 Увеличить |
Глава 40. МЕРЫ
ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ
Расставшись
с Анной Австрийской, Мазарини отправился к себе домой в Рюэй. Мазарини всегда
сопровождала сильная охрана, а иногда, в тревожное время, он даже переодевался;
и мы уже говорили, что кардинал, одетый в военное платье, казался очень
красивым человеком.
Во дворе
старого замка он сел в экипаж и доехал до берега Сены у Шату. Принц Конде дал
ему конвой в пятьдесят человек, не столько для охраны, сколько для того, чтобы
показать депутатам, как генералы королевы могут легко располагать войсками и
распоряжаться ими по своей прихоти.
Атос,
под надзором Коменжа, верхом и без шпаги, молча следовал за кардиналом. Гримо,
оставленный своим барином у решетки замка, слышал, как Атос крикнул о своем
аресте из окна; по знаку графа он, не говоря ни слова, направился к Арамису и
стал рядом с ним, точно ничего особенного не случилось.
Надо
сказать, за те двадцать два года, что Гримо прослужил у своего господина, он
столько раз видел, как тот благополучно выходил целым и невредимым из всяких
приключений, что теперь уже подобные вещи его не смущали.
Тотчас
же по окончании аудиенции депутаты выехали в Париж, другими словами, они опередили
кардинала шагов на пятьсот. Поэтому Атос, следуя за кардиналом, мог видеть
спину Арамиса, который своей золотой перевязью и горделивой осанкой резко
выделялся из толпы; он привлекал взор Атоса еще и потому, что тот, по
обыкновению, рассчитывал на успешную помощь Арамиса, а кроме того, просто из
чувства дружбы, которую Атос питал к нему.
Арамис,
напротив, нисколько, казалось, не думал о том, едет ли за ним Атос или нет. Он
обернулся только один раз, когда достиг дворца. Он предполагал, что Мазарини,
может быть, оставит своего пленника в этом маленьком дворце-крепости, который
охранял мост и которым управлял один капитан, приверженец королевы. Но этого не
случилось. Атос проехал Шату следом за кардиналом.
На перекрестке
дорог, ведущих в Париж и в Рюэй, Арамис снова обернулся. На этот раз
предчувствие не обмануло его. Мазарини повернул направо, и Арамис мог видеть,
как пленник исчез за деревьями. В эту минуту в голове Атоса мелькнула,
по-видимому, та же мысль, которая пришла в голову Арамису; он оглянулся назад.
Оба друга обменялись простым кивком головы, и Арамис поднес палец к шляпе, как
бы в виде приветствия. Атос один только понял этот знак: его друг что-то
придумал.
Через
десять минут Мазарини въезжал во двор замка, который другой кардинал, его предшественник,
выстроил в Рюэе для себя.
В ту
минуту, когда он сходил с лошади возле подъезда, к нему подошел Коменж.
– Монсеньер, –
спросил он его, – куда прикажете поместить господина де Ла Фер?
– В
оранжерейный павильон, против военного поста. Я желаю, чтобы господину де Ла
Фер оказывали почтение, несмотря на то что он пленник ее величества.
– Монсеньер, –
осмелился доложить Коменж, – он просит, если это возможно, поместить его
вместе с господином д'Артаньяном, который находится, согласно приказанию вашего
преосвященства, в охотничьем павильоне, напротив оранжереи.
Мазарини
задумался.
Коменж
видел, что он колеблется.
– Это
место надежное, оно находится под охраной сорока испытанных солдат, –
прибавил он. – Они почти все немцы и поэтому не имеют никакого отношения к
Фронде.
– Если
мы поместим всех троих вместе, Коменж, – сказал Мазарини, – нам
придется удвоить охрану, а мы не настолько богаты защитниками, чтобы позволить
себе такую роскошь.
Коменж
улыбнулся. Мазарини увидел эту улыбку и понял ее.
– Вы
их не знаете, Коменж, но я их знаю, во-первых, по личному знакомству, а кроме
того, и понаслышке. Я поручил им оказать помощь королю Карлу. Чтобы спасти его,
они совершили чудеса, и только злая судьба помешала дорогому королю очутиться
здесь среди нас, в полной безопасности.
– Но
если они такие верные слуги, то почему вы держите их в тюрьме?
– В
тюрьме? – повторил Мазарини. – С каких пор Рюэй стал тюрьмой?
– С
тех пор, как в нем находятся заключенные, – ответил Коменж.
– Эти
господа не узники, Коменж, – сказал Мазарини, улыбнувшись своей лукавой
улыбкой, – они мои гости, такие дорогие гости, что я велел сделать решетки
на окнах и запоры на дверях из опасения, как бы они не лишили меня своего
общества. И хотя они кажутся узниками, я их глубоко уважаю и в доказательство
этого желаю сделать визит господину де Ла Фер и побеседовать с ним с глазу на
глаз, а для того, чтобы нашей беседе не помешали, вы отведете его, как я уже
вам сказал, в оранжерейный павильон. Вы знаете, я там обычно гуляю. Так вот,
совершая эту прогулку, я зайду к нему, и мы побеседуем. Несмотря на то что все
считают его моим врагом, я чувствую к нему расположение, а если он будет
благоразумен, мы, может бить, с ним поладим.
Коменж
поклонился и вернулся к Атосу, который с виду спокойно, но на самом деле с тревогой
ожидал результата переговоров.
– Ну
что? – спросил он лейтенанта.
– Кажется, –
ответил Коменж, – это дело невозможное.
– Господин
Коменж, – сказал Атос, – я всю свою жизнь был солдатом и знаю, что
значит приказание, но вы можете оказать мне услугу, не нарушая этого
приказания.
– Готов
от всего сердца, – ответил Коменж. – Мне известно, кто вы такой и
какую услугу вы некогда оказали ее величеству. Я знаю, как вам близок молодой
человек, который так храбро вступился за меня в день ареста старого негодяя
Бруселя, и поэтому я всецело предан вам во всем, – не могу только нарушить
полученного приказания.
– Благодарю
вас, большего я и не желаю. Я прошу вас об одной услуге, которая не поставит
вас в ложное положение.
– Если
даже она до некоторой степени и поставит меня в неприятное положение, –
возразил, улыбаясь, Коменж, – я все-таки окажу вам ее. Я не больше вашего
люблю Мазарини. Я служу королеве, а потому вынужден служить и кардиналу; но ей
я служу с радостью, а ему против воли. Говорите же, прошу вас; я жду и слушаю.
– Раз
мне можно знать, что господин д'Артаньян находится здесь, то, я полагаю, не
будет большой беды в том, если он узнает, что я тоже здесь.
– Мне
не дано никаких указаний на этот счет.
– Тогда
сделайте мне удовольствие, засвидетельствуйте д'Артаньяну мое почтение и скажите
ему, что я его сосед. Передайте ему также и то, что сейчас сообщили мне, а
именно, что Мазарини поместил меня в оранжерейном павильоне и намеревается
навестить меня там, а я собираюсь воспользоваться этой честью и выхлопотать
смягчение нашей участи в заключении.
– Но
заключение это не может быть продолжительным, – сказал Коменж. –
Кардинал сам сказал мне, что здесь не тюрьма.
– Но
зато тут есть подземные камеры, – сказал Атос с улыбкой.
– А,
это другое дело, – сказал Коменж. – Да, я слышал кое-что об этом. Но
человек низкого происхождения, как этот итальянец-кардинал, явившийся во
Францию искать счастья, не осмелится дойти до подобной крайности с такими
людьми, как мы с вами: это было бы чудовищно. Во времена его предшественника,
прежнего кардинала, который был аристократ и вельможа, многое было
возможно, – но Мазарини! Полноте! Подземные камеры – королевская
месть, и на нее не решится такой проходимец, как он. О вашем аресте уже стало
известно, об аресте ваших друзей тоже скоро узнают, и все французское
дворянство потребует у Мазарини отчета в вашем исчезновении. Нет, нет, будьте
покойны, подземные темницы Рюэя уже лет десять как обратились в детскую сказку.
Не тревожьтесь на этот счет. С своей стороны, я предупрежу господина
д'Артаньяна о вашем прибытии сюда. Кто знает, не заплатите ли вы мне подобной
же услугой через две недели?
– Я?
– Ну,
конечно. Разве не могу я, в свою очередь, оказаться пленником коадъютора?
– Поверьте
мне, – сказал Атос с поклоном, – я употреблю тогда все старания,
чтобы быть вам полезным.
– Не
окажете ли вы мне честь отужинать со мною? – спросил Коменж.
– Благодарю
вас, но я в мрачном настроении и могу испортить вам вечер. Благодарю.
Коменж
отвел графа в комнату, помещавшуюся в нижнем этаже павильона, непосредственно
примыкавшего к оранжерее; в эту оранжерею можно было проникнуть, только пройдя
через двор, наполненный солдатами и придворными. Двор имел вид подковы. В
центре его помещались апартаменты Мазарини; по одну сторону их находился
охотничий павильон, где был заключен д'Артаньян, по другую сторону находилась
оранжерея, в которую отвели Атоса.
Позади
этих зданий раскинулся парк.
Войдя в
отведенную ему комнату, Атос увидел в окно, тщательно заделанное решеткой, какие-то
стены и крышу.
– Что
это за здание? – спросил он.
– Это
задняя стена павильона, в котором заключены ваши друзья, – ответил
Коменж. – К несчастью, все окна в этой стене были заделаны еще во времена
покойного кардинала, так как здание это уже много раз служило тюрьмой, и
Мазарини, заключив вас сюда, только вернул ему его прежнее назначение. Если бы
окна эти не были заделаны, вы могли бы утешаться, переговариваясь знаками с
вашими друзьями.
– А
вы наверное знаете, Коменж, что кардинал почтит меня своим посещением? –
спросил Атос.
– По
крайней мере, он так сказал мне.
Атос со
вздохом взглянул на свое решетчатое окно.
– Да,
правда, – сказал Коменж, – это почти тюрьма: нет недостатка ни в чем,
даже в решетках. Но я не понимаю одного: что за странная мысль пришла вам в
голову, – вам, с вашим умом, отдать свою храбрость и преданность на службу
такому делу, как Фронда! Уверяю вас, граф, если бы мне пришлось когда-нибудь
искать друга среди королевских офицеров, я прежде всего подумал бы о вас. Вы
фрондер! Вы, граф де Ла Фер, в партии Бруселя, Бланмениля и Виоля! Поразительно!
– Что
же мне было делать? – сказал Атос. – Приходилось сделать выбор: стать
мазаринистом или фрондером. Я долго сопоставлял эти два слова и в конце концов
выбрал второе: по крайней мере, оно французское. И, кроме того, ведь я не
только с Бруселем, Бланменилем и Виолем, но и с Бофором, с д'Эльбефом, с
принцами. Да и что служить кардиналу? Взгляните на эту стену без окон, Коменж:
она красноречиво свидетельствует о благодарности Мазарини.
– Да,
вы правы, – рассмеялся Коменж. – Особенно если бы она смогла
повторить все те проклятия, которыми вот уже неделю осыпает ее д'Артаньян.
– Бедный
д'Артаньян! – сказал Атос с оттенком мягкой грусти. – Такой храбрый,
такой добрый и такой грозный для врагов своих друзей. У вас два очень опасных
узника, Коменж, и я жалею вас, если эти два неукротимых человека вверены вам,
под вашу личную ответственность…
– Неукротимых! –
сказал, улыбаясь, Коменж. – Полноте пугать меня. В первый же день своего
заключения д'Артаньян оскорблял всех солдат и всех офицеров, без сомнения в
надежде получить в руки шпагу. Это продолжалось два дня, а затем он успокоился
и стал тих, как ягненок. Теперь он распевает гасконские песни, от которых мы
умираем со смеху.
– А
дю Валлон? – спросил Атос.
– О,
этот – дело другое. Признаюсь, это страшный человек. В первый день он
выломал плечом все двери, и, право же, я ждал, что он выйдет из Рюэя, как
Самсон из Газы. Но затем настроение его так же изменилось, как у д'Артаньяна.
Теперь он не только привык к своему заточению, но даже подшучивает над ним.
– Тем
лучше, – сказал Атос, – тем лучше.
– А
вы ожидали чего-нибудь другого? – спросил Коменж, который, сопоставляя
слова графа де Ла Фер с тем, что ему говорил Мазарини об этих двух узниках,
начинал испытывать некоторое беспокойство.
Со своей
стороны, Атос подумал, что такая перемена в настроении его друзей была, может
быть, вызвана каким-нибудь планом, зародившимся у д'Артаньяна. Поэтому, боясь
им повредить, он ответил спокойно:
– Это
две горячие головы: один гасконец, другой пикардиец. Они оба быстро воспламеняются
и так же быстро остывают. То, что вы мне рассказали о них, только подтверждает
мое мнение.
Таково
же было мнение и Коменжа, и он, успокоенный, удалился. Атос остался один в просторной
комнате, где, согласно приказанию кардинала, с ним обращались вполне
почтительно. Но чтобы составить себе точное понятие о своем положении, он стал
терпеливо ждать обещанного посещения Мазарини.
|
