Глава 34. МОНАХ
Двое
мужчин лежали на земле. Один, пронзенный тремя пулями, лежал лицом вниз и
плавал в собственной крови. Он был мертв. Другого слуги прислонили к дереву, он
горячо молился, подняв глаза к небу. Пуля пробила ему верхнюю часть бедра.
Молодые
люди подошли сначала к мертвому и переглянулись с удивлением.
– Это
священник, – сказал Бражелон. – На голове у него тонзура. О, негодяи!
Поднять руку на священнослужителя!
– Пожалуйте
сюда, сударь, – сказал Юрбен, старый солдат, участник всех походов кардинала-герцога. –
Тому уже ничем не поможешь, а вот этого еще, пожалуй, можно спасти.
Раненый
печально улыбнулся.
– Меня
спасти? Нет, – сказал он. – Но помочь мне умереть – да.
– Вы
священник? – спросил Рауль.
– Нет.
– Мне
показалось, что ваш несчастный товарищ принадлежал к церкви, поэтому я вас об
этом спросил, – сказал Рауль.
– Это
бетюнский священник. Он хотел отвезти в надежное место священные сосуды и казну
своей церкви; принц оставил наш город, и, может быть, завтра его займут
испанцы. Так как все знали, что неприятельские шайки рыщут в окрестностях и
план, задуманный священником, опасен, то никто не отважился сопровождать его.
Тогда я предложил свои услуги.
– Эти
негодяи напали на вас! Они стреляли в священника!
– Господа, –
сказал раненый, оглядываясь, – я сильно страдаю, но мне все же хотелось бы,
чтобы меня перенесли в какой-нибудь дом.
– Где
бы вам могли помочь? – спросил де Гиш.
– Нет,
где бы я мог исповедаться.
– Но,
может быть, – сказал Рауль, – вы вовсе не так опасно ранены, как
думаете?
– Сударь, –
отвечал раненый, – поверьте мне, нельзя терять ни минуты. Пуля пробила
шейку бедренной кости в проникла в живот.
– Вы
лекарь? – спросил де Гиш.
– Нет, –
сказал умирающий, – но я немного понимаю в ранениях и знаю, что моя рана
смертельна. Постарайтесь же перенести меня куда-нибудь, где бы я мог найти
священника, или возьмите на себя труд привести его сюда, и бог вознаградит вас.
Нужно спасти мою душу, – тело уже погибло.
– Умереть
за исполнением доброго дела! Это невозможно, бог вам поможет.
– Господа, –
сказал раненый, собирая все свои силы и стараясь встать, – ради бога, не
будем терять время в пустых разговорах. Помогите мне добраться до ближайшей
деревни или поклянитесь вашим вечным спасением, что вы пришлете сюда первого
монаха, первого священника, которого вы встретите. Но, – прибавил он с отчаянием, –
едва ли кто отважится прийти: ведь все знают, что испанцы бродят в
окрестностях, и я умру без покаяния. О господи, господи! – воскликнул
раненый с таким ужасом в голосе, что молодые люди вздрогнули. – Ты не
допустишь этого! Это было бы слишком ужасно.
– Успокойтесь, –
сказал Гиш – клянусь вам, вы получите утешение, которого просите. Скажите
нам только, есть ли здесь поблизости какое-нибудь жилье, где мы могли бы
попросить помощи, или деревня, куда можно послать за священником?
– Благодарю
вас, да вознаградит вас господь. В полумиле отсюда, по этой же дороге, есть
трактир, а через милю примерно дальше – деревня Грене. Поезжайте к
тамошнему священнику. Если не застанете его дома, обратитесь в августинский
монастырь, последний дом сверни направо, и приведи ко мне монаха. Монаха или
священника, все равно, лишь бы он имел от святой церкви право отпускать грехи
in articulo mortis[15].
– Господин
д'Арменж, – сказал де Гиш, – останьтесь при раненом и наблюдайте,
чтобы его перенесли как можно осторожнее. Прикажите сделать носилки из веток и
положите на них все наши плащи. Двое слуг понесут его, а третий для смены пусть
идет рядом. Мы поедем виконт и я, за священником.
– Поезжайте,
граф, – ответил воспитатель. – Но, ради всего святого, не подвергайте
себя опасности.
– Не
беспокойтесь. К тому же на сегодня мы уже спасены. Вы знаете правило: non bis
in idem[16].
– Мужайтесь, –
сказал Рауль раненому, – мы исполним вашу просьбу.
– Да
благословит вас бог, – ответил умирающий с выражением величайшей благодарности.
Молодые люди
помчались в указанном направлении, а воспитатель графа де Гиша занялся
устройством носилок.
Минут
через десять граф и Рауль завидели гостиницу.
Не сходя
с лошади, Рауль вызвал хозяина, предупредил его, что к нему сейчас принесут раненого,
и велел ему приготовить все нужное для перевязки: кровать, бинты, корпию. Кроме
того, Рауль попросил хозяина, если тот знает поблизости лекаря или хирурга,
послать за ним и пообещал вознаградить посыльного. Хозяин, видя двух богато
одетых юношей, пообещал все, о чем его просили, в молодые люди, убедившись, что
приготовления к приему раненого начались, поскакали дальше в Грене.
Они
проехали больше мили и завидели уже крыши домов, крытые красной черепицей, ярко
выделявшиеся среди окружающей зелени, как вдруг показался едущий им навстречу
верхом на муле бедный монах, которого, судя по его широкополой шляпе и серой
шерстяной рясе, они приняли за августинца.
На этот
раз случай посылал именно то, чего они искали. Они подъехали к монаху.
Это был
человек лет двадцати двух или трех, которого аскетическая жизнь делала на вид гораздо
старше. Он был бледен, но это была не та матовая бледность, которая красит
лицо, а какая-то болезненная желтизна.
Его
короткие волосы, чуть видневшиеся из-под шляпы, были светло-русые;
бледно-голубые глаза казались совсем тусклыми.
– Позвольте
вас спросить, – с обычной вежливостью обратился к нему Рауль, – вы священник?
– А
вы зачем спрашиваете? – безразлично, почти грубо ответил монах.
– Чтобы
знать, – надменно ответил де Гиш.
Незнакомец
ударил мула пятками и продолжал свой путь.
Де Гиш
одним скачком очутился впереди него и преградил ему дорогу.
– Отвечайте, –
сказал он. – Вас спросили вежливо, а каждый вопрос требует ответа.
– Я
полагаю, что имею право говорить или не говорить, кто я такой, первому встречному,
которому вздумается меня спрашивать.
Де Гиш с
великим трудом подавил в себе яростное желание пересчитать кости монаху.
– Прежде
всего, – сказал он, – мы не первые встречные: мой друг – виконт
де Бражелон, а я – граф до Гиш. Затем мы спрашиваем вас об этом вовсе не
из прихоти: раненый, умирающий человек нуждается в помощи церкви. Если вы
священник, я приглашаю вас из человеколюбия последовать за нами, чтобы помочь
этому человеку. Если же вы не священник – тогда другое дело; предупреждаю
вас из учтивости, которая, видимо, вам вовсе незнакома, что я готов проучить
вас за дерзость.
Монах
смертельно побледнел и улыбнулся так странно, что у Рауля, не спускавшего с
него глаз, сердце сжалось от этой улыбки, как от оскорбления.
– Это
какой-нибудь испанский или фламандский шпион, – сказал он, хватаясь за
пистолет.
Быстрый,
как молния, угрожающий взгляд был ответом Раулю.
– Так
что же, – продолжал де Гиш, – вы будете отвечать?
– Я
священник, – сказал человек.
И лицо
его стало опять бесстрастным.
– В
таком случае, отец, – сказал Рауль, вкладывая пистолет обратно в кобуру и
принуждая себя говорить почтительно, – раз вы священник, то вам, как
сказал уже мой друг, представляется случай исполнить свой долг. Сейчас должны
принести встреченного нами раненого, которого мы поместим в ближайшей
гостинице. Он просит священника. Наши слуги сопровождают его.
– Я
поеду туда, – сказал монах.
И он
ударил мула пятками.
– А
если вы не поедете, – сказал де Гиш, – то, поверьте, наши лошади в
силах догнать вашего мула. А мы можем велеть схватить вас всюду, где бы вы ни
были. И тогда, клянусь вам, расправа будет коротка: нетрудно найти дерево и
крепкую веревку.
Глаза
монаха снова сверкнули, но и только. Он повторил опять: «Я поеду туда», и
двинулся по дороге.
– Поедем
за ним, – сказал де Гиш, – это будет вернее.
– Я
и сам хотел вам это предложить, – ответил Рауль.
И
молодые люди направились вслед за монахом, стараясь держаться за ним на
расстоянии пистолетного выстрела. Минут через пять монах оглянулся, как бы
желая убедиться, следят ли за ним.
– Видите, –
сказал Рауль, – как мы хорошо сделали, что поехали за ним.
– Ужасное
лицо у этого монаха! – сказал де Гиш.
– Ужасное! –
повторил Рауль. – В особенности его выражение; эти желтые волосы, тусклые
глаза, эти губы, проваливающиеся при каждом слове, которое он произносит…
– Да, –
сказал де Гиш, которого менее, чем Рауля, поразили эти подробности, потому что
он разговаривал, в то время как Рауль занимался наблюдением. – Да,
странное лицо. Но, знаете, все эти монахи подвергают себя таким уродующим
человека мучениям! От постов они бледнеют, бичевание делает их лицемерными, а
глаза их тускнеют от слез: они оплакивают житейские блага, которых лишились и
которыми мы наслаждаемся.
– Как
бы то ни было, – сказал Рауль, – бедняга получит своего священника.
Но, судя по лицу, у кающегося, право, совесть чище, чем у духовника. Я,
признаться, привык к священникам совсем другого вида.
– Видите
ли, – сказал де Гиш, – он из странствующих монахов, что просят
милостыню на большой дороге, пока им не свалится приход с неба. По большей
части это иностранцы – шотландцы, ирландцы, датчане. Мне иногда показывали
таких.
– Столь
же безобразных?
– Нет,
но все же достаточно отвратительных.
– Какое
несчастье для бедного раненого умирать на руках у подобного монаха!
– Положим,
разрешение-то грехов идет не от того, кто его дает, а от бога, – сказал
Гиш. – Но, признаюсь, я предпочел бы умереть без покаяния, чем иметь дело
с таким духовником. Вы согласны со мной, не правда ли, виконт? Я видел, вы
поглаживали ручку вашего пистолета, словно вам хотелось размозжить ему голову.
– Да,
граф, странная вещь, которая вас удивит: при виде этого человека я почувствовал
неописуемый ужас. Вам приходилось когда-нибудь повстречать змею?
– Никогда, –
сказал де Гиш.
– Со
мной это часто случалось в наших лесах возле Блуа. Помнится, когда я в первый
раз увидел змею и она, извиваясь, посмотрела на меня своими тусклыми глазками,
покачивая головой и высовывая язык, я побледнел и замер на месте, словно
зачарованный, пока граф де Ла Фер…
– Ваш
отец? – спросил де Гиш.
– Нет,
мой опекун, – ответил Рауль, краснея.
– Ну,
ну?
–…Пока
граф де Ла Фер не сказал мне: «Ну что же, Бражелон, скорей за шпагу!» Тогда я
подбежал к гадине и рассек ее пополам в тот момент, когда она, шипя, поднялась
на хвосте, чтобы броситься на меня. Уверяю вас, такое же чувство я испытал при
виде этого человека, когда он сказал: «А вы зачем спрашиваете?» – и
посмотрел на меня.
– И
вы сожалеете, что не рассекли его пополам, как ту змею?
– Ну
да, почти что, – сказал Рауль.
Они были
уже недалеко от гостиницы, когда увидали на дороге приближающуюся с другой
стороны процессию во главе с д'Арменжем. Два человека несли умирающего, третий
вел лошадей.
Молодые
люди прибавили ходу.
– Вот
раненый, – сказал де Гиш, проезжая мимо августинца. – Будьте так
добры, поторопитесь немного, сеньор монах!
Рауль
постарался проехать по дороге как можно дальше от монаха, отворачиваясь от него
с омерзением.
Теперь
молодые люди ехали не позади августинца, а впереди него. Они поспешили к раненому
и сообщили ему радостное известие. Умирающий приподнялся, чтобы посмотреть в
указанном направлении, увидел монаха, который приближался, подгоняя мула, и с
лицом, просветленным радостью, опять опустился на носилки.
– Теперь, –
сказали молодые люди, – мы сделали для вас все, что могли, и так как мы спешим
в армию принца, то будем продолжать наш путь. Вы извините нас, не правда ли?
Говорят, что готовится сражение, и мы не хотели бы явиться на следующий день
после него.
– Поезжайте,
молодые сеньоры, – сказал раненый, – и будьте благословенны за вашу заботу.
Вы поистине сделали для меня все, что было в ваших силах. Я могу только сказать
вам еще раз: да хранит бог вас и всех близких вашему сердцу.
– Мы
поедем вперед, – сказал де Гиш своему воспитателю, – а вы догоните
нас по дороге в Камбрен.
Трактирщик
ждал у дверей. Он все приготовил – постель, бинты, корпию – и послал
конюха за лекарем в ближайший город Ланс.
– Хорошо, –
сказал трактирщик, – все будет сделано, как вы приказали. Но сами-то вы
разве не остановитесь, чтобы перевязать вашу рану? – прибавил он,
обращаясь к Бражелону.
– О,
моя рана пустячная, – отвечал виконт. – Успею заняться ею на
следующей остановке. Прошу вас об одном: если проедет верховой и спросит вас о
молодом человеке на рыжей лошади, в сопровождении лакея, – скажите ему,
что вы меня видели, что я поехал дальше и рассчитываю обедать в Мазенгарбе, а
ночевать в Камбрене. Этот верховой – мой слуга.
– Не
лучше ли будет для большей верности спросить его имя и назвать ему ваше? –
сказал хозяин.
– Лишняя
предосторожность не повредит, – ответил Рауль. – Меня зовут виконт де
Бражелон, а его – Гриме.
В это
время с одной стороны принесли раненого, а с другой подъехал монах. Молодые
люди посторонились, чтобы пропустить носилки. Монах между тем слез с мула и
велел отвести его в конюшню, не расседлывая.
– Сеньор
монах, – сказал де Гиш, – хорошенько исповедуйте этого человека и не
беспокойтесь о расходах, за вас и за вашего мула заплачено.
– Благодарю
вас, сударь, – ответил монах с той же улыбкой, от которой Бражелон содрогнулся.
– Едемте,
граф, – сказал Рауль, испытывавший инстинктивное отвращение к августинцу. –
Едемте, мне здесь как-то не по себе.
– Благодарю
вас еще раз, прекрасные сеньоры, – сказал раненый, – не забывайте
меня в своих молитвах.
– Будьте
покойны, – ответил де Гиш и пришпорил своего коня, чтобы догнать Рауля, отъехавшего
уже шагов на двадцать.
В это
время слуги внесли носилки в дом. Хозяин и хозяйка стояли на ступеньках перед
дверью.
Несчастный
раненый, видимо, испытывал страшные мучения, но его волновала только одна
мысль: идет ли за ним монах.
При виде
бледного, окровавленного человека хозяйка схватила мужа за руку.
– Что
случилось? – спросил тот. – Уж не дурно ли тебе?
– Нет,
но ты посмотри на него, – сказала хозяйка, указывая мужу на раненого.
– Да,
мне кажется, ему очень плохо.
– Я
не об этом, – продолжала хозяйка, вся дрожа, – я спрашиваю тебя,
узнаешь ли ты его?
– Этого
человека? Постой…
– А,
вижу, ты узнал его, ты тоже побледнел, – сказала жена.
– В
самом деле! – воскликнул хозяин. – Горе нашему дому! Это бывший
бетюнский палач!
– Бывший
бетюнский палач! – прошептал молодой монах, останавливаясь, и на лице его
отразилось отвращение к тому, кого он собирался исповедовать.
Д'Арменж,
стоявший в дверях, заметил его колебания.
– Сеньор
монах, – сказал он, – настоящий ли это палач или бывший, все-таки он
человек. Окажите ему последнюю помощь, которую он у вас просит: ваш поступок от
этого будет еще достойнее.
Монах,
ничего не ответив, молча направился в нижнюю комнату, где слуги уложили умирающего
на кровать.
Увидав
служителя алтаря, шедшего к изголовью больного, слуги вышли и затворили за собой
дверь.
Д'Арменж
и Оливен дожидались их. Все четверо сели на коней и рысью пустились по дороге
вслед за Раулем и его спутником, уже исчезнувшими вдали.
Когда
воспитатель и его свита уже скрылись из вида, перед гостиницей остановился
новый путник.
– Что
вам угодно, сударь? – спросил побледневший хозяин, все еще взволнованный
своим открытием.
Путник
знаком показал, что хочет пить, затем слез с лошади и сделал движение, каким чистят
лошадь.
– Черт
возьми, – пробормотал хозяин, – а этот вот, кажется, еще и немой. Где
хотите вы пить? – спросил он громко.
– Здесь, –
сказал путешественник, указывая на стол.
«Оказывается,
я ошибся, – подумал хозяин. – Он не совсем немой».
Он
поклонился, сходил за бутылкой вина и печеньем и поставил их на стол перед
своим молчаливым посетителем.
– Угодно
ли вам, сударь, еще чего-нибудь? – спросил он.
– Да, –
ответил путешественник.
– Что
же вам угодно?
– Узнать,
не проезжал ли здесь молодой человек пятнадцати лет, верхом на рыжей лошади, в
сопровождении слуги.
– Виконт
де Бражелон? – спросил хозяин.
– Именно.
– Значит,
вас зовут господин Гримо?
Приезжий
утвердительно кивнул головой.
– Так
вот, – сказал хозяин, – ваш молодой барин был здесь четверть часа тому
назад. Он будет обедать в Мазенгарбе и ночевать в Камбрене.
– А
сколько отсюда до Мазенгарба?
– Две
с половиной мили.
– Благодарю
вас.
Гримо,
убедившись в том, что еще до вечера увидится со своим молодым барином, успокоился,
отер себе лоб, налил стакан вина и выпил его молча.
Он
поставил стакан на стол и только что собрался наполнить его снова, как страшный
крик раздался из комнаты, в которой был монах с умирающим.
Гримо
вскочил.
– Что
это такое? – спросил он. – Откуда этот крик?
– Из
комнаты раненого, – ответил хозяин.
– Какого
раненого? – спросил Гримо.
– Бывший
бетюнский палач был ранен испанскими бандитами. Его привезли сюда, и сейчас он
исповедуется августинскому монаху. Он, видно, сильно страдает.
– Бывший
бетюнский палач! – пробормотал Гримо, напрягая память. – Человек лет
под шестьдесят, высокий широкоплечий, смуглый, волосы и борода черные?
– Так,
так, только борода поседела, а волосы стали совсем белые. Вы его знаете? –
спросил хозяин.
– Я
видел его один раз, – сказал Гримо, лицо которого омрачилось при этом
воспоминании.
Тут
вбежала хозяйка, вся дрожа.
– Ты
слышал? – спросила она мужа.
– Да, –
ответил тот, с беспокойством поглядывая на дверь.
Крик
повторился; он был слабее и тотчас же перешел в долгий, протяжный стон.
Все трое
в ужасе переглянулись.
– Надо
посмотреть, что там такое, – сказал Гримо.
– Можно
подумать, что там кого-нибудь душат, – пробормотал хозяин.
– Господи
Иисусе! – воскликнула его жена, крестясь.
Гримо
говорил мало, зато, как мы знаем, умел действовать. Он бросился к двери и с силой
толкнул ее, но она была заперта изнутри на задвижку.
– Отворите! –
крикнул хозяин. – Отворите, сеньор монах, отворите сию же минуту!
Ответа
не последовало.
– Отворите,
или я вышибу дверь! – крикнул Гримо.
Никакого
ответа. Тогда Гримо посмотрел вокруг и увидел кочергу, случайно стоявшую в углу.
Он подсунул ее под дверь, и, прежде чем хозяин успел помешать, дверь соскочила
с петель. Комната была залита кровью, сочившейся через тюфяк. Раненый уже не
мог говорить, а только хрипел.
Монах
исчез.
– А
монах? – вскричал хозяин. – Где же монах?
Гримо
бросился к открытому окну, выходившему во двор.
– Он
выскочил отсюда! – воскликнул он.
– Вы
думаете? – переспросил испуганный хозяин. – Эй, посмотрите, в конюшне
ли мул монаха!
– Мула
нет! – крикнул слуга, к которому был обращен этот вопрос.
Гримо
нахмурился, а хозяин, сложив руки, как для молитвы, опасливо оглядывался. Жена
его даже побоялась войти в комнату и, объятая страхом, осталась стоять за
дверью.
Гримо
подошел к раненому и вгляделся в суровые, резкие черты его лица, вызвавшего в
нем такое страшное воспоминание.
Наконец
после минуты мрачного и немого созерцания он сказал:
– Нет
сомнения: это он.
– Жив
ли он еще? – спросил хозяин.
Гримо
вместо ответа расстегнул камзол на умирающем, чтобы послушать, бьется ли сердце.
Хозяин с женой также подошли. Но вдруг они отшатнулись. Хозяин закричал в
ужасе, Гримо побледнел.
В грудь
палача слева по самую рукоятку был всажен кинжал.
– Бегите
за помощью, – сказал Гримо. – Я побуду здесь.
Хозяин с
растерянным видом вышел из комнаты, жена его убежала, едва заслышав крик мужа.
|