Глава 4
Учитель соскочил с места и подбежал к Туганову, говорившему
с Туберозовым:
— Извините, что вас перебью… но я все-таки… Я стою за
свободу.
— И я тоже, — ответил Туганов, снова обращаясь к
протопопу.
— Позвольте же-с мне вам кончить! — воскликнул
учитель.
Туганов обернулся в его сторону.
— А вы знаете ли, что свобода не даётся, а
берётся? — задал ему Варнава.
— Ну-с!
— Кто же её возьмёт, если новые люди скверны?
— Её возьмёт порядок вещей.
— И все-таки это, значит, не будет дано, а будет взято.
Я прав. Это я сказал: будет взята!
— Да ведь тебе про то же и говорят, — отозвался
из-за стула дьякон Ахилла.
— Но ведь это я сказал: будет взята!
— А вам про что же говорят, — поддержал дьякона в
качестве одномышленника Термосесов, — Пармен Семёнович вам про то и
говорит, — внушал Термосесов, нарочно как можно отчётливее и задушевнее
произнося имя Туганова.
— Однако мне пора, — шепнул, выходя из-за стола,
Туганов и хотел выйти в залу, но был снова атакован Варнавой.
— Позвольте ещё одно слово, — приставал
учитель. — Мне кажется, вам, вероятно, неприятно, что теперь все равны?
— Нет-с, мне не нравится, что не все равны.
Препотенский остановился и, переждав секунду, залепетал:
— Ведь это факт — все должны быть равны.
— Да ведь Пармен Семёнович вам это и говорит, что все
должны быть равны! — отогнал его от предводителя Термосесов с одной
стороны.
— Позвольте-с, — забегал он с другой, но здесь его
не допускал Ахилла.
— Оставь, — говорил он, — что ни скажешь —
все глупость!
Ах, позвольте, сделайте милость, я не с вами и
говорю, — отбивался Препотенский, забегая с фронта. — Я говорю — вам,
верно, Англия нравится, потому что там лорды… Вам досадно и жаль, что исчезли
сословные привилегии?
— А они разве исчезли?
— Отойди прочь, ты ничего не знаешь, — сплавлял
отталкивая Варнаву, Ахилла, но тот обежал вокруг и, снова зайдя во фронт
предводителю, сказал:
— О всяком предмете можно иметь несколько мнений
— Да чего же вам от меня угодно? — воскликнул,
рассмеявшись, Туганов.
— Я говорю… можно иметь разные суждения.
— Только одно будет умное, а другое — глупое, —
отвечал Термосесов.
— Одно будет справедливое, другое —
несправедливое, — проговорил в виде примирения предводитель.
— У бога — и у того одна правда! — внушал дьякон —
Между двумя точками только одна прямая линия проводится, вторую не
проведёте, — натверживал Термосесов.
Препотенский вышел из себя.
— Да это что ж? ведь этак нельзя ни о чем
говорить! — вскричал он. — Я один, а вы все вместе льстите. Этак хоть
кого переспоришь. А я знаю одно, что я ничего старинного не уважаю.
— Это и есть самое старинное… Когда же у нас уважали
историю?
— Ну послушай! замолчи, дурачок, — дружественно
посоветовал Варнаве Ахилла, а Бизюкина от него презрительно отвернулась.
Термосесов же, устраняя его с дороги, наступил ему на ногу, отчего учитель,
имевший слабость в затруднительные минуты заговариваться и ставить одно слово
вместо другого, вскрикнул:
— Ой, вы мне наступили на самую мою любимую мозоль!
По поводу «любимой мозоли» последовал смех, а Туганов в это
время уже прощался с хозяйкой.
Зазвенели бубенцы, и шестерик свежих почтовых лошадей
подкатил к крыльцу тугановскую коляску, а на пороге вытянулся рослый гайдук с
английскою дорожною кисой[174] через
плечо. Наступили последние минуты, которыми мог ещё воспользоваться
Препотенский, чтобы себя выручить, и он вырвался из рук удерживавших его
Термосесова и Ахиллы и, прыгая на своей «любимой мозоли», наскочил на
предводителя и спросил:
— Вы читали Тургенева? «Дым»… Это дворянский писатель,
и у него доказано, что в России все дым: «кнута, и того сами не выдумали[175]».
— Да, — отвечал Туганов, — кнут, точно,
позаимствовали, но зато отпуск крестьян на волю с землёю сами изобрели. Укажите
на это господину Тургеневу.
— Но ведь крестьян с землёй отняли у помещиков, —
сказал Препотенский.
— Отняли? неправда. Государю принадлежит честь почина,
а дворянству доблесть жертвы, — не вытерпел Туберозов.
— Велено, и благородное дворянство не смело ослушаться.
— Да оно и не желало ослушаться, — отозвался
Туганов.
— Все-таки власть отняла крестьян.
— И власть, и время. Александр Благословенный целую
жизнь мечтал освободить крестьян, но дело не шло, а у остзейских баронов и
теперь не идёт[176]. —
Потому что немцы умнее.
Туганов рассмеялся и, протянув руку Туберозову, сказал
Варнаве с лёгким пренебрежением:
— Честь имею вам откланяться.
— Ничего-с, а я все-таки буду против дворян и за
естественное право[177].
Беспокойство Препотенского заставило всех улыбнуться, и
Туганов, будучи совсем на пути, ещё приостановился и сказал ему:
— А самая естественная форма жизни это… это жизнь вот
этих лошадей, что мне подали, но их, видите, запрягают возить дворянина.
— И ещё дорогой будут кнутом наяривать, чтобы
шибче, — заметил дьякон.
— И скотов всегда бьют, — поддержал Термосесов.
— Ну, опять все на одного! — воскликнул учитель и
заключил, что он все-таки всегда будет против дворян.
— Ну так ты, значит, смутьян, — сказал Ахилла.
— Бездну на бездну призываешь[178], — отозвался Захария.
— А вы знаете ли, что такое значит бездна бездну
призывает? — огрызнулся Варнава. — Ведь это против вас: бездна бездну
призывает, это — поп попа в гости зовёт.
Это всем показалось забавным, и дружный хохот залил залу.
Один Туберозов гневно сверкнул глазами и, порывисто дёрнув
ленту, на которой висел наперсный крест, вышел в гостиную.
— Старик-то у вас совсем маньяк сделался, —
сказал, кивнув вслед ему, Туганов.
— И не говорите. Получит газеты и носится с ними, и
вздыхает, и ни о чем хладнокровно не может рассуждать, — ответил Дарьянов.
— Они это слышат, — тихо прошептал Ахилла. Савелий
действительно все это слышал.
Туганов сошёл с лестницы и усаживался в коляску. Его
провожали хозяева, некоторые из гостей, Варнава и протопоп. Варнава был сильно
ободрён ему казалось, что после «бездны» фонды его быстро возвысились, и он,
неожиданно смело схватив за рукав Туберозова, проговорил:
— Позвольте вас спросить: я третьего дня был в церкви и
слышал, как один протопоп произнёс слово «дурак». Что клир[179] должен петь в то время, когда протопоп
возглашает «дурак»?
— Клир трижды воспевает: «учитель Препотенский», —
ответил Савелий.
При этом неожиданном ответе присутствующие с секунду были в
остолбенении и вдруг разразились всеобщим бешеным хохотом. Туганов махнул рукой
и уехал в самом весёлом настроении духа.
|
