XX
Жизнь на острове изменилась до неузнаваемости.
В следующий раз корабль привез топографов снять план
острова. Потом приехали две художницы делать зарисовки с натуры. Потом –
доктор. Он осмотрел Матиуша, написал что-то на листочке бумаги, сел на корабль
и уехал. Потом стали строить отдельный дом для канцелярии. Откуда-то появились
духовые трубы. На них умели играть писаря, несколько плотников и двое
подростков. И вот как-то вечером заиграл оркестр и начались танцы. Танцевали
ротмистр, топограф и две приезжие женщины. А Матиуш, лежа в постели, заплакал.
Ему вдруг стало грустно, что нет больше полковника Дормеско
и Валентия, который мог ответить на любой вопрос. Сделалось так тоскливо и горько,
что, если бы не дети с маяка и не кладбище на вершине скалы, он оделся бы и
убежал в лес. А там отыскал бы башню отшельника или к дикарям ушел. Он не
сомневался: они прячутся в чаще.
И вдруг Матиуш почувствовал, что кто-то ползет по одеялу.
«Наверно, мышь», – подумал он.
Но нет, зверек оказался покрупней мыши, рыжий, с белыми
лапками и коротким хвостом. И на шее у него висела цепочка, а на цепочке
болталось что-то круглое. Это был орех, а в нем – письмо от Клу-Клу.
Дорогой Матиуш, – писала
она, – чует мое сердце, тебе плохо на необитаемом острове. Я давно о
тебе ничего не слышала, потому что у нас с белыми великая война. Бум-Друма
убили. Я теперь, как и ты, сирота.
Дальше следовало подробное указание, как вложить ответ в
ореховую скорлупу, как заклеить ее, чтобы не размокла бумага, когда крысенок
поплывет обратно.
«Значит, этот зверек вроде почтового голубя».
В ответ Матиуш написал, чтобы Клу-Клу не беспокоилась, что
ему живется хорошо. Долго ли он еще пробудет на острове, неизвестно, пусть
пишет ему почаще.
На кладбище прибавилась еще одна могила.
«Если рядом с родителями похоронена канарейка, значит, может
покоиться и мой чернокожий друг», – подумал Матиуш и, раздвинул ограду из
камешков, расчистил место для могилы Бум-Друма.
«Раз, два, три, четыре, пять», – сосчитал Матиуш, сел в
лодку и поплыл на маяк.
Дети встретили его как-то особенно приветливо, хотя
гостинцев он им не привез. Ему ничего не хотелось просить у ротмистра, который
встал сегодня с левой ноги и орал на всех без разбора. Ало подарил ему красивую
ракушку, Ала – гладкий, круглый камень-голыш. Матиуш чувствовал, что никогда
больше сюда не приедет и сохранит эти подарки на память о детях.
Ала ни разу за весь день не плакала, не капризничала. Ало
прочел вслух «Красную Шапочку» и сделал только одну ошибку. Матиушу тяжело было
расставаться с детьми. Остаться бы здесь, на маяке, а они там пусть делают что
хотят.
Однако пришлось возвращаться. Входит Матиуш к себе в
комнату, а там сидит ротмистр.
– Ах, как хорошо, что вы наконец вернулись, ваше
величество! А то я уже беспокоился. Эй, Филипп!
Филипп тотчас вырос в дверях и вытянулся в струнку.
– Гони всех вон из комнаты, ясно? Комнату запри на
ключ, а ключ отдай мне, ясно? Если кто вздумает подслушивать под дверью наш
тайный разговор с его величеством, шкуру живьем сдеру, ясно? Можешь идти!
За стеной послышалась возня – это ребята поспешно выходили
из комнаты. Филипп отдал ротмистру ключ.
– Дорогой кузен, – начал ротмистр, когда они
остались вдвоем, – я хочу жить с вами в дружбе и умоляю простить меня!
Сказал – и бух перед Матиушем на колени.
– Сейчас же встаньте! Я не святой, чтобы передо мной
становиться на колени. Объясните, в чем дело.
– Дорогой кузен, я праправнук Елизаветы Сумасбродной,
родной тетушки Генриха Свирепого. Итак, мы с вами родственники. Поэтому
Печальный король не возражал, когда выбор пал на меня. Вот увидите, я буду
послушный и смирный, как овечка. А обед я не выдал вам в тот день потому, что
люблю во всем порядок. Но я получил тайное предписание, и теперь мы будем жить
в дружбе. А если вы не простите меня, я… – И вместо слов маркиз приставил
к виску револьвер
– Хорошо, я тоже хочу жить с вами в дружбе! – в
испуге воскликнул Матиуш.
Ротмистр кинулся ему на шею. Он был пьян.
Матиуш согласился бы на все, лишь бы ротмистр поскорей ушел.
Но не тут-то было! Пьяный маркиз решил излить перед ним душу.
– В жилах моих течет королевская кровь. А я
незаслуженно страдаю. За что, спрашивается? Разве мог я не драться на дуэли,
если меня оскорбили? И генерала обругал справедливо. Подумаешь, дураком его
обозвал! Ведь это чистейшая правда. Ну скажите сами, дорогой кузен, дурак он
или нет?
– Дурак, дурак, – с готовностью подтвердил Матиуш.
– А разве я мог не драться на дуэли?
– Конечно, нет!
– За что же, спрашивается, меня сослали сюда?.. –
роптал маркиз и опять приставил револьвер к виску. – У меня есть тайное
предписание от Печального короля. Оно гласит: «Выполнять все пожелания Матиуша,
словно они исходят от меня». Вот оно… Нет, не то. У меня есть и другой приказ…
«Я послал на остров доктора, пусть осмотрит Матиуша и напишет, что он не в
своем уме. Мы опубликуем это в газетах – и дело в шляпе» – это пишет Молодой
король. Вот, дорогой кузен, какие друзья у нас, у членов королевской фамилии!
– Молодой король никогда не был моим другом! –
возразил Матиуш.
– Ну ладно, а Клу-Клу… Нет, не Клу-Клу, а этот прохвост
с маяка. Прикидывается другом-приятелем, а сам сколько игрушек перетаскал у
вашего величества! Две головоломки, Петрушку, четыре книги, шесть цветных
карандашей. А кто за это будет расплачиваться? Я! У меня ломаного гроша нет за
душой, хотя в жилах моих течет королевская кровь. Но происхождение обязывает
платить долги. Вот прикончу Дормеско, а потом застрелюсь сам.
– Дорогой кузен, – сказал Матиуш, желая его
успокоить, – ведь я сам подарил детям игрушки.
– Вы слишком великодушны, ваше величество. Вы молча
страдаете, вы не ропщете, но я-то все знаю. Эти юные мерзавцы шумят по ночам и
не дают вам спать. Курят папиросы (если бы папиросы, а то отвратительные
вонючки!) и через замочную скважину пускают к вам в комнату дым. Бросают мух в
королевский чай, напускают в королевскую постель блох. Они украли два топора и
полфунта гвоздей. А кто за это должен отвечать? Я! Несчастный праправнук
королевы Елизаветы!..
Матиуш с трудом отнял у него револьвер и уложил спать на
свою постель. Потом впустил через окно мальчишек и велел им не шуметь, сказав,
что у ротмистра болит голова.
Матиуш совсем обессилел. Он был огорчен и подавлен. Еще бы!
Сразу на него обрушилось столько неприятностей!
Значит, вот почему в чае были мухи!
Значит, доктор приезжал, чтобы объявить его сумасшедшим.
Значит, вот почему его кусали блохи!
Значит, за все пропажи ротмистр должен расплачиваться из
собственного кармана?
А кто платит за содержание Матиуша, который ничего не
делает? Ведь все эти поездки, корабль, маяк обходятся, наверно, недешево.
И правда ли маркиз его родственник?
Неужели во всем мире нет такого острова, куда не приплывали
бы корабли и где он, Матиуш, был бы совсем-совсем один?
Матиуш понял: долго ему на необитаемом острове не жить.
Когда он задумал убежать из тюрьмы, его одолевали иные чувства: тревожно
замирало сердце, голова раскалывалась от дум, он торопился, волновался. А
теперь ничего похожего. Он нисколько не беспокоится, не волнуется. «Поживем –
увидим, – рассуждает он, – может, изменится что-то к лучшему».
Он положил на стол ракушку, которую подарил ему Ало, и
камешек – подарок Алы. И сразу позабыл обо всех бедах. Чудесная ракушка, другой
такой нет на свете. И хотя на берегу тьма-тьмущая ракушек, но эта особенная, ее
дал ему Ало. «На, возьми за то, что выучил меня грамоте», – сказал он.
И второго такого камешка нет на свете. Ему подарила его Ала
и улыбнулась. Разве найдешь на свете такой камешек, у которого в середке
запрятана улыбка Алы…
Глухая ночь, а Матиуш сидит на стуле. Лечь некуда – кровать
занята.
Я думал, – записал Матиуш
в дневнике, – что ротмистр злой, а он, оказывается, несчастный человек.
Может быть, если бы Молодой король выложил мне все, что он думает, и я не таил
бы от него своих мыслей, мы бы не враждовали.
И еще он написал:
Хорошо бы иметь башню в дремучем
лесу.
И еще написал:
Какие разные бывают на свете люди.
Написал, уронил голову на стол и заснул.
|