V
Три дня провел Матиуш под гостеприимным кровом стрелочника.
«Спохватятся, что меня нет, – размышлял он, –
начнут рыскать, пустятся в погоню, устроят облаву, но никому в голову не
придет, что я у них под носом притаился.»
В первую войну стрелочник выкопал под хлевом яму, чтобы в
случае опасности было где укрыться. Если нагрянут с обыском, там спрячется
Матиуш. Но пока все спокойно.
Заглянул, проходя мимо, дежурный по станции, хороший
знакомый стрелочника, и говорит:
– Вчера ночным поездом какого-то преступника везли. Я
часового видел в вагоне.
– Может, это денщик был?
– Да нет, он с винтовкой стоял.
– Или посол ехал иностранный?
– Может, и так.
«Осторожность не мешает, – подумала про себя жена
стрелочника. – Беглецов иной раз в открытую ищут, а иной раз и потихоньку,
тайно. Кто знает, что у него на уме.»
– Ох, ваше величество, если бы вы знали, как нам без
вас плохо живется, – жаловалась стрелочница. – Всяк распоряжается, а
жалованье платить никто не хочет. Еще перед войной завели новые порядки:
ребятам велели поезда водить, а взрослым – в школе учиться. Болтали, будто сам
Матиуш так распорядился. Нашлись дураки, поверили. «Не к добру это, –
сказала я тогда. – Позавидовали, видно, сироте. В его царствование
шоколада больше было, чем сейчас хлеба! Что-то дальше будет?»
Матиуш ходит по комнате: руки – за спиной, лицо хмурое.
«Хватит без дела сидеть и бедных людей объедать. Пора в
путь.»
Стрелочник с женой уговаривали его подождать немного.
– Нет, – говорит Матиуш, – надо поскорей
попасть в столицу – узнать, что там происходит.
Стрелочник принес от кума старенькую, латаную одежонку.
Матиуш переоделся, взял на дорогу ломать хлеба (от сыра отказался) и денег
ровно столько, сколько стоит билет со следующей станции: на этой он не рискнул
садиться на поезд.
Безо всяких приключений прошел он пятнадцать верст, купил
билет в вагон третьего класса и под вечер был уже в столице. На всякий случай
Матиуш надвинул на глаза шапку.
– Эй, малый! Отнеси мешок, заплачу.
«С превеликим удовольствием». От мешка так аппетитно пахло
что у Матиуша слюнки текли. Мешок набит колбасами, сосисками сардельками и
свиным салом.
– Ты сейчас приехал?
– Да. Верней, вчера.
– А город знаешь?
– Немного. То есть нет: ведь я только вчера приехал.
– Издалека?
– Нет, то есть да.
– Ну, пошевеливайся!
Колбасник подгоняет мальчика. А у того руки занемели, голова
кружится. Идут, идут они, Матиуш совсем из сил выбился. Приостановился дух
перевести.
– Послушай-ка, парень, не вздумай улизнуть с мешком.
Меня не проведешь. Знаю я вас, пташек, которые не то сегодня, не то вчера, не
то из далеких мест, не то из ближних прилетают. Крутитесь возле вокзала, ищете
случая поклажу отнести, а сами так и норовите на первом же перекрестке дать
тягу. Я вас мигом узнаю по этой надвинутой на глаза шапке! Недаром до того, как
колбасой торговать, я два года в полиции служил. Ну-ка поворачивайся да
поживей!
У Матиуша словно оборвалось что-то внутри, но он, не говоря
ни слова, опять взвалил на спину тяжелый мешок. Руки одеревенели, а ноги сами
несли его вперед.
– Эй, пан Михал! Слыхал новость?
Навстречу, откуда ни возьмись, полицейский.
– Куда путь держишь?
– Да вот товар несу. А что за новость?
– Короля Матиуша в ссылку отправили. Только смотри –
молчок, никому ни слова. Это служебная тайна. Тебе как старому другу говорю.
– Как же так? Даже в газетах не сообщили.
– Беспорядков боятся. Ох, и жалеет Матиуша народ! И
детвора, и взрослые. Только поздно теперь жалеть. Надо было раньше думать,
белых флагов не вывешивать.
Опустил Матиуш мешок на землю. Слушает.
– Останься Матиуш королем, ты, глядишь, годков через
пять не колбасу, а золото мешками бы носил.
– А откуда ты знаешь, что его сослали?
– Тюремный сторож сказал. А Клу-Клу отправят к отцу…
как зовут-то его, Бум-Друм, что ли? Печальный король будто бы от престола хочет
отречься и добровольно уехать на необитаемый остров… А ты чего уши
развесил? – накинулся на Матиуша полицейский.
– Он со мной. Мешок помогает нести.
– Ну ладно, идите. Завтра у меня после ночного
дежурства день свободный – загляну к вам. Ох, жалко Матиуша!
– Погоди жалеть. По моему разумению, этим дело не
кончится. Он еще воротится, вот увидишь.
– Только бы глупостей больше не делал.
– Ну, малый, пошли!
Колбасник помог Матиушу взвалить на спину мешок. И
удивительное дело: усталость как рукой сняло. Мешок словно легче стал. Матиуш
летел как на крыльях.
Ну вот и узнал почти все новости. Одно странно: почему его
не ищут? Или еще не знают, что он убежал?
– Стой! Ишь разлетелся! Или дорога коротка показалась?
Заходи в ворота.
Из подворотни две ступеньки вели вниз, в квартиру лавочника.
Матиуш споткнулся и упал бы, не поддержи его колбасник. Матиуш прислонился к
двери, закрыл глаза, а сам весь дрожит
– Ты чего? – перепугался колбасник, увидев, как
мальчик побледнел.
– Я голодный, – пролепетал Матиуш и потерял
сознание.
Он уже в тюрьме недоедал, оставляя половину порции на случай
побега, У стрелочника тоже ел мало: совестно быть нахлебником у бедняков. Потом
пятнадцать верст отмахал и ничего, кроме хлеба, не ел. А теперь еще мешок с
колбасой. Тут и взрослый не выдержал бы. И, наконец, – неизвестность,
боязнь погони, неожиданное известие, что страна помнит о нем и надеется на его
возвращение.
Матиуша положили на диван.
– Выпей-ка молока.
Лавочник расстегнул ему курточку на груди. Во-первых, чтобы
дышать было легче, а во-вторых, как заправский полицейский, хотел метрику
поискать. Умрет мальчишка без документов – хлопот не оберешься! В кармане он
нащупал что-то твердое и вытащил фотографию покойной королевы.
– Эй, парень, попей молока! А ну, открой глаза!
Закаленный в походах, Матиуш быстро пришел в себя. Ему стало
стыдно и немного страшно: не сказал ли он чего лишнего в беспамятстве? Уж
больно чудно смотрят они на него.
– Как тебя зовут?
– Янек.
– Слушай, Янек, больно ты нежный, как я погляжу. Руки у
тебя белые, хоть и в царапинах. И врать ты не мастер – это сразу видно. Зря ты
мне морочил голову на вокзале. Голодный, худой, хотя мальчишка ты, видать,
крепкий. И документов у тебя нет, только фотография королевы в кармане. Что все
это значит?
– Мне душно, откройте окно!
Матиуш пьет молоко, закусывает хлебом и чувствует, как к
нему постепенно возвращаются силы. Но притворяется, будто ему все еще плохо:
закрывает глаза, а сам в сторону окна поглядывает, чтобы удрать в случае чего.
– Оставь его в покое, – сказала колбаснику
жена. – Видишь, ребенок чуть живой. Завтра успеешь допросить, пусть
выспится сперва.
– Ты меня уму-разуму не учи. Недаром я два года в
полиция прослужил. Скажи-ка мне…
– А я тебе говорю – заткнись! Понял? В полиции он
служил, недотепа… А сейчас почему не служишь? Потому что выгнали. Другие
богатство нажили, а ты что? До самой смерти колбасой будешь торговать. А ну
показывай, чего привез!
Пока они разгружали мешок, Матиуш положил голову на стол и
заснул.
– Постыдился бы, дурень, на ребенка такую тяжесть
взваливать! Как-никак его Янеком зовут.
Янеком звали ее единственного сына, который погиб на войне.
– Сразу видать, славный мальчонка: у озорника была бы
фотография Матиуша, а не королевы.
Матиуш спал очень чутко и, услышав сквозь сон свое имя,
проснулся.
– Песенка Матиуша спета: его на необитаемый остров
сослали.
– Жалко, раньше этого не сделали, был бы наш Янек жив.
Ох, попался бы мне этот Матиуш!..
– Матиуш был король мудрый, воинственный и смелый.
– Перестанешь ты или нет?
– А вот не перестану! Что ты мне сделаешь?
– На, получай!
Жена размахнулась да как трахнет мужа колбасой по голове!
Колбаса пополам разломилась.
Видно, супруги жили недружно. И так повсюду: если муж любил
Матиуша, жена терпеть его не могла. Брат хвалит Матиуша, сестра высмеивает. А
сколько драк из-за этого было в школах – ужас!
Дошло до того, что обер-полицмейстер издал указ, запрещающий
упоминать имя Матиуша в театрах, парках и прочих общественных местах.
Нарушители карались штрафом или тремя днями ареста.
Но результат получился обратный: о Матиуше стали говорить
еще больше. Так уж водится: все запретное кажется особенно заманчивым.
|