Глава 6. Д'АРТАНЬЯН В
СОРОК ЛЕТ
Увы, с
тех пор, как мы в нашем романе «Три мушкетера» расстались с д'Артаньяном на улице
Могильщиков, № 12, произошло много событий, а главное – прошло много лет.
Не то
чтобы д'Артаньян не умел пользоваться обстоятельствами, но сами обстоятельства
сложились не в пользу д'Артаньяна. В пору, когда он жил одной жизнью со своими
друзьями, он был молод и мечтателен. Это была одна из тех тонких,
впечатлительных натур, которые легко усваивают себе качества других людей. Атос
заражал его своим гордым достоинством, Портос – пылкостью, Арамис –
изяществом. Если бы д'Артаньян продолжал жить с этими тремя людьми, он сделался
бы выдающимся человеком. Но Атос первый его покинул, удалившись в свое маленькое
поместье близ Блуа, доставшееся ему в наследство; вторым ушел Портос,
женившийся на своей прокурорше; последним ушел Арамис, чтобы принять
рукоположение и сделаться аббатом. И д'Артаньян, всегда представлявший себе
свое будущее нераздельным с будущностью своих трех приятелей, оказался одинок и
слаб; он не имел решимости следовать дальше путем, на котором, по собственному
ощущению, он мог достичь чего-либо только при условии, чтобы каждый из его
друзей уступал ему, если можно так выразиться, немного электрического тока,
которым одарило их небо.
После
производства в лейтенанты одиночество д'Артаньяна только углубилось. Он не был
таким аристократом, как Атос, чтобы пред ним могли открыться двери знатных
домов; он не был так тщеславен, как Портос, чтоб уверять других, будто посещает
высшее общество; не был столь утончен, как Арамис, чтобы пребывать в своем
природном изяществе и черпать его в себе самом. Одно время пленительное
воспоминание о г-же Бонасье вносило в душу молодого человека некоторую поэзию,
но, как и все на свете, это тленное воспоминание мало-помалу изгладилось: гарнизонная
жизнь роковым образом влияет даже на избранные натуры. Из двух противоположных
элементов, образующих личность д'Артаньяна, материальное начало мало-помалу
возобладало, и потихоньку, незаметно для себя, д'Артаньян, не видевший ничего,
кроме казарм и лагерей, не сходивший с коня, стал (не знаю, как это называлось
в ту пору) тем, что в наше время называется «настоящим служакой».
Он не
потерял природной остроты ума. Напротив, эта острота ума, может быть, даже увеличилась;
по крайней мере, грубоватая оболочка сделала ее еще заметнее. Но он направил
свой ум не на великое, а на самое малое в жизни, на материальное
благосостояние, благосостояние на солдатский манер, иначе говоря, он хотел
иметь лишь хорошее жилье, хороший стол и хорошую хозяйку.
И все
это д'Артаньян нашел уже шесть лет тому назад на Тиктонской улице, в гостинице
под вывеской «Козочка».
С первых
же дней его пребывания в этой гостинице хозяйка ее, красивая, свежая фламандка,
лет двадцати пяти или шести, влюбилась в него не на шутку. Легкому роману
сильно мешал непокладистый муж, которого д'Артаньян раз десять грозился
проткнуть насквозь шпагой. В одно прекрасное утро этот муж исчез, продав
потихоньку несколько бочек вина и захватив с собой деньги и драгоценности. Все
думали, что он умер; в особенности настаивала на том, что он ушел из этого мира,
его жена, которой очень улыбалась мысль считаться вдовой. Наконец, после трех
лет связи, которую д'Артаньян не собирался порывать, находя с каждым годом все
больше приятности в своем жилье и хозяйке, тем более что последняя
предоставляла ему первое в долг, хозяйка эта возымела вдруг чудовищную
претензию сделаться его женою и предложила д'Артаньяну на ней жениться.
– Ну
уж нег! – ответил д'Артаньян. – Двоемужие, милая? Нет! Нет! Это
невозможно.
– Но
он умер, я уверена.
– Он
был очень неподатливый малый и вернется, чтобы отправить нас на виселицу.
– Ну
что ж, если он вернется, вы его убьете; вы такой храбрый и ловкий.
– Ого,
голубушка! Это просто другой способ попасть на виселицу!
– Значит,
вы отвергаете мою просьбу?
– Еще
бы!
Прекрасная
трактирщица была в отчаянии. Она хотела бы признать д'Артаньяна не только
мужем, но и богом: он был такой красивый мужчина и такой лихой вояка!
На
четвертом году этого союза случился поход во Франш-Конте. Д'Артаньян был
назначен тоже и стал готовиться в путь. Тут начались великие страдания,
неутешные слезы, торжественные клятвы в верности; все это, разумеется, со
стороны хозяйки. Д'Артаньян был слишком великодушен, чтобы не пообещать ничего,
и потому он обещал сделать все возможное для умножения славы своего имени.
Что до
храбрости д'Артаньяна, то она нам уже известна. Он за нее и поплатился:
наступая во главе своей роты, он был ранен в грудь навылет пулей и остался
лежать на поле сражения. Видели, как он падал с лошади, но не видели, чтобы он
поднялся, и сочли его убитым; а те, кто надеялся занять его место, на всякий
случай уверяли, что он убит в самом деле.
Легко
верится тому, во что хочешь верить, ведь в армии, начиная с дивизионных
генералов, желающих смерти главнокомандующему, и кончая солдатами, ждущими
смерти капрала, всякий желает чьей-нибудь смерти.
Но
д'Артаньян был не такой человек, чтобы дать себя убить так просто.
Пролежав
жаркое время дня без памяти на поле сражения, он пришел в себя от ночной прохлады,
добрался кое-как до деревни, постучался в двери лучшего дома и был принят, как
всегда и всюду принимают французов, даже раненых: его окружили нежной
заботливостью и вылечили. Здоровее, чем раньше, он отправился в одно прекрасное
утро в путь, во Францию, а потом в Париж, а как только попал в Париж, – на
Тиктонскую улицу.
Но в
своей комнате д'Артаньян нашел дорожный мешок с мужскими вещами и шпагу, прислоненную
к стене.
«Он
возвратился! – подумал д'Артаньян. – Тем хуже Я тем лучше».
Само
собой разумеется, что д'Артаньян имел в виду мужа.
Он навел
справки: лакей новый, новая служанка; хозяйка ушла гулять.
– Одна? –
спросил д'Артаньян.
– С
барином.
– Так
барин вернулся?
– Конечно, –
простодушно ответила служанка.
«Будь у
меня деньги, – сказал себе д'Артаньян, – я ушел; но у меня их нет,
нужно остаться и, последовав совету моей хозяйки, разрушить брачные планы этого
неугомонного загробного жителя».
Едва он
кончил свой монолог (который доказывает, что в важных случаях жизни
монолог – вещь самая естественная), как поджидавшая у дверей служанка
закричала:
– А
вот и барыня возвращается с барином!
Д'Артаньян
выглянул тоже и увидал вдали, на углу онмартрской улицы, хозяйку, которая шла,
опираясь на руку огромного швейцарца, шагавшего развалистой походкой и приятно
напомнившего Портоса его старому другу.
«Это и
есть барин? – сказал про себя д'Артаньян, – он, по-моему, очень
вырос».
И
д'Артаньян уселся в зале на самом видном месте. Хозяйка, войдя, сразу заметила
его и вскрикнула.
По ее
голосу д'Артаньян заключил, что ему рады, Поднялся, бросился к ней и нежно
поцеловал.
Швейцарец
с недоумением смотрел на бледную как полотно хозяйку.
– Ах!
Это вы, сударь! Что вам угодно? – спросила она в величайшем волнении.
– Этот
господин ваш родной брат? Или двоюродный? – спросил д'Артаньян, разыгрывая
свою роль без малейшего смущения.
Не
дожидаясь ответа, он кинулся обнимать швейцарца, который отнесся к его объятиям
очень холодно.
– Кто
этот человек? – спросил он.
Хозяйка
в ответ только всхлипывала.
– Кто
этот швейцарец? – спросил д'Артаньян.
– Этот
господин хочет на мне жениться, – едва выговорила хозяйка в промежутке
между двумя вздохами.
– Так
ваш муж наконец умер?
– А
фам какое тело? – вмешался швейцарец.
– Мне
до этого большое тело, – ответил д'Артаньян, передразнивая его, –
потому что вы не можете жениться без моего согласия, а я…
– А
фы? – спросил швейцарец.
– А
я этого согласия не дам, – сказал мушкетер.
Швейцарец
покраснел, как пион; на нем был красивый мундир с золотым шитьем, а д'Артаньян
был закутан в какой-то серый плащ; швейцарец был шести футов роста, а
д'Артаньян не больше пяти. Швейцарец чувствовал себя дома, и д'Артаньян казался
ему незваным гостем.
– Убередесь
ли фы одсюда? – крикнул швейцарец, сильно топнув ногой, как человек, который
начинает сердиться всерьез.
– Я?
Как бы не так! – ответил д'Артаньян.
– Не
позвать ли кого-нибудь? – сказал слуга, который не мог понять, как это
такой маленький человек оспаривает место у такого большого.
– Эй,
ты! – крикнул д'Артаньян, приходя в ярость и хватая парня за ухо. –
Стой на месте и не шевелись, не то я тебе уши оборву. А что до вас, блистательный
потомок Вильгельма Телля, то вы сейчас же увяжете в узелок ваши вещи, которые
мешают мне в моей комнате, и живо отправитесь искать себе квартиру в другой
гостинице.
Швейцарец
громко расхохотался.
– Мне
уходидь? – сказал он. – Это бочему?
– А,
отлично! – сказал д'Артаньян. – Я вижу, вы понимаете по-французски.
Тогда пойдемте погулять со мной. Я вам растолкую остальное.
Хозяйка,
знавшая, что д'Артаньян мастер своего дела, начала плакать и рвать на себе
волосы.
Д'Артаньян
обернулся к заплаканной красотке.
– Тогда
прогоните его сами, сударыня, – сказал он.
– Па! –
ответил швейцарец, который не сразу уразумел предложение, которое ему сделал
д'Артаньян. – Па! А фы кто такой, чтоб бредлагадь мне идти гулять с фами?
– Я
лейтенант мушкетеров его величества, – сказал д'Артаньян, – и,
значит, я – ваше начальство. Но так как дело тут не в чинах, а в праве на
постой, то обычай вам известен: едем за приказом; кто первый вернется, за тем и
будет квартира.
Д'Артаньян
увел швейцарца, не слушая воплей хозяйки, сердце которой, в сущности, склонялось
к прежнему любовнику; но она была бы не прочь проучить этого гордеца-мушкетера,
оскорбившего ее отказом жениться.
Противники
направились прямо к Монмартрскому рву. Когда они пришли, уже стемнело.
Д'Артаньян вежливо попросил швейцарца уступить ему жилье и больше не
возвращаться; тот отрицательно мотнул головой и обнажил шпагу.
– В
таком случае вы будете ночевать здесь, – сказал д'Артаньян. – Это
скверный ночлег, но я не виноват, вы его сами выбрали.
При этих
словах он тоже обнажил шпагу и скрестил ее со шпагой противника.
Ему
пришлось иметь дело с крепкой рукой, но его ловкость одолевала любую силу.
Шпага швейцарца не сумела отразить шпаги мушкетера. Швейцарец был дважды ранен.
Из-за холода он не сразу заметил раны, но потеря крови и вызванная ею слабость
внезапно принудили его сесть на землю.
– Так! –
сказал д'Артаньян. – Что я вам говорил? Вот вам и досталось, упрямая
голова. Радуйтесь еще, если отделаетесь двумя неделями. Оставайтесь тут, я
сейчас пришлю с лакеем ваши вещи. До свидания. Кстати, советую поселиться на
улице Монторгейль, в «Кошке с клубком»: там отлично кормят, если только там еще
прежняя хозяйка. Прощайте.
Очень
довольный, он вернулся домой и в самом деле послал слугу отнести пожитки швейцарцу,
который все сидел на том же месте, где оставил его д'Артаньян, и не мог прийти
в себя от нахальства противника.
Слуга,
хозяйка и весь дом преисполнились к д'Артаньяну таким благоговением, с каким отнеслись
бы разве только к Геркулесу, если бы он снова явился на землю для свершения
своих двенадцати подвигов.
Но,
оставшись наедине с хозяйкой, д'Артаньян сказал ей:
– Теперь,
прекрасная Мадлен, вам известно, чем отличается швейцарец от дворянина. Вы-то
сами вели себя как трактирщица. Тем хуже для вас, так как из-за вашего поведения
вы теряете мое уважение и своего постояльца. Я выгнал швейцарца, чтобы проучить
вас, но жить я здесь не стану, я не квартирую у тех, кого презираю. Эй, малый,
отнеси мой сундук в «Бочку Амура» на улицу Бурдоне. До свидания, сударыня.
Произнося
эти слова, д'Артаньян был, вероятно, и величествен и трогателен. Хозяйка бросилась
к его ногам, просила прощения и своей нежностью принудила его задержаться. Что
сказать еще? Вертел крутился, огонь трещал, прекрасная Мадлен рыдала;
д'Артаньян сразу почувствовал соединенное действие голода, холода и любви; он
простил, а простив – остался.
Вот
почему д'Артаньян жил на Тиктонской улице в гостинице «Козочка».
|