Глава 5. ГАСКОНЕЦ И
ИТАЛЬЯНЕЦ
Тем
временем кардинал вернулся к себе в кабинет, у дверей которого дежурил Бернуин.
Мазарини спросил, нет ли каких новостей и не было ли известий из города, затем,
получив отрицательный ответ, знаком приказал слуге удалиться.
Оставшись
один, он встал и отворил дверь в коридор, потом в переднюю; утомленный д'Артаньян
спал на скамье.
– Господин
д'Артаньян! – позвал Мазарини вкрадчивым голосом.
Д'Артаньян
не шелохнулся.
– Господин
д'Артаньян! – позвал Мазарини громче.
Д'Артаньян
продолжал спать.
Кардинал
подошел к нему и пальцем коснулся его плеча.
На этот
раз д'Артаньян вздрогнул, проснулся и, придя в себя, сразу вскочил на ноги, как
солдат, готовый к бою.
– Я
здесь. Кто меня зовет?
– Я, –
сказал Мазарини с самой приветливой улыбкой.
– Прошу
извинения, ваше преосвященство, – сказал д'Артаньян, – но я так
устал…
– Излишне
просить извинения, – сказал Мазарини, – вы устали на моей службе…
Милостивый
тон министра привел д'Артаньяна в восхищение.
– Гм… –
процедил он сквозь зубы, – неужели справедлива пословица, что счастье приходит
во сне?
– Следуйте
за мной, сударь, – сказал Мазарини.
– Так,
так! – пробормотал д'Артаньян. – Рошфор держал слово; только куда же
он, черт возьми, делся?
Он
всматривался во все закоулки кабинета, но Рошфора не было нигде.
– Господин
д'Артаньян, – сказал Мазарини, удобно располагаясь в кресле, – вы
всегда казались мне храбрым я славным человеком.
«Возможно, –
подумал д'Артаньян, – но долго же он собирался сказать мне об этом».
Это,
однако, не помешало ему низко поклониться Мазарини в ответ на комплимент.
– Так
вот, – продолжал Мазарини, – пришло время использовать ваши
способности и достоинства.
В глазах
офицера, как молния, сверкнула радость, но тотчас же погасла, так как он еще не
знал, куда гнет Мазарини.
– Приказывайте,
монсеньер, – сказал он, – я рад повиноваться вашему преосвященству.
– Господин
д'Артаньян, – продолжал Мазарини, – в Прошлое царствование вы
совершали такие подвиги…
– Вы
слишком добры, монсеньер, вспоминая об этом. Правда, я сражался не без успеха…
– Я
говорю не о ваших военных подвигах, – сказал Мазарини, – потому что,
хотя они и доставили вам славу, они превзойдены другими.
Д'Артаньян
прикинулся изумленным.
– Что
же вы не отвечаете?.. – сказал Мазарини.
– Я
ожидаю, монсеньер, когда вы соблаговолите объяснить мне, о каких подвигах вам
угодно говорить.
– Я
говорю об одном приключении… Да вы отлично знаете, что я хочу сказать.
– Увы,
нет, монсеньер! – ответил в совершенном изумлении д'Артаньян.
– Вы
скромны, тем лучше! Я говорю об истории с королевой, об алмазных подвесках, о путешествии,
которое вы совершили с тремя вашими друзьями.
«Вот оно
что! – подумал гасконец. – Уж не ловушка ли это? Надо держать ухо
востро».
И он
изобразил на своем лице такое недоумение, что ему позавидовали бы Мопдори и Бельроз,
два лучших актера того времени.
– Отлично! –
сказал, смеясь, Мазарини. – Браво! Недаром мне сказали, что вы именно
такой человек, какой мне нужен. Ну, что бы вы сделали для меня?
– Все,
монсеньер, что вы мне прикажете, – ответил д'Артаньян.
– Сделали
бы вы для меня то, что когда-то сделали для некоей королевы?
«Положительно, –
мелькнуло в голове д'Артаньяна, – он хочет заставить меня проговориться.
Но мы поборемся, Не хитрее же он Ришелье, черт побери!»
– Для
королевы, монсеньер? Я не понимаю.
– Вы
не понимаете, что мне нужны вы и ваши три друга?
– Какие
три друга, монсеньер?
– Те,
что были у вас в прежнее время.
– В
прежнее время, монсеньер, – ответил д'Артаньян, – у меня было не
трое, а полсотни друзей. В двадцать лет всех считаешь друзьями.
– Хорошо,
хорошо, господин офицер, – сказал Мазарини. – Скрытность прекрасная
вещь. Но как бы вам сегодня не пожалеть об излишней скрытности.
– Пифагор
заставлял своих учеников пять лет хранить безмолвие, монсеньер, чтобы научить
их молчать, когда это нужно.
– А
вы хранили его двадцать лет. На пятнадцать лет больше, чем требовалось от философа-пифагорейца,
и это кажется мне вполне достаточным. Сегодня вы можете говорить – сама
королева освобождает вас от вашей клятвы.
– Королева? –
спросил д'Артаньян с удивлением, которое на этот раз было непритворным.
– Да,
королева! И доказательством того, что я говорю от ее имени, служит ее повеление
показать вам этот алмаз, который, как ей кажется, вам известен и который она
выкупила у господина Дезэссара.
И
Мазарини протянул руку к лейтенанту, который вздохнул, узнав кольцо, подаренное
ему королевой на балу в городской ратуше.
– Правда! –
сказал д'Артаньян. – Я узнаю этот алмаз, принадлежавший королеве.
– Вы
видите, что я говорю с вами от ее имени. Отвечайте же мне, не разыгрывайте
комедии. Я вам уже сказал и снова повторяю: дело идет о вашей судьбе.
– Действительно,
монсеньер, мне совершенно необходимо позаботиться о своей судьбе. Вы, ваше
преосвященство, так давно не вспоминали обо мне!
– Довольно
недели, чтобы наверстать потерянное. Итак, вы сами здесь, ну а где ваши друзья?
– Не
знаю, монсеньер.
– Как,
не знаете?
– Не
знаю; мы давно расстались, так как они все трое покинули военную службу.
– Но
где вы их найдете?
– Там,
где они окажутся. Это уж мое дело.
– Хорошо.
Ваши условия?
– Денег,
монсеньер, денег столько, сколько потребуется на наши предприятия. Я слишком
хорошо помню, какие препятствия возникали иной раз перед нами из-за отсутствия
денег, и не будь этого алмаза, который я был вынужден продать, мы застряли бы в
пути.
– Черт
возьми! Денег! Да к тому же еще много! – сказал Мазарини. – Вот чего
вы захотели, господин офицер. Знаете ли вы, что в королевской казне пет денег?
– Тогда
сделайте, как я, монсеньер: продайте королевские алмазы; но, верьте мне, не
стоит торговаться: большие дела плохо делаются с малыми средствами.
– Хорошо, –
сказал Мазарини, – мы постараемся удовлетворить вас.
«Ришелье, –
подумал д'Артаньян, – уже дал бы мне пятьсот пистолей задатку».
– Итак,
вы будете мне служить?
– Да,
если мои друзья на то согласятся.
– Но
в случае их отказа я могу рассчитывать на вас?
– В
одиночку я еще никогда ничего не делал путного, – сказал д'Артаньян,
тряхнув головой.
– Так
разыщите их.
– Что
мне сказать им, чтоб склонить их к службе вашему преосвященству?
– Вы
их знаете лучше, чем я. Обещайте каждому в зависимости от его характера.
– Что
мне пообещать?
– Если
они послужат мне так, как служили королеве, то моя благодарность будет ослепительна.
– Что
мы будем делать?
– Все,
потому что вы, по-видимому, способны на все.
– Монсеньер,
доверяя людям и желая, чтобы они доверяли нам, надо осведомлять их лучше, чем
это делает ваше преосвященство…
– Когда
наступит время действовать, – прервал его Мазарини, – будьте покойны,
вы все узнаете.
– А
до тех пор?
– Ждите
и ищите ваших друзей.
– Монсеньер,
их, может быть, нет в Париже, это даже весьма вероятно. Мне придется путешествовать.
Я ведь только бедный лейтенант, мушкетер, а путешествия стоят дорого.
– В
мои намерения не входит, – сказал Мазарини, – чтобы вы появлялись с
большой пышностью, мои планы нуждаются в тайне и пострадают от слишком большого
числа окружающих вас людей.
– И
все же, монсеньер, я не могу путешествовать на свое жалованье, так как мне
задолжали за целых три месяца; а на свои сбережения я путешествовать не могу,
потому что за двадцать два года службы я копил только долги.
Мазарини
задумался на минуту, словно в нем происходила сильная борьба; потом, подойдя к
шкафу с тройным замком, он вынул оттуда мешок и взвесил его на руке два-три
раза, прежде чем передать д'Артаньяну.
– Возьмите, –
сказал он со вздохом, – это на путешествие.
«Если
тут испанские дублоны или хотя бы золотые экю, – подумал д'Артаньян –
то с тобой еще можно иметь дело»».
Он
поклонился кардиналу и опустил мешок в свой просторный карман.
– Итак,
решено, – продолжал кардинал, – вы едете…
– Да,
монсеньер.
– Пишите
мне каждый день, чтобы я знал, как идут ваши переговоры.
– Непременно,
монсеньер.
– Отлично.
Кстати, как зовут ваших друзей?
– Как
зовут моих друзей? – повторил д'Артаньян, не решаясь довериться кардиналу
вполне.
– Да.
Пока вы ищете, я наведу справки, со своей стороны, и, может быть, кое-что
узнаю.
– Граф
де Ла Фер, иначе Атос; господин дю Валлон, или Портос, и шевалье д'Эрбле,
теперь аббат д'Эрбле, иначе Арамис.
Кардинал
улыбнулся.
– Младшие
сыновья древних родов, – сказал он, – поступившие в мушкетеры под
вымышленными именами, чтобы не компрометировать своих семей!
Длинная
шпага и пустой кошелек, – нам это знакомо.
– Если,
бог даст, эти шпаги послужат вам, монсеньер, – отвечал д'Артаньян, –
то осмелюсь пожелать, чтобы кошелок вашего преосвященства стал полегче, а их бы
потяжелел, потому что с этими тремя людьми и со мной в придачу вы, ваше
преосвященство, перевернете вверх дном всю Францию и даже всю Европу, если вам
будет угодно.
– В
хвастовстве гасконцы могут потягаться с итальянцами, – сказал, смеясь,
Мазарини.
– Во
всяком случае, – сказал д'Артаньян, улыбаясь так же, как кардинал, –
они превзойдут их в бою на шпагах.
И он
вышел, получив отпуск, который тут же был ему выписан и подписан самим
Мазарини.
Едва
очутившись во дворе, он подошел к фонарю и поспешно заглянул в мешок.
– Серебро! –
презрительно проговорил он. – Так я и думал! Ах, Мазарини, Мазарини, ты
мне не доверяешь, – тем хуже для тебя, это принесет тебе несчастье.
Между
тем кардинал потирал себе руки от удовольствия.
– Сто
пистолей, – пробормотал он, – сто пистолей! Сто пистолей – и я
владею тайной, за которую Ришелье заплатил бы двадцать тысяч экю! Не считая
этого алмаза, – прибавил он, бросая любовные взгляды на перстень, который
оставил у себя, вместо того чтобы отдать д'Артаньяну, – не считая этого
алмаза, который стоит самое меньшее десять тысяч ливров.
И
кардинал прошел в свою комнату, чрезвычайно довольный вечером, который принес
ему такой отличный барыш; уложил перстень в ларец, наполненный брильянтами всех
сортов, потому что кардинал имел слабость к драгоценным камням, и позвал
Бернуина, чтобы тот раздел его, не думая больше ни о криках на улице, ни о
ружейных выстрелах, все еще гремевших в Париже, хотя было уже около полуночи.
Д'Артаньян
в это время шел на Тиктонскую улицу, где он жил в гостинице «Козочка».
Скажем в
нескольких словах, почему д'Артаньян остановил свой выбор на этом жилище.
|
