Александр Дюма «Двадцать лет спустя»

Глава 36. ГРИМО ЗАГОВОРИЛ

Гримо остался наедине с палачом; трактирщик побежал за лекарем, а жена его молилась у себя.

Через минуту раненый открыл глаза.

– Помогите! – прошептал он. – Помогите! Боже мой! Боже мой! Неужели на этом свете не найти мне друга, который помог бы мне жить или умереть?

И он с усилием положил руку себе на грудь. Рука наткнулась на рукоятку кинжала.

– А! – сказал он, словно припомнив что-то, и опустил руку.

– Не падайте духом, – сказал Гримо. – Послали за лекарем.

– Кто вы? – спросил раненый, широко раскрытыми глазами смотря на Гримо.

– Старый знакомый, – сказал Гримо.

– Вы?

Раненый пытался припомнить черты говорившего с ним.

– При каких обстоятельствах мы с вами встречались? – спросил он.

– Двадцать лет тому назад однажды ночью мой господин явился за вами в Бетюн и повез вас в Армантьер.

– Я узнал вас, – сказал палач, – вы один из четырех слуг…

– Да.

– Как вы здесь очутились?

– Проезжая мимо, я остановился в гостинице, чтобы дать передохнуть лошади. Мне сказали, что бетюнский палач лежит здесь раненый, и вдруг вы закричали. Мы прибежали на первый крик, а после второго выломали дверь.

– А монах? – спросил палач. – Вы видели монаха?

– Какого монаха?

– Который был здесь со мной?

– Нет, его уже не было здесь. Должно быть, он выскочил в окно. Неужели это он нанес вам удар?

– Да, – сказал палач.

Гримо приподнялся, чтобы выйти.

– Что вы хотите сделать?

– Догнать его.

– Не надо, прошу вас.

– Почему?

– Он отомстил мне, и хорошо сделал. Теперь, надеюсь, бог помилует меня… ведь я искупил свою вину…

– Объясните, в чем дело, – сказал Гримо.

– Та женщина, которую ваши господа и вы заставили меня убить…

– Миледи?

– Да, миледи. Действительно, вы ее так называли.

– Но что общего между миледи и монахом?

– Это была его мать.

Гримо пошатнулся, он глядел на умирающего мрачными, почти безумными глазами.

– Его мать? – повторил он.

– Да, его мать.

– Так он знает эту тайну?

– Я принял его за монаха и открылся ему на исповеди.

– Несчастный! – воскликнул Гримо, у которого холодный пот выступил при одной мысли о возможных последствиях такого разоблачения. – Несчастный! Надеюсь, вы никого не назвали?

– Я не назвал ни одного имени, потому что ни одного не знаю; я сказал ему только девичью фамилию его матери, поэтому он и догадался. Но ему известно, что его дядя был в числе людей, произнесших ей приговор.

И он упал в изнеможении. Гримо хотел помочь ему и протянул руку к рукоятке кинжала.

– Не касайтесь меня, – сказал раненый. – Если вы – тащите кинжал, я умру.

Рука Гримо замерла в воздухе, затем он ударил себя по лбу и сказал:

– Но если этот человек узнает когда-нибудь имена этих людей, то мой господин погиб!

– Торопитесь, торопитесь! – воскликнул палач. – Предупредите его, если он жив еще. Предупредите его товарищей… Поверьте, эта ужасная история не закончится моей смертью.

– Куда он ехал? – спросил Гримо.

– В Париж.

– Кто остановил его?

– Двое молодых дворян, направляющихся в армию; одного из них зовут виконтом де Бражелоном; так, я слышал, называл его спутник.

– И этот молодой человек привел к вам монаха?

– Да.

Гримо поднял глаза к небу.

– Такова, значит, воля всевышнего, – сказал он.

– Без сомнения, – подтвердил раненый.

– Это ужасно, – прошептал Гримо. – Но все же эта женщина заслужила свою участь. Ведь вы тоже так считаете?

– В минуту смерти преступления других кажутся очень малыми в сравнении со своими собственными.

И, закрыв глаза, раненый в изнеможении упал на подушку.

Гримо колебался между состраданием, запрещавшим ему оставить этого человека без помощи, и страхом, повелевавшим ему скакать немедленно с неожиданной вестью к графу де Ла Фер. Вдруг в коридоре послышались шаги, вошел трактирщик с лекарем, которого наконец отыскали.

Следом за ними явилось несколько любопытных, так как молва о странном происшествии начала распространяться.

Лекарь подошел к умирающему, находившемуся, казалось, в забытьи.

– Прежде всего надо удалить кинжал из груди, – сказал он, многозначительно качая головой.

Гримо вспомнил слова раненого и отвернулся.

Лекарь расстегнул камзол, разорвал рубашку умирающего и обнажил грудь.

Кинжал был погружен по самую рукоятку. Лекарь взялся за нее и потянул. По мере того как он вынимал кинжал, глаза раненого раскрывались все больше и больше, и взгляд их становился ужасающе неподвижным. Когда лезвие было все извлечено из раны, красноватая пена показалась на губах раненого. Он тяжело вздохнул. Кровь хлынула потоком из раны; умирающий со странным выражением устремил свой взгляд на Гримо, захрипел и тотчас же испустил дух.

Гримо поднял облитый кровью кинжал, который, вызывая ужас всех окружающих, лежал на полу, сделал знак хозяину выйти с ним, расплатился с щедростью, достойной его господина, и вскочил на лошадь.

Первою мыслью Гримо было тотчас же вернуться в Париж, но он подумал, что его долгое отсутствие встревожит Рауля, что он всего в двух милях от него и что поездка отнимет всего четверть часа, а разговор и объяснение не больше часа. Он пустил лошадь галопом и через десять минут остановился перед «Коронованным мулом», единственной гостиницей в Мазенгарбе.

С первых же слов хозяина Гримо понял, что нашел того, кого искал.

Рауль сидел за столом с де Гишем и его наставником. От мрачного утреннего происшествия на лицах молодых людей еще сохранилось облачко грусти, которое никак не могла рассеять веселость д'Арменжа, привыкшего наблюдать подобные зрелища глазами философа.

Внезапно дверь отворилась и вошел Гримо, бледный, весь в пыли и еще забрызганный кровью несчастного раненого.

– Гримо, мой дорогой, – воскликнул Рауль, – наконец-то ты здесь! Извините меня, господа, это не слуга, это друг.

И подбежав к нему, продолжал:

– Здоров ли граф? Скучает ли по мне? Видел ли ты его после того, как мы расстались? Отвечай же. Мне тоже есть что тебе рассказать; да, за три дня у нас было немало приключений. Но что с тобой? Как ты бледен! На тебе кровь! Откуда эта кровь?

– В самом деле, кровь! – сказал граф, вставая. – Вы ранены, мой друг?

– Нет, сударь, – сказал Гримо, – это не моя кровь.

– Чья же? – спросил Рауль.

– Это кровь несчастного, которого вы оставили в гостинице. Он умер у меня на руках.

– У тебя на руках! Этот человек! Но знаешь ли ты, кто это такой?

– Да, – сказал Гримо.

– Ведь это бывший палач из Бетюна.

– Да, знаю.

– Так ты раньше знал его?

– Да.

– Он умер?

– Да.

Молодые люди переглянулись.

– Что ж делать, господа, – сказал д'Арменж, – это закон природы, которого не избегнуть и палачам. Как только я увидел его рану, я решил, что дело плохо, да и сам он, очевидно, был того же мнения, раз требовал монаха.

При слове «монах» Гримо побледнел.

– Ну, за стол, за стол, – сказал д'Арменж, который, как и все люди его времени, а тем более его возраста, не терпел, чтобы трапеза прерывалась чувствительными разговорами.

– Да, да, вы правы. Ну, Гримо, вели себе подать, заказывай, распоряжайся, а когда отдохнешь, мы потолкуем.

– Нет, сударь, – сказал Гримо, – я не могу оставаться ни одной минуты. Я должен сейчас же ехать в Париж.

– Как, в Париж? Ты ошибаешься, это Оливен туда поедет, а ты останешься.

– Напротив, Оливен останется, а я поеду. Я нарочно для этого и прискакал, чтобы вам об этом сообщить.

– Почему такая перемена?

– Этого я не могу вам сказать.

– Объясни, пожалуйста.

– Не могу.

– Что это еще за шутки!

– Вы знаете, виконт, что я никогда не шучу.

– Да, но я знаю также приказание графа де Ла Фер, чтобы вы остались со мной, а Оливен вернулся в Париж. Я следую распоряжениям графа.

– Но не при данных обстоятельствах, сударь.

– Уж не собираетесь ли вы ослушаться меня?

– Да, сударь, потому что так надо.

– Значит, вы упорствуете?

– Значит, я уезжаю. Желаю счастья, господин виконт.

Гримо поклонился и направился к двери.

Рауль, разгневанный и вместе с тем обеспокоенный, побежал за ним и схватил его за руку.

– Гримо, останьтесь, я хочу, чтобы вы остались.

– Значит, вы желаете, – сказал Гримо, – чтобы я дозволил убить графа?

Он снова поклонился, готовясь выйти.

– Гримо, друг мой, – сказал виконт, – вы так не уедете, вы не оставите меня в такой тревоге. О Гримо, говори, говори, ради самого неба.

И Рауль, шатаясь, упал в кресло.

– Я могу сказать вам только одно… Тайна, которой вы у меня допытываетесь, не принадлежит мне. Вы встретили монаха?

– Да.

Молодые люди с ужасом посмотрели друг на друга.

– Вы привели его к раненому?

– Да.

– И вы имели время его разглядеть?

– Да.

– И узнаете его, если опять встретите?

– О да, клянусь в том, – сказал Рауль.

– И я тоже, – сказал де Гиш.

– Если когда-нибудь вы встретите его где бы то ни было, по дороге, на улице, в церкви, все равно где, наступите на него ногой и раздавите без жалости, без сострадания, как раздавили бы змею, гадину, ехидну. Раздавите и не отходите, пока не убедитесь, что он мертв. Пока он жив, жизнь пяти людей будет в опасности.

И, воспользовавшись изумлением и ужасом, охватившими его собеседников, Гримо, не прибавив больше ни слова, поспешно вышел из комнаты.

– Ну, граф, – сказал Рауль, обращаясь к де Гишу, – не говорил ли я вам, что этот монах производит на меня впечатление гада?

Через две минуты, заслышав на дороге лошадиный топот, Рауль поспешил к окну. Это Гримо возвращался в Париж. Он приветствовал виконта, взмахнув шляпой, и вскоре исчез за поворотом дороги.

Дорогой Гримо думал о двух вещах: первое – что если ехать так быстро, его лошадь не выдержит и десяти миль; второе – что у него нет денег.

Но если Гримо говорил мало, то изобретательность его от того стала только сильнее. На первой же почтовой станции он продал свою лошадь и на вырученные деньги нанял почтовых лошадей.