Глава 7. Д'АРТАНЬЯН В
ЗАТРУДНИТЕЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ, НО ОДИН ИЗ НАШИХ СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ ПРИХОДИТ ЕМУ НА
ПОМОЩЬ
Итак,
д'Артаньян в раздумье шел к себе домой, с удовольствием унося кошелек кардинала
Мазарини и мечтая о прекрасном алмазе, который некогда принадлежал ему и теперь
на мгновенье сверкнул перед ним на пальце первого министра.
«Если бы
этот алмаз когда-нибудь снова попал мне в руки, – думал он, – я бы не
сходя с места превратил его в деньги и купил маленькое поместье возле
отцовского замка; замок этот довольно приятное обиталище, но не имеет при себе
никаких угодий, кроме сада величиной с кладбище Избиенных Младенцев; затем я
величественно дожидался бы, пока какая-нибудь богатая наследница, соблазненная
моей внешностью, предложит мне вступить с ней в брак; потом у меня появилось бы
три мальчугана: из первого я сделал бы важного барина вроде Атоса, из второго –
храброго солдата вроде Портоса, а из третьего – изящного аббата вроде
Арамиса. Право, это было бы куда лучше той жизни, какую я веду; но, на беду
мою, господин де Мазарини жалкий скряга и не поступится этим алмазом в мою
пользу».
Что
сказал бы д'Артаньян, если бы знал, что королева вручила Мазарини алмаз для
передачи ему!
Выйдя на
Тиктонскую улицу, он застал там большое волнение; множество народу столпилось
возле его дома.
– Ого, –
сказал он, – уж не горит ли гостиница «Козочка» или не вернулся ли и
впрямь муж прекрасной Мадлен?
Оказалось,
ни то, ни другие; подойдя ближе, д'Артаньян увидел, что толпа собралась не перед
его домом, а перед соседним. Раздавались крики, люди бегали с факелами, и при
свете этих факелов д'Артаньян разглядел мундиры.
Он
спросил, что случилось.
Ему
ответили, что какой-то горожанин с дюжиной друзей напал на карету, ехавшую под
конвоем кардинальской гвардии, но явилось подкрепление, и горожане обратились в
бегство. Их предводитель скрылся в соседнем доме, и теперь этот дом обыскивают.
В молодости
д'Артаньян непременно бросился бы туда, где были солдаты, и стал бы помогать им
против горожан, но такой пыл давно уже остыл в нем; к тому же у него в кармане
было сто пистолей, полученных от кардинала, и он не хотел подвергать их разным
случайностям, вмешавшись в толпу.
Он пошел
в гостиницу без дальнейших расспросов. Бывало, д'Артаньян всегда желал все
знать; теперь он всякий раз считал, что знает уже достаточно.
Его
встретила красотка Мадлен. Она его не ожидала, так как д'Артаньян сказал ей,
что проведет ночь в Лувре, и обласкала его за это непредвиденное появление,
которое пришлось тем более кстати, что она очень боялась смятения на улице и
теперь не располагала швейцарцем для охраны.
Она
хотела завязать с д'Артаньяном разговор, рассказать обо всем случившемся; но он
велел подать ужин к себе в комнату и принести туда бутылку старого
бургундского.
Прекрасная
Мадлен была у него вышколена по-военному, – иначе говоря, исполняла все по
первому знаку; а так как д'Артаньян на этот раз соблаговолил говорить, то его
приказание было выполнено вдвое скорее обычного.
Д'Артаньян
взял ключ и свечу и поднялся в свою комнату; чтобы не сокращать доходов хозяйки,
он удовлетворился комнаткой в верхнем этаже.
Уважение,
которое мы питаем к истине, вынуждает нас даже сказать, что эта комната помещалась
под самой крышей и рядом с водосточным желобом.
Д'Артаньян
удалялся в эту комнату, как Ахиллес в свой шатер, когда хотел наказать прекрасную
Мадлен своим презрением.
Прежде
всего он спрятал в старый шкафчик с новым замком свой мешок, содержимое которого
он не собирался пересчитывать, чтобы узнать, какую оно составляет сумму; через
минуту ему подали ужин и бутылку вина, он отпустил слугу, запер дверь и сел за
стол.
Все это
было сделано д'Артаньяном вовсе не для того, чтобы предаться размышлениям, как
мог бы предположить читатель, – просто он считал, что только делая все по
очереди – можно делать все хорошо. Он был голоден – он поужинал; потом лег
спать.
Д'Артаньян
не принадлежал к тем людям, которые полагают, что ночь добрая советчица: ночью
Д'Артаньян спал. Наоборот, именно по утрам он бывал бодр, сообразителен, и ему
приходили в голову самые лучшие решения. Размышлять по утрам он уже давно не
имел повода, но спал ночью всегда.
На
рассвете он проснулся, живо, по-военному, вскочил с постели и зашагал по
комнате, соображая:
«В сорок
третьем году, за полгода примерно до смерти кардинала, я получил письмо от Атоса.
Где это было?.. Где же?.. Ах, это было при осаде Безансона. Помню, я сидел в
траншее. Что он мне писал? Будто поселился в маленьком поместье, – да,
именно так, в маленьком поместье. Но где? Я как раз дочитал до этих слов, когда
порыв ветра унес письмо. Следовало мне тогда броситься за ним, хотя ветер нес
его прямо в поле. Но молодость – большой недостаток… для того, кто уже не
молод. Я дал моему письму улететь к испанцам, которым адрес Атоса был ни к
чему, так что им следовало прислать мне письмо обратно. Итак, бросим думать об
Атосе. Перейдем к Портосу…
Я
получил от него письмо; он приглашал меня на большую охоту в своих поместьях в
сентябре тысяча шестьсот сорок шестого года. К несчастью, я был тогда в Беарне
по случаю смерти отца; письмо последовало за мной, но я уже уехал из Беарна,
когда оно пришло. Тогда оно отправилось по моим следам и чуть не нагнало меня в
Монмеди, опоздав всего на несколько дней. В апреле оно попало наконец в мои
руки, но так как шел уже апрель тысяча шестьсот сорок седьмого года, а
приглашение было на сентябрь тысяча шестьсот сорок шестого года, то я не мог им
воспользоваться. Надо отыскать это письмо: оно должно лежать вместе с моими
актами на именье».
Д'Артаньян
открыл старый сундучок, стоявший в углу комнаты, наполненный пергаментами,
относившимися к землям д'Артаньяна, которые уже с лишком двести лет как вышли
из владения его предков, и вскрикнул от радости. Он узнал размашистый почерк
Портоса, а под ним несколько строчек каракуль, начертанных сухой рукой его
достойной супруги.
Д'Артаньян
не стал терять времени попусту на перечитыванье письма, содержание которого он
знал, а прямо обратился к адресу.
Адрес
был: «Замок дю Валлон».
Портос и
не подумал дать более точные указания. В своей надменности он думал, что весь
свет должен знать замок, которому он дал свое имя.
– Проклятый
хвастун! – воскликнул Д'Артаньян. – Он нисколько не переменился! А мне
именно с него-то и следовало бы начать ввиду того, что он, унаследовав от
Кокнара восемьсот тысяч ливров, не нуждается в деньгах. Эх, самого-то лучшего у
меня и не будет! Атос так пил, что, наверное, совсем отупел. Что касается
Арамиса, то он, конечно, погружен в свое благочестие.
Д'Артаньян
еще раз взглянул на письмо. В нем была приписка, в которой значилось следующее:
«С этой
же почтой пишу нашему достойному другу Арамису в его монастырь».
– В
его монастырь? Отлично. Но какой монастырь? Их двести в одном Париже. И три тысячи
во Франции. К тому же он, может быть, поступая в монастырь, в третий раз
изменил свое имя? Ах, если бы я был силен в богословии, если б я мог только
вспомнить предмет его тезисов, которые он так рьяно обсуждал в Кревкере с кюре
из Мондидье и настоятелем иезуитского монастыря, я бы уже смекнул, какой
доктрине он отдает предпочтение, и вывел бы отсюда, какому святому он мог себя
посвятить. А не пойти ли мне к кардиналу и не спросить ли у него пропуск во
всевозможные монастыри, даже женские? Это действительно мысль, и, может быть,
туда-то он и удалился, как Ахиллес. Да, но это значит с самого начала
признаться в своем бессилии и с первого шага уронить себя во мнении кардинала.
Сановники бывают довольны только тогда, когда ради них делают невозможное.
«Будь это вещь возможная, – говорят они нам, – я бы и сам это сделал».
И сановники правы. Но не будем торопиться и разберемся толком. От него я тоже
получил письмо, от милого друга, и он даже просил меня оказать ему какую-то
услугу, что я и выполнил. Да. Но куда же я девал это письмо?
Подумав
немного, д'Артаньян подошел к вешалке, где висело его старое платье, и стал искать
свой камзол 1648 года, а так как наш д'Артаньян был парень аккуратный, то
камзол оказался на крючке. Порывшись в карманах, он вытащил бумажку: это было
письмо Арамиса.
«Господин
д'Артаньян, – писал Арамис, – извещаю вас, что я поссорился с одним
дворянином, который назначил поединок сегодня вечером на Королевской площади;
так как я – духовное лицо и это дело может повредить мне, если я сообщу о
ном кому-нибудь другому, а не такому верному другу, как вы, то я прошу вас быть
моим секундантом.
Войдите
на площадь с новой улицы Святой Екатерины и под вторым фонарем вы встретите
вашего противника. Я с моим буду под третьим.
Ваш
Арамис»
На этот
раз даже не было прибавлено: «до свидания».
Д'Артаньян
пытался припомнить события: он отправился на поединок, встретил там указанного
противника, имени которого он так и не узнал, ловко проткнул ему шпагой руку и
подошел к Арамису, который, окончив уже свое дело, вышел к нему навстречу
из-под третьего фонаря.
– Готово, –
сказал Арамис. – Кажется, я убил наглеца. Ну, милый друг, если вам
встретится надобность во мне, вы знаете – я вам всецело предан.
И, пожав
ему руку, Арамис исчез под аркой.
Выходило,
что Д'Артаньян знал о местопребывании Арамиса столько же, сколько и о местопребывании
Атоса и Портоса, и дело начинало казаться ему очень затруднительным, как вдруг
ему послышалось, будто в его комнате разбили стекло.
Он
сейчас же вспомнил о своем мешке и бросился к шкафчику. Он не ошибся: в ту
минуту, как он входил в комнату, какой-то человек влезал в окно.
– А,
негодяй! – закричал д'Артаньян, приняв его за вора и хватаясь за шпагу.
– Сударь! –
взмолился этот человек. – Ради бога, вложите шпагу в ножны и не убивайте меня,
не выслушав. Я не вор, вовсе нет! Я честный и зажиточный буржуа, у меня
собственный дом. Меня зовут… Ай! Может ли быть? Нет, я не ошибаюсь, вы господин
д'Артаньян.
– Это
ты, Планше? – вскричал лейтенант.
– К
вашим услугам, – ответил Планше, сияя, – если только я еще гожусь.
– Может
быть, – сказал д'Артаньян. – Но какого черта ты лазишь в семь часов
утра по крышам, да еще в январе месяце?
– Сударь, –
сказал Планше, – надо вам знать… хотя, в сущности, вам, пожалуй, этого и
знать не надо.
– Что
такое? – переспросил д'Артаньян. – Но сперва прикрой окно полотенцем
и задерни занавеску.
Планше
повиновался.
– Ну,
говори же! – сказал д'Артаньян, когда тот исполнил приказание.
– Сударь,
скажите прежде всего, – спросил осторожно Планше, – в каких вы
отношениях с господином до Рошфором?
– В
превосходных! Еще бы! Он теперь один из моих лучших друзей!
– А!
Ну тем лучше!
– Но
что общего имеет Рошфор с подобным способом входить в комнату?
– Видите
ли, сударь… Прежде всего нужно вам сказать, что господин де Рошфор в…
Планше
замялся.
– Черт
возьми, – сказал д'Артаньян. – Я отлично знаю, что он в Бастилии.
– То
есть он был там, – ответил Планше.
– Как
так был? – вскричал д'Артаньян. – Неужели ему посчастливилось бежать?
– Ах,
сударь, – вскричал, в свою очередь, Планше, – если это, по-вашему,
счастье, то все обстоит благополучно. В таком случае нужно вам сказать, что
вчера, по-видимому, за господином де Рошфором присылали в Бастилию…
– Черт!
Я это отлично знаю, потому что сам ездил за ним.
– Но,
на его счастье, не вы отвозили его обратно; потому что, если бы я узнал вас
среди конвойных, то поверьте, сударь, что я слишком уважаю вас, чтобы…
– Да
кончай же, скотина! Что такое случилось?
– А
вот что. Случилось, что на Скобяной улице, когда карета господина де Рошфора
пробиралась сквозь толпу народа и конвойные разгоняли граждан, поднялся ропот,
арестант подумал, что настал удобный момент, сказал свое имя и стал звать на
помощь. Я был тут же, услышал имя графа де Рошфора, вспомнил, что он сделал
меня сержантом Пьемонтского полка, и закричал, что этот узник – друг
герцога Бофора. Тут все сбежались, остановили лошадей, оттеснили конвой. Я
успел отворить дверцу, Рошфор выскочил из кареты и скрылся в толпе. К
несчастью, в эту минуту проходил патруль, присоединился к конвойным, и они
бросились на нас. Я отступил к Тиктонской улице, они за мной, я вбежал в
соседний дом, его оцепили, обыскали, но напрасно – я нашел в пятом этаже
одну сочувствующую нам особу, которая спрятала меня под двумя матрацами. Я всю
ночь или около того оставался в своем тайнике и, подумав, что вечером могут
возобновить поиски, на рассвете спустился по водосточной трубе, чтобы отыскать
сначала вход, а потом и выход в каком-нибудь доме, который бы не был оцеплен.
Вот моя история, и, честное слово, сударь, я буду в отчаянии, если она вам не
по вкусу.
– Нет,
напротив, – сказал д'Артаньян, – право же, я очень рад, что Рошфор на
свободе. Но ты понимаешь, что, попадись ты теперь в руки королевских солдат,
тебя без пощады повесят?
– Как
не понимать? Черт возьми! – воскликнул Планше. – Именно это меня и
беспокоит, и вот почему я так обрадовался, что нашел вас; ведь если вы захотите
меня спрятать, то никто этого не сделает лучше вашего.
– Да, –
сказал д'Артаньян. – Я, пожалуй, не против, хоть и рискую ни много ни
мало, как моим чином, если только дознаются, что я укрываю мятежника.
– Ах,
сударь, вы же знаете, что я рискнул бы для вас жизнью.
– Ты
можешь даже прибавить, что не раз рисковал ею, Планше. Я забываю только то, что
хочу забыть. Ну а об этом я хочу помнить. Садись же и стой спокойно; я вижу, ты
весьма выразительно поглядываешь на остатки моего ужина.
– Да,
сударь, потому что буфет соседки оказался небогат сытными вещами, и я с полудня
съел всего лишь кусок хлеба с вареньем. Хоть я и не презираю сладостей, когда
они подаются вовремя и к месту, ужин показался мне все же чересчур легким.
– Бедняга! –
сказал д'Артаньян. – Ну, ешь, ешь!
– Ах,
сударь, вы мне вторично спасаете жизнь.
Планше
уселся за стол и принялся уписывать за обе щеки, как в доброе старое время, на
улице Могильщиков.
Д'Артаньян
прохаживался взад и вперед по комнате, Придумывая, какую бы пользу можно было
извлечь из Планше в данных обстоятельствах. Тем временем Планше добросовестно
трудился, чтобы наверстать упущенное время.
Наконец
он испустил тот удовлетворенный вздох голодного человека, который свидетельствует,
что, заложив прочный фундамент, он собирается сделать маленькую передышку.
– Ну, –
сказал д'Артаньян, полагавший, что настало время приступить к допросу, –
начнем по порядку: известно ли тебе, где Атос?
– Нет,
сударь, – ответил Планше.
– Черт!
Известно ли тебе, где Портос?
– Тоже
пет.
– Черт!
Черт! А Арамис?
– Ни
малейшего понятия.
– Черт!
Черт! Черт!
– Но, –
сказал Планше лукаво, – мне известно, где находится Базен.
– Как!
Ты знаешь, где Базен?
– Да,
сударь.
– Где
же он?
– В
соборе Богоматери.
– А
что он делает в соборе Богоматери?
– Он
там причетник.
– Базен
причетник в соборе Богоматери! Ты в этом уверен?
– Вполне
уверен. Я его сам видел и говорил с ним.
– Он,
наверное, знает, где его господин!
– Разумеется.
Д'Артаньян
подумал, потом взял плащ и шпагу и направился к двери.
– Сударь, –
жалобно сказал Планше. – Неужели вы меня покинете? Подумайте, мне ведь
больше не на кого надеяться.
– Но
здесь не станут тебя искать, – сказал д'Артаньян.
– А
если сюда кто войдет? – сказал осторожный Планше. – Никто не видел,
как я вошел, и ваши домашние примут меня за вора.
– Это
правда, – сказал д'Артаньян. – Слушай, знаешь ты какое-нибудь
провинциальное наречие?
– Лучше
того, сударь, я знаю целый язык, – сказал Планше, – я говорю
по-фламандски.
– Где
ты, черт возьми, выучился ему?
– В
Артуа, где я сражался два года. Слушайте: «Goeden morgen, myn heer! Ik
ben begeeray te weeten the ge sond hects omstand».
– Что
это значит?
– «Добрый
день, сударь, позвольте осведомиться о состоянии вашего здоровья».
– И
это называется язык! – сказал д'Артаньян. – Но все равно, это очень
кстати.
Он
подошел к двери, кликнул слугу и приказал позвать прекрасную Мадлен.
– Что
вы делаете, сударь, – вскричал Планше, – вы хотите доверить тайну
женщине!
– Будь
покоен, она не проговорится.
В эту
минуту явилась хозяйка. Она вбежала с радостным лицом, надеясь застать
д'Артаньяна одного, но, заметив Планше, с удивлением отступила.
– Милая
хозяюшка, – сказал д'Артаньян, – рекомендую вам вашего брата, только
что приехавшего из Фландрии; я его беру к себе на несколько дней на службу.
– Моего
брата! – сказала ошеломленная хозяйка.
– Поздоровайтесь
же со своей сестрой, master Петер.
– Wilkom,
zuster! – сказал Планше.
– Goeden
day, hroer![5]–
ответила удивленная хозяйка.
– Вот
в чем дело, – сказал д'Артаньян, – этот человек ваш брат, которого
вы, может быть, и не знаете, но зато знаю я; он приехал из Амстердама; я сейчас
уйду, а вы должны его одеть; когда я вернусь, примерно через час, вы мне его
представите, и по вашей рекомендации, хотя он не знает ни слова по-французски,
я возьму его к себе в услужение, так как ни в чем не могу вам отказать.
Понимаете?
– Вернее,
я догадываюсь, чего вы желаете, и этого с меня достаточно, – сказала
Мадлен.
– Вы
чудная женщина, хозяюшка, и я полагаюсь на вас.
Сказав
это, д'Артаньян подмигнул Планше и отправился в собор Богоматери.
|
