из
провиантских писарей. Он принёс имениннице стихи своего произведения; за ним
жаловали дамы, мужчины и, наконец, Ахилла-дьякон.
Ахилла тоже был весел. Он подал имениннице из-под полы рясы
вынутую просфору и произнёс:
— Богородичная-с!
Затем на пороге появился кроткий отец Захария и,
раскланиваясь, заговорил:
— Господи благослови! Со днём ангела-хранителя! —
и тоже подал имениннице в двух перстах точно такую же просфору, какую несколько
минут назад принёс Ахилла, проговорив: — Приимите богородичную просфору!
Поклонившись всем, тихий священник широко распахнул полы
своей рясы, сел, отдулся и произнёс:
— А долгое-таки нынче служеньице было, и на дворе очень
жарко.
— Очень долго.
— Да-с; помолились, слава создателю!
И Захария, загнув на локоть рукав новой рясы, принял чашку
чаю.
В эту минуту пред ним, улыбаясь и потирая губы, появился
лекарь и спросил, сколько бывает богородичных просфор за обедней?
— Одна, сударь, одна, — отвечал Захария. —
Одна была пресвятая наша владычица богородица, одна и просфора в честь её
вынимается; да-с, одна. А там другая в честь мучеников, в честь апостолов,
пророков…
— Так богородичная одна?
— Одна; да-с, одна.
— А вот отец дьякон говорит, что две.
— Врёт он-с; да-с, врёт, — с ласковою улыбкой
отвечал добродушный отец Захария.
Ахилла хотел отмолчаться, но видя, что лекарь схватил его за
рукав, поспешил вырваться и пробасил:
— Никогда я этого не говорил.
— Не говорил? А какую же ты просфору принёс?
— Петую просфору, — отвечал дьякон и, нагнувшись
под стол, заговорил: — Что это мне показалось, будто я трубку здесь давеча
видел…
— С ним это бывает, — проговорил, слабо вторя
весёлому смеху лекаря, отец Захария. — Он у нас, бывает, иногда нечто
соплетет; но только он это все без всякой цели; да-с, он без цели.
Все утреннее угощение у именинницы на этот раз предположено
было окончить одним чаем. Почтмейстерша с довольно изысканною простотой
сказала, что у неё вся хлеб-соль готовится к вечеру, что она днём никого не
просит, но зато постарается, чтобы вечером все были сыты и довольны и чтобы
всем было весело.
И вот он и настал, этот достославный вечер.
|
