Глава 9. О ТОМ, КАК
Д'АРТАНЬЯН, ВЫЕХАВ НА ДАЛЬНИЕ ПОИСКИ ЗА АРАМИСОМ, ВДРУГ ОБНАРУЖИЛ ЕГО СИДЯЩИМ
НА ЛОШАДИ ПОЗАДИ ПЛАНШЕ
Придя
домой, Д'Артаньян увидел, что у камина сидит какой-то человек: это был Планше,
но Планше столь преобразившийся благодаря обноскам, оставленным сбежавшим
мужем, что Д'Артаньян насилу узнал его. Мадлен представила его д'Артаньяну на
глазах у всех слуг. Планше обратился к офицеру с какой-то пышной фламандской
фразой, тот ответил ему несколько слов на несуществующем языке, и договор был
заключен. Брат Мадлен поступил в услужение к д'Артаньяну.
У
д'Артаньяна уже был готов план. Он не хотел приехать в Нуази днем, боясь быть
узнанным. Таким образом, у него оставалось еще свободное время: Нуази был
расположен всего в трех-четырех милях от Парижа по дороге в Мо.
Он начал
с того, что основательно позавтракал. Быть может, это плохое начало, если собираешься
работать головой, но очень хорошее, если хочешь работать ногами и руками. Потом
он переоделся, боясь, чтобы плащ лейтенанта не возбудил подозрений, и выбрал
самую прочную и надежную из своих трех шпаг, которую пускал в ход только в
важных случаях. Около двух часов он велел оседлать лошадей и в сопровождении
Планше выехал через заставу Ла-Виллет. А в соседнем с «Козочкой» доме все еще
велись усерднейшие поиски Планше.
Отъехав
на полторы мили от Парижа, Д'Артаньян заметил, что нетерпение заставило его выехать
слишком рано, и остановился, чтобы дать передохнуть лошадям. Гостиница была
переполнена людьми довольно подозрительного вида, готовившимися, по-видимому,
предпринять какую-то ночную экспедицию. В дверях показался мужчина, закутанный
в плащ; заметив постороннего, он сделал знак двум приятелям, сидевшим за
столом, и те вышли к нему за дверь.
Д'Артаньян
с беспечным видом подошел к трактирщице, похвалил ее отвратительное монтрейльское
вино, задал несколько вопросов о Нуази и узнал, что там всего только два
больших дома: один принадлежит парижскому архиепископу, и в нем живет сейчас
его племянница, герцогиня де Лонгвиль; другой, где помещается иезуитский
монастырь, был, как водится, собственностью достойных отцов. Ошибиться было
невозможно.
В четыре
часа Д'Артаньян снова отправился в путь; он ехал шагом, желая прибыть в Нуази,
когда уже совсем стемнеет. Ну а когда едешь шагом зимой, в пасмурную погоду, по
скучной дороге, нечего больше делать, кроме того, что делает, по словам
Лафонтена, заяц в своей норе: размышлять.
Итак,
Д'Артаньян размышлял, и Планше тоже. Только, как мы увидим дальше, размышления
их были разного характера.
Одно
слово трактирщицы дало особое направление мыслям д'Артаньяна; это слово
было – имя герцогини де Лонгвиль.
В самом
деле, герцогиня де Лонгвиль могла хоть кого заставить задуматься: она была
одной из знатнейших дам королевства и одной из первых придворных красавиц. Ее
выдали замуж за старого герцога де Лонгвиля, которого она не любила. Сперва она
слыла любовницей Колиньи, убитого впоследствии из-за нее на дуэли посреди
Королевской площади герцогом де Гизом; потом говорили об ее слишком нежной дружбе
с принцем Конде, ее братом, и стыдливые души придворных были этим сильно
смущены; наконец, говорили, что эта дружба сменилась подлинной и глубокой
ненавистью, и в настоящее время герцогиня де Лонгвиль была, по слухам, в
политической связи с князем де Марсильяком, старшим сыном старого герцога де Ла
Рошфуко, которого она старалась натравить на своего брата, господина герцога де
Конде.
Д'Артаньян
думал обо всем этом. Он думал, что в Лувре он часто видел проходившую мимо него
ослепительную, сияющую красавицу, герцогиню де Лонгвиль. Он думал об Арамисе,
который ничем не лучше его, а между тем был когда-то любовником герцогини де
Шеврез, игравшей в прошлое царствование ту же роль, как теперь мадам де
Лонгвиль. И он спрашивал себя, почему есть на свете люди, которые добиваются
всего, чего желают, будь то почести или любовь, между тем как другие застревают
на полдороге своих надежд – по вине ли случая, или от незадачливости, или
же из-за естественных помех, заложенных в них самой природой.
Д'Артаньян
вынужден был сознаться, что, несмотря на весь свой ум и всю свою ловкость, он
был и всегда, вероятно, будет в числе последних.
Внезапно
Планше, подъехав к нему, сказал:
– Бьюсь
об заклад, сударь, что вы думаете о том же, о чем и я.
– Навряд
ли, Планше, – сказал, улыбаясь, Д'Артаньян. – Но о чем же ты думаешь?
– Я
думаю о подозрительных личностях, которые пьянствовали в той харчевне, где мы
отдыхали.
– Ты
осторожен, как всегда, Планше.
– Это
инстинкт, сударь.
– Ну,
посмотрим, что тебе говорит твой инстинкт в этом случае?
– Мой
инстинкт говорит мне, что эти люди собрались в харчевне с недобрыми намерениями;
и я раздумывал о том, что мне говорит мой инстинкт, в самом темном углу
конюшни, как вдруг в нее вошел человек, закутанный в плащ, а за ним еще двое.
– А-а, –
сказал д'Артаньян, видя, что рассказ Планше совпадает с его собственными наблюдениями. –
Ну и что же?
– Один
из них сказал: «Он, наверное, должен быть сейчас в Нуази или должен приехать туда
сегодня вечером; я узнал его слугу». – «Ты в этом уверен?» – спросил
человек в плаще. «Да, принц!» – был ответ…
– Принц? –
прервал Д'Артаньян.
– Да,
принц! Но слушайте же. «Если он там, то решим, что с ним делать», – сказал
второй из собутыльников. «Что с ним делать?» – повторил принц. «Да. Он
ведь не такой человек, чтоб добровольно сдаться: он пустит в ход шпагу». –
«Тогда придется и вам сделать то же, только старайтесь взять его живьем. Есть
ли у нас веревки, чтобы связать его, и тряпка, чтобы заткнуть рот?» – «Все
есть». – «Будьте внимательны: он, по всей вероятности, будет переодет». –
«Конечно, конечно, монсеньер, будьте покойны». – «Впрочем, я сам там буду
и укажу вам». – «Вы ручаетесь, что правосудие?..» – «Ручаюсь за
все», – сказал принц. «Хорошо, мы будем стараться изо всех сил». После
этого они вышли из конюшни.
– Да
какое же это имеет отношение к нам? – сказал Д'Артаньян. – Это одно
из тех предприятий, какие затеваются ежедневно.
– Вы
уверены, что оно не направлено против нас?
– Против
нас! С какой стати?
– Гм!
Припомните-ка, что они говорили: «Я узнал его слугу», – сказал один; это
вполне может относиться ко мне.
– Дальше?
– «Он
должен быть сейчас в Нуази или приехать туда сегодня вечером», – это тоже
вполне может относиться к нам.
– Еще
что?
– Еще
принц сказал: «Будьте внимательны: он, по всей вероятности, будет переодет», –
это уж, мне кажется, не оставляет никаких сомнений, потому что вы не в форме
офицера мушкетеров, а одеты как простой всадник. Ну-ка, что вы на это скажете?
– Увы,
мой милый Планше, – сказал Д'Артаньян со вздохом, – к несчастью, для
меня миновала пора, когда принцы искали случая убить меня.
Ах,
славное то было время! Будь покоен, мы вовсе не нужны этим людям.
– Уверены
ли вы, сударь?
– Ручаюсь.
– Ну,
так ладно; тогда нечего и говорить об этом.
И Планше
снова поехал позади д'Артаньяна с тем великим доверием, которое он всегда питал
к своему господину и которое ничуть не ослабело за пятнадцать лет разлуки.
Они
проехали около мили.
К концу
этой мили Планше снова поравнялся с д'Артаньяном.
– Сударь, –
сказал он.
– Ну? –
отозвался тот.
– Поглядите-ка,
сударь, в ту сторону; не кажется ли вам, что там, в темноте, двигаются тени?
Прислушайтесь: по-моему, слышен лошадиный топот.
– Не
может быть, – сказал д'Артаньян, – земля размокла от дождя; но после
твоих слов мне тоже кажется, что я что-то вижу. – И он остановился,
вглядываясь и прислушиваясь.
– Если
не слышно топота лошадей, то, по крайней мере, слышно их ржанье. Слышите?
Действительно,
откуда-то из тьмы до слуха д'Артаньяна донеслось отдаленное лошадиное ржанье.
– Наши
молодцы выступили в поход, – сказал он, – до нас это не касается.
Едем дальше.
Они
продолжали свой путь.
Через
полчаса они достигли первых домов Нуази. Было около половины девятого, а то и
все девять часов вечера.
По
деревенскому обычаю, все уже спали: в деревне не светилось ни одного огонька.
Д'Артаньян
и Планше продолжали свой путь.
По обеим
сторонам дороги на темно-сером фоне неба выделялись еще более темные уступы
крыш. Время от времени за воротами раздавался лай разбуженной собаки, или
встревоженная кошка стремительно кидалась с середины улицы и пряталась в куче
хвороста, откуда виднелись только ее испуганные глаза, горящие, как карбункулы.
Казалось, кошки были единственными живыми существами, обитавшими в деревне.
Посреди
селения, на главной площади, темной массой возвышалось большое здание, отделенное
от других строений двумя переулками. Огромные липы протягивали к его фасаду
свои сухие руки. Д'Артаньян внимательно осмотрел здание.
– Это, –
сказал он Планше, – должно быть, замок архиепископа, где живет красавица
де Лонгвиль.
– Но
где же монастырь?
– Монастырь
в конце деревни, я его знаю.
– Так
скачи туда, – сказал д'Артаньян, – пока я подтяну подпругу у лошади;
посмотри, нет ли у иезуитов света в каком-нибудь окне, а потом возвращайся ко
мне.
Планше
повиновался и исчез в темноте, между тем как д'Артаньян, спешившись, стал подтягивать,
как и сказал, подпругу.
Через
пять минут Планше вернулся.
– Сударь,
свет есть только в одном окне, выходящем в поле.
– Гм! –
сказал д'Артаньян. – Будь я фрондер, я бы постучался сюда и наверняка
нашел бы покойный ночлег; будь я монах, я бы постучался туда и, наверное,
получил бы отличный ужин; а мы, очень возможно, заночуем на сырой земле, между
замком и монастырем, умирая от жажды и голода.
– Да,
как знаменитый Буриданов осел, – прибавил Планше. – А все же не постучаться
ли?
– Ш-ш! –
сказал д'Артаньян. – Единственный огонек в окне и тот потух.
– Слышите? –
сказал Планше.
– В
самом деле, что это за шум?
Послышался
гул, как от надвигающегося урагана. В ту же минуту из двух переулков, прилегающих
к дому, вылетели два отряда всадников, человек в десять каждый, и, сомкнувшись,
окружили д'Артаньяна и Планше со всех сторон.
– Ого! –
сказал д'Артаньян, обнажая шпагу и прячась за лошадь. Планше проделал тот же
маневр. – Неужели твоя правда и они впрямь добираются до нас?
– Вот
он! Попался! – закричали всадники и бросились с обнаженными шпагами на
д'Артаньяна.
– Не
упустите! – раздался громкий голос.
– Нет,
монсеньер! Будьте покойны.
Д'Артаньян
решил, что пора заговорить и ему.
– Эй,
слушайте, – сказал он со своим гасконским акцентом, – чего вы хотите?
Что вам надо?
– Узнаешь
сейчас! – заревели всадники хором.
– Стойте!
Стойте! – закричал тот, которого назвали монсеньером. – Стойте,
говорят вам, это не его голос!
– То-то! –
сказал д'Артаньян. – Что тут, в Нуази, все перебесились, что ли? Но
берегитесь, предупреждаю вас; первому, кто приблизится на длину моей
шпаги, – а она у меня длинная, – я распорю брюхо.
Предводитель
подъехал к нему.
– Что
вы тут делаете? – спросил он надменным голосом, привыкшим повелевать.
– А
вы? – спросил д'Артаньян.
– Повежливее,
не то вас проучат как следует! Если я вам себя и не называю, то все же требую,
чтобы вы были почтительны к моему сану.
– Вы
боитесь назвать себя, потому что командуете разбойничьей шайкой, – сказал
д'Артаньян, – но мне, мирно путешествующему со своим лакеем, нет никаких
причин скрывать свое имя.
– Ладно,
ладно! Кто вы?
– Я
назову вам себя, чтобы вы знали, где найти меня, сударь, принц или монсеньер,
как вас там зовут, – ответил гасконец, не желавший, чтоб думали, будто он
испугался угрозы. – Знаете вы д'Артаньяна?
– Лейтенанта
королевских мушкетеров? – спросил голос.
– Этого
самого!
– Конечно,
знаю.
– Ну
так вы, верно, слышали, что у него крепкая рука и острая шпага?
– Вы
господин д'Артаньян?
– Я!
– Значит
вы приехали сюда защищать его?
– Его…
Кого его?..
– Того,
кого мы ищем.
– Я
думал попасть в Нуази, а попал, кажется, в царство загадок, – сказал
д'Артаньян.
– Отвечайте
же, – сказал тот же надменный голос, – вы его ожидали здесь под
окнами? Вы приехали в Нуази, чтобы защищать его?
– Я
никого не жду, – сказал д'Артаньян, начиная терять терпение, – и
никого не собираюсь защищать, кроме самого себя; но уж себя-то, предупреждаю
вас, буду защищать не шутя.
– Хорошо, –
сказал голос, – ступайте отсюда, очистите нам место.
– Уйти
отсюда? – сказал д'Артаньян, планы которого нарушались этим
приказанием. – Не так-то это легко, я изнемогаю от усталости, и моя лошадь
тоже; разве что вы предложите мне ужин и ночлег поблизости.
– Мошенник!
– Эй,
сударь, осторожнее в выражениях, прошу вас, потому что если вы скажете еще
словечко в этом роде, то, будь вы маркиз, герцог, принц или король, я вам
вколочу ваши слова обратно в глотку, слышите!
– Ну,
ну, – сказал предводитель, – невозможно ошибиться, сразу слышно, что
говорит гасконец и, значит, не тот, кого мы ищем. На этот раз не удалось! Едем!
Мы с вами еще встретимся, господин д'Артаньян, – заключил предводитель,
возвышая голос.
– Да,
но уже не при таких удобных для вас обстоятельствах, – сказал насмешливо
гасконец. – Быть может, это будет среди белого дня и вы будете один.
– Ладно,
ладно! – сказал голос. – В дорогу, господа!
И отряд
всадников, ворча и ругаясь, исчез в темноте, повернув в сторону Парижа.
Д'Артаньян
и Планше стояли еще некоторое время настороже; но так как шум все удалялся, они
вложили шпаги в ножны.
– Видишь,
дурень, – спокойно обратился д'Артаньян к Планше, – они вовсе не до
нас добирались.
– А
до кого же тогда? – спросил Планше.
– Ей-ей,
не знаю! Да и какое мне дело? У меня другая забота: попасть в монастырь к иезуитам.
Ну, на коней, и постучимся к ним! Будь что будет, не съедят же они нас, черт
побери!
И
д'Артаньян вскочил в седло.
Планше
только что сделал то же самое, как вдруг на круп его лошади свалилась неожиданная
тяжесть, от которой лошадь даже присела на задние ноги.
– Эй,
сударь, – закричал Планше, – сзади меня человек сидит.
Д'Артаньян
обернулся и в самом деле увидал на лошади Планше две человеческие фигуры.
– Нас
сам черт преследует! – воскликнул он, обнажая шпагу и собираясь напасть на
новоприбывшего.
– Нет,
милый д'Артаньян, – ответил тот, – это не черт, это я, Арамис. Скачи
галопом, Планше, и в конце деревни сверни влево.
Планше с
Арамисом за спиной поскакал вперед, и д'Артаньян последовал за ними, начиная
думать, что все это фантастический и бессвязный сон.
|
