Глава 49. ПЕРО И УГРОЗА
ИНОГДА ЗНАЧАТ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ШПАГА И ПРЕДАННОСТЬ (Продолжение)
Анна
Австрийская пробежала глазами договор, поданный ей д'Артаньяном.
– Здесь
я вижу одни только общие условия: требования де Конти, Бофора, герцога Бульонского,
д'Эльбефа и коадъютора. Где же ваши?
– Ваше
величество, мы знаем себе цену, но не преувеличиваем своего значения. Мы
решили, что наши имена не могут стоять рядом с столь высокими именами.
– Но
вы, я полагаю, не отказались от мысли высказать мне на словах ваши желания?
– Я
считаю вас, ваше величество, за великую и могущественную королеву, которая
сочтет недостойным себя не вознаградить по заслугам тех, кто возвратит в
Сен-Жермен его преосвященство.
– Конечно, –
сказала королева. – Говорите же.
– Тот,
кто устроил это дело (простите, ваше величество, что я начинаю с себя, но мне
приходится выступить вперед, если не по собственному почину, то по общей воле
всех других), чтобы награда была на уровне королевских щедрот, должен быть,
думается мне, назначен командиром какой-либо гвардейской части – например,
капитаном мушкетеров.
– Вы
просите у меня место Тревиля!
– Эта
должность вакантна; вот уже год, как Тревиль освободил ее, и она до сих пор
никем не замещена.
– Но
это одна из первых военных должностей при королевском дворе!
– Тревиль
был простым гасконским кадетом, как и я, ваше величество, и все же занимал эту
должность в течение двадцати лет.
– У
вас на все есть ответ, – сказала Анна Австрийская.
И, взяв
со стола бланк патента, она заполнила его и подписала.
– Это,
конечно, прекрасная и щедрая награда, ваше величество, – сказал д'Артаньян,
взяв его с поклоном. – Но все непрочно в этом мире, и человек, впавший в
немилость у вашего величества, может завтра же потерять эту должность.
– Чего
же вы хотите еще? – спросила королева, краснея от того, что ее так хорошо
разгадал этот человек, такой же проницательный, как и она сама.
– Сто
тысяч ливров, которые должны быть выплачены этому бедному капитану в тот день,
когда его служба станет неугодна вашему величеству.
Анна
колебалась.
– А
ведь парижане обещали, по постановлению парламента, шестьсот тысяч ливров тому,
кто выдаст им кардинала живого или мертвого, – заметил д'Артаньян, –
живого – чтобы повесить его, мертвого – чтобы протащить его труп по
улицам.
– Вы
скромны, – сказала на это Анна Австрийская, – вы просите у королевы
только шестую часть того, что вам предлагает парламент.
И она
подписала обязательство на сто тысяч ливров.
– Дальше? –
сказала она.
– Ваше
величество, мой друг дю Валлон богат, и поэтому деньги ему не нужны. Но мне
помнится, что между ним и господином Мазарини была речь о пожаловании ему
баронского титула. Припоминаю даже, что это было ему обещано.
– Человек
без рода, без племени! – сказала Анна Австрийская. – Над ним будут
смеяться.
– Пусть
смеются, – сказал д'Артаньян. – Но я уверен, что тот, кто над ним раз
посмеется, второй раз уже не улыбнется.
– Дадим
ему баронство, – сказала Анна Австрийская.
И она
подписала.
– Теперь
остается еще шевалье, или аббат д'Эрбле, как вашему величеству больше нравится.
– Он
хочет быть епископом?
– Нет,
ваше величество, его удовлетворить легче.
– Чего
же он хочет?
– Чтобы
король соблаговолил быть крестным отцом сына госпожи де Лонгвиль.
Королева
улыбнулась.
– Герцог
де Лонгвиль – королевской крови, ваше величество, – сказал
д'Артаньян.
– Да, –
сказала королева. – Но его сын?
– Его
сын… наверное, тоже, раз в жилах мужа его матери течет королевская кровь.
– И
ваш друг не просит ничего больше для госпожа де Лонгвиль?
– Нет,
ваше величество, так как он надеется, что его величество, будучи крестным отцом
этого ребенка, подарит матери не менее пятисот тысяч ливров, предоставив,
конечно, при этом его отцу управление Нормандией.
– Что
касается управления Нормандией, то на это я могу согласиться; но вот
относительно пятисот тысяч ливров не знаю, – ведь кардинал беспрестанно
повторяет мне, что наша казна совсем истощилась.
– С
разрешения вашего величества мы вместе поищем денег и найдем их.
– Дальше?
– Дальше,
ваше величество?
– Да.
– Это
все.
– Разве
у вас нет четвертого товарища?
– Есть,
ваше величество: граф де Ла Фер.
– Чего
же он требует?
– Он
ничего не требует.
– Ничего?
– Ничего.
– Неужели
есть на свете человек, который, имея возможность требовать, ничего не требует?
– Я
говорю о графе де Ла Фер, ваше величество. Граф де Ла Фер – не человек.
– Кто
же он?
– Граф
де Ла Фер – полубог.
– Нет
ли у него сына, молодого родственника, племянника? Мне помнится, Коменж говорил
мне о храбром юноше, который вместе с Шатильоном привез знамена, взятые при
Лансе.
– Вы
правы, ваше величество, у него есть воспитанник, которого зовут виконт де
Бражелон.
– Если
дать этому молодому человеку полк, что скажет на это его опекун?
– Он,
может быть, согласится.
– Только
может быть?
– Да,
если ваше величество попросит его.
– Это
действительно странный человек! Ну что же, мы подумаем об этом и, может быть, попросим
его. Довольны вы теперь?
– Да,
ваше величество. Но вы еще не подписали…
– Что?
– Самое
главное: договор.
– К
чему? Я подпишу его завтра.
– Я
позволю себе доложить вашему величеству, что если ваше величество не подпишет
этого договора сегодня, то после у нас, возможно, не найдется для этого
времени. Умоляю ваше величество написать под этой бумагой, написанной целиком,
как вы видите, рукой Мазарини: «Я согласна утвердить договор, предложенный
парижанами».
Анна
была захвачена врасплох. Отступить было некуда: она подписала договор.
Но здесь
оскорбленная гордость королевы бурно прорвалась наружу: она залилась слезами.
Д'Артаньян
вздрогнул, увидав эти слезы. С того времени королевы стали плакать, как обыкновенные
женщины.
Гасконец
покачал головой. Слезы королевы, казалось, жгли ему сердце.
– Ваше
величество, – сказал он, становясь на колени, – взгляните на
несчастного, который у ваших ног; он умоляет вас верить, что одного знака вашей
руки достаточно, чтобы сделать для него возможным все. Он верит в себя, верит в
своих друзей; он хочет также верить и в свою королеву, и в доказательство того,
что он ничего не боится и не хочет пользоваться случаем, он готов возвратить
Мазарини вашему величеству без всяких условий. Возьмите назад, ваше величество,
бумаги с вашей подписью; если вы сочтете своим долгом отдать их мне, мы это
сделаем. Но с этой минуты они ни к чему вас не обязывают.
И
д'Артаньян, не вставая с колен, со взглядом, сверкающим гордой смелостью,
протянул Анне Австрийской все бумаги, которые добыл у нее с таким трудом.
Бывают
минуты (так как на свете не все плохое, а есть и хорошее), когда в самых
черствых и холодных сердцах пробуждается, орошенное слезами только что
пережитого глубокого волнения, благородное великодушие, которою уже не могут
заглушить расчет и оскорбленная: гордость, если его с самого начала не одолеет
другое враждебное чувство. Анна переживала подобную минуту. Д'Артаньян, уступив
собственному волнению, совпадавшему с тем, что происходило в душе королевы,
совершил, сам того не сознавая, искуснейший дипломатический ход. И он тотчас же
был вознагражден за свою ловкость и за свое бескорыстие – смотря по тому,
что читателю угодно больше в нем оценить: ум или доброту сердца.
– Вы
правы, – сказала Анна, – я вас не знала. Вот бумаги, подписанные
мною, я даю их вам добровольно. Ступайте и привезите ко мне скорее кардинала.
– Ваше
величество, – сказал д'Артаньян, – двадцать лет тому назад (у меня
хорошая память) за такой же портьерой в ратуше я имел честь поцеловать одну из
этих прекрасных рук.
– Вот
другая, – сказала королева, – и чтобы левая была не менее щедра, чем
правая (с этими словами она сняла с пальца кольцо с бриллиантом), возьмите это
кольцо и носите его на память обо мне.
– Ваше
величество, – проговорил д'Артаньян, поднимаясь с колен, – у меня
теперь только одно желание: чтобы первое ваше требование ко мне было требование
пожертвовать жизнью.
И той
легкой походкой, которая лишь ему была свойственна, д'Артаньян вышел из
кабинета королевы.
«Я не
понимала этих людей, – сказала про себя Анна Австрийская, провожая взором
д'Артаньяна, – а теперь уже слишком поздно воспользоваться их услугами:
через год король будет совершеннолетний».
Пятнадцать
часов спустя д'Артаньян и Портос привезли Мазарини к королеве и получили:
один – свой патент на чин капитана мушкетеров, другой свой диплом барона.
– Довольны
ли вы? – спросила Анна Австрийская.
Д'Артаньян
поклонился, но Портос нерешительно вертел в руках свой диплом, поглядывая на
Мазарини.
– Что
еще? – спросил министр.
– Монсеньер,
недостает еще ордена…
– Но, –
сказал Мазарини, – вы же знаете, что для получения ордена нужны особые
заслуги.
– О, –
сказал Портос, – я не для себя, монсеньер, просил голубую ленту.
– А
для кого же? – спросил Мазарини.
– Для
моего друга, графа де Ла Фер.
– О,
это другое дело, – сказала королева. – Он достаточно отличился.
– Так
он получит его?
– Он
его уже получил.
В тот же
день был подписал договор с парижанами; рассказывали, что кардинал безвыходно
просидел у себя три дня, чтобы хорошенько его обсудить.
Вот что
получил каждый:
Копти
получил Данвилье и, доказав на деле свои военные способности, добился возможности
остаться военным и не становиться кардиналом. Кроме того, пущен был слух о его
женитьбе на одной из племянниц Мазарини; слух этот был благосклонно принят
принцем, которому было все равно, на ком жениться, лишь бы жениться.
Герцог
Бофор вернулся ко двору, получив при этом все возмещения за нанесенные ему обиды
и все почести, подобающие его рангу. Конечно, дали полное прощение всем, кто
помогал его бегству. Кроме того, он получил чин адмирала, по наследству от
своего отца, герцога Вандомского, и денежное вознаграждение за свои дома и
замки, разрушенные по приказу Бретонского парламента.
Герцог
Бульонский получил имения, равные по ценности его Седанскому княжеству, возмещение
доходов за восемь лет и титул принца для себя и своего рода.
Герцогу
де Лонгвилю было предложено губернаторство Пон-де-л'Арша, пятьсот тысяч
ливров – его жене, а также было обещано, что его сына крестить будут юный
король и молодая Генриетта Английская.
Арамис
выговорил при этом, что на церемонии будет служить Базен, а конфеты поставит
Планше.
Герцог
д'Эльбеф добился выплаты сумм, которые должны были его жене, ста тысяч ливров
для старшего сына и по двадцати пяти тысяч каждому из остальных.
Один
только коадъютор не получил ничего; ему, правда, было обещано похлопотать перед
папой о предоставлении ему кардинальской шляпы, но он знал цену обещаниям
королевы и Мазарини. В противоположность г-ну де Конти, он, не имея возможности
стать кардиналом, принужден был оставаться военным.
Поэтому,
в то время как весь Париж ликовал по поводу возвращения короля, которое было
назначено на послезавтра, один Гонди среди общего веселья был в таком дурном
расположении духа, что послал за двумя людьми, которых он призывал обыкновенно,
когда на него нападала мрачность. Это были: граф де Рошфор и нищий с паперти
св. Евстафия.
Они
явились к нему со своею обычной точностью, и коадъютор провел с ними часть
ночи,
|