9
Ночь
была черная, но прозрачная, точно в сетке подвешенная к одинокой тусклой
звезде. Вязкая густота воздуха приглушала клаксон шедшей впереди «изотты».
Шофер Брэди вел машину не торопясь; задние фары «изотты» иногда лишь
показывались на повороте дороги, а потом и вовсе исчезли из виду.
Минут
через десять, однако, «изотта» вдруг возникла впереди, неподвижно стоящая у обочины.
Шофер Брэди притормозил, ко в ту же минуту она опять тронулась, однако так
медленно, что они легко обогнали ее. При этом они слышали какой-то шум внутри
респектабельного лимузина и видели, что шофер лукаво ухмыляется за рулем. Но
они пронеслись мимо, набирая скорость на пустынной дороге, где ночь то
подступала с обеих сторон валами черноты, то тянулась сквозистой завесой; и,
наконец, несколько раз стремительно нырнув под уклон, они очутились перед темной
громадой отеля Госса.
Часа три
Розмэри удалось подремать, а потом она долго лежала с открытыми глазами, словно
паря в пустоте. В интимном сумраке длящейся ночи воображение рисовало ей новые
и новые повороты событий, неизменно приводившие к поцелую, но поцелуй был
бесплотный, как в кино. Потом, ворочаясь с боку на бок в первом своем
знакомстве с бессонницей, она попыталась думать о том, что ее занимало, так,
как об этом думала бы ее мать. На помощь пришли обрывки давних разговоров,
которые отложились где-то в подсознании и теперь всплывали наверх, возмещая отсутствие
жизненного опыта.
Розмэри
с детства была приучена к мысли о труде. Схоронив двух мужей, миссис Спирс свои
скромные вдовьи достатки потратила на воспитание дочери, и когда та к
шестнадцати годам расцвела во всей своей пышноволосой красе, повезла ее в
Экс-ле-Бен и, не дожидаясь приглашения, заставила постучаться к известному
американскому кинопродюсеру, лечившемуся местными водами.
Когда
продюсер уехал в Нью-Йорк, уехали и мать с дочерью. Так Розмэри выдержала свой
вступительный экзамен. Потом пришел успех, заложивший основу сравнительно
обеспеченного будущего, и это дало право миссис Спирс сегодня без слов сказать
ей примерно следующее:
«Тебя
готовили не к замужеству – тебя готовили прежде всего к труду.
Вот
теперь тебе попался первый крепкий орешек, и такой, который стоило бы
расколоть. Что же, попробуй – выйдет, не выйдет, в убытке ты не останешься.
Приобретешь опыт, быть может, ценой страдания, своего или чужого, но сломить
тебя это не сломит. Ты хоть и девушка, но стоишь в жизни на собственных ногах,
и в этом смысле все равно что мужчина».
Розмэри
не привыкла размышлять – разве что о материнских совершенствах, – но в эту
ночь отпала наконец пуповина, связывавшая ее с матерью, и немудрено, что ей не
спалось. Как только забрезживший рассвет придвинул небо вплотную к высоким
окнам, она встала и вышла на веранду, босыми ступнями ощущая тепло не остывшего
за ночь камня. Воздух был полон таинственных звуков; какая-то настырная птица
злорадно ликовала в листве над теннисным кортом, на задворках отеля чьи-то шаги
протопали по убитому грунту, проскрипели по щебенке, простучали по бетонным
ступеням; потом все повторилось в обратном порядке и стихло вдали. Над
чернильной гладью залива нависла тень высокой горы, где-то там жили Дайверы. Ей
почудилось – вот они стоят рядом, напевая тихую песню, неуловимую, как дым, как
отголосок древнего гимна, сложенного неведомо где, неведомо кем. Их дети спят,
их ворота заперты на ночь.
Она
вернулась к себе, надела сандалеты и легкое платье, снова вышла и направилась к
главному крыльцу – чуть ли не бегом, потому что на ту же веранду выходили двери
других номеров, откуда струился сон. На широкой белой парадной лестнице чернела
какая-то фигура; Розмэри остановилась было в испуге, но в следующее мгновение
узнала Луиса Кампиона – он сидел на ступеньке и плакал.
Он
плакал тихо, но горестно, и у него по-женски тряслись от рыданий спина и плечи.
Все это в точности напоминало сцену из фильма, в котором Розмэри снималась
прошлым летом, и, невольно повторяя свою роль, она подошла и дотронулась до его
плеча. Он взвизгнул от неожиданности, не сразу разобрав, кто перед ним.
– Что
с вами? – Ее глаза приходились на уровне его глаз, и в них было участие, а
не холодное любопытство. – Не могу ли я чем-нибудь помочь?
– Мне
никто не может помочь. Я сам виноват во всем. Знал ведь. Всякий раз одно и то
же.
– Но,
может быть, вы мне скажете, что случилось?
Он
посмотрел на нее, как бы взвешивая, стоит ли.
– Нет, –
решил он в конце концов. – Вы слишком молоды и не знаете, что приходится
претерпевать тому, кто любит. Муки ада. Когда-нибудь и вы полюбите, но чем
позже, тем лучше. Со мной это не первый раз, но такого еще не бывало. Казалось,
все так хорошо, и вдруг…
Его лицо
было на редкость противным в прибывающем утреннем свете.
Розмэри
не дрогнула, не поморщилась, ничем не выдала внезапно – охватившего ее отвращения,
но у Кампиона было обостренное чутье, и он поспешил переменить тему:
– Эйб
Норт где-то тут поблизости.
– Что
вы, он ведь живет у Дайверов.
– Да,
но он приехал – вы разве ничего не знаете?
В
третьем этаже со стуком распахнулось окно, и голос, явно принадлежавший
англичанину, прошепелявил:
– Нельзя
ли потише!
Розмэри
и Луис Кампион устыженно спустились вниз и присели на скамью у дорожки, ведущей
к пляжу.
– Так
вы совсем, совсем ничего не знаете? Дорогая моя, произошла невероятная вещь… –
Он даже повеселел, воодушевленный выпавшей ему ролью вестника. – И
главное, все так скоропалительно и непривычно для меня – я, знаете, стараюсь
держаться подальше от вспыльчивых людей – они меня нервируют, я просто
заболеваю, и надолго.
В его
взгляде светилось торжество. Она явно не понимала, о чем идет речь.
– Дорогая
моя, – провозгласил он, положив руку ей на колено и при этом весь
подавшись вперед в знак того, что это не был случайный жест. Он теперь
чувствовал себя хозяином положения. – Будет дуэль.
– Что-о?
– Дуэль
на… пока еще неизвестно на чем.
– Но
у кого дуэль, с кем?
– Сейчас
я вам все расскажу. – Он шумно перевел дух, потом изрек, будто констатируя
нечто, не делающее ей чести, чем он, однако же, великодушно пренебрег:
– Вы
ведь ехали в другой машине. Что ж, ваше счастье – мне это будет стоить года два
жизни, не меньше. И все так скоропалительно произошло…
– Да
что произошло?
– Не
знаю даже, с чего все началось. Она вдруг завела разговор…
– Кто
– она?
– Вайолет
Маккиско. – Он понизил голос, как будто под скамейкой кто-то сидел. –
Только ни слова про Дайверов, а то он грозил бог весть чем каждому, кто хотя бы
заикнется о них.
– Кто
грозил?
– Томми
Барбан. Так что вы не проговоритесь, что слышали что-нибудь от меня. И все равно,
мы так и не узнали, что хотела рассказать Вайолет, потому что он все время
перебивал, а потом муж вмешался, и вот теперь будет дуэль. Сегодня в пять утра
– ровно через час. – Он тяжело вздохнул, вспомнив собственное горе. –
Ах, дорогая моя, лучше бы это случилось со мной. Пусть бы меня убили на дуэли,
мне теперь все равно не для чего жить. – Он всхлипнул и скорбно закачался
из стороны в сторону.
Опять
стукнуло окно наверху, и тот же голос сказал:
– Да
что же это, за безобразие, в конце концов!
В эту
минуту из отеля вышел Эйб Норт, как-то неуверенно глянул туда, сюда и увидел Розмэри
и Кампиона, чьи фигуры отчетливо выделялись на фоне уже совсем посветлевшего
над морем неба. Он хотел было заговорить, но Розмэри предостерегающе затрясла
головой, и они перешли на другую скамейку, подальше. Розмэри заметила, что Эйб
чуточку пьян.
– А
вы-то чего не спите? – спросил он ее.
– Я
только что вышла. – Она чуть было не рассмеялась, но вовремя вспомнила
грозного британца наверху.
– Привороженная
руладой соловья? – продекламировал Эйб и сам же подтвердил:
– Вот
именно, руладой соловья. Вам этот деятель рукодельного кружка рассказал, какая
история вышла?
Кампион
возразил с достоинством.
– Я
знаю только то, что слышал собственными ушами.
Он встал
и быстрым шагом пошел прочь. Эйб сел возле Розмэри.
– Зачем
вы с ним так резко?
– Разве
резко? – удивился Эйб. – Хнычет тут все утро, надоел.
– Может
быть, у него какая-то беда.
– Может
быть.
– А
что это за разговор о дуэли? У кого, с кем? Когда мы поравнялись на дороге с их
машиной, мне показалось, будто там происходит что-то странное.
Но
неужели это правда?
– Вообще
это, конечно, бред собачий, но тем не менее правда.
|
