10
Около
двух часов ночи Николь разбудил телефонный звонок, и она услышала, как Дик ответил
с дивана в соседней комнате, звавшегося у них «ложем пыток».
– Oui,
oui… mais a qui est-ce que je parle?… Oui…[99]
– У него сразу сон прошел от удивления. – А нельзя ли мне поговорить с
одной из этих дам, господин офицер? Имейте в виду, обе они – весьма
высокопоставленные особы, так что могут возникнуть серьезные политические
осложнения… Да, да, уверяю вас… Что ж, будете пенять на себя…
Он
встал, стараясь разобраться в услышанном, но уже внутренне понимал, что возьмет
на себя все уладить, – былое обаяние, злосчастная способность
привораживать людей вновь всколыхнулись в нем, взывая: «Используй меня!» И
сейчас он отправится распутывать недоразумение, до которого ему нет никакого
дела, только в силу привычной потребности быть любимым, возникшей
давным-давно, – быть может, с той самой минуты, когда он почувствовал себя
последней надеждой вырождающегося клана. При сходных обстоятельствах, в клинике
Домлера на Цюрихском озере, осознав свою силу, он сделал выбор – выбрал Офелию,
выбрал сладкий яд и выпил его. Всегда желавший прежде всего быть смелым и
добрым, он еще больше захотел быть любимым. Так оно было. И так будет всегда,
подумал он, давая отбой – телефон был старомодного образца.
После
долгого молчания Николь окликнула:
– Что
случилось? Кто это звонил?
Дик уже
одевался.
– Начальник
полиции из Антиба – там арестовали Мэри Норт и эту Сибли-Бирс. Что-то они
натворили серьезное, а что именно, он не сказал, только твердил: «Pas de mortes
– pas d’automobiles»[100]
– зато, кроме этого, видимо, все, что только возможно.
– Но
с какой стати звонить тебе? Ничего не понимаю.
– Они
требуют, чтобы их отпустили на поруки, а поручителем может быть только лицо,
имеющее собственность в Приморских Альпах.
– Просто
нахальство!
– Ничего,
я поеду. На всякий случай прихвачу еще Госса…
После
его ухода Николь долго ворочалась на постели, гадая, что такое могли выкинуть
эти две дамы. В конце концов она все же уснула; но когда Дик вернулся – уже в
четвертом часу, – сразу вскочила как встрепанная и крикнула, словно
обращаясь к кому-то, виденному во сне:
– Ну
что там?
– Бредовая
история… – Дик присел в ногах кровати и стал рассказывать все по порядку: как
он с трудом растолкал Госса, спавшего молодецким эльзасским сном, велел ему
выгрести всю наличность из кассы и вместе с ним покатил в полицейский участок.
– Не
желаю я ничего делать для этой англичанки, – ворчал по дороге Госс.
Мэри
Норт и леди Керолайн, обе в форме французских матросов, томились на скамейке у
входа в грязную тесную камеру. На лице у леди Керолайн читалось оскорбленное
достоинство дочери Альбиона, ожидавшей, что весь средиземноморский британский
флот немедленно поспешит к ней на выручку.
Мэри
Мингетти была в полной панике и растерянности – завидев Дика, она бросилась к
нему на грудь или, точней на живот, словно это было самое надежное место в
данную минуту, и стала умолять его как-нибудь все устроить. В это время
начальник полиции излагал Госсу обстоятельства дела, а тот неохотно слушал,
колеблясь между необходимостью должным образом оценить повествовательный дар
рассказчика и желанием показать, что его, бывалого служаку, ничем не удивишь.
– Это
была обыкновенная шутка, – презрительно поджимая губы, сказала леди
Керолайн. – Мы решили разыграть роль матросов, получивших увольнительную
на берег, и две дуры девчонки поверили и пошли с нами в меблированные комнаты.
А потом испугались и подняли целый скандал.
Дик
слушал, не поднимая глаз, и только важно кивал, как священник в полутьме исповедальни.
Он едва удерживал смех, но в то же время боролся с желанием всыпать обеим
шутницам по полсотни горячих и посадить их недельки на две на хлеб и воду. Он
просто терялся перед написанной на лице леди Керолайн безмятежной уверенностью,
что ничего особенного не произошло, а если и произошло, то лишь из-за трусости глупых
провансальских девчонок и тупости полиции; впрочем, Дик давно уже пришел к
мысли, что известная категория англичан вспоена столь насыщенным экстрактом
антисоциальности, что все уродства Нью-Йорка по сравнению с этим кажутся
нездоровьем ребенка, объевшегося мороженым.
– Я
должна отсюда выбраться, пока Гуссейн ничего не узнал, – плакалась
Мэри. – Дик, ради бога, уладьте это как-нибудь – вы же всегда все умели
улаживать. Скажите им, что мы сейчас же уедем отсюда, скажите, что мы готовы
заплатить любые деньги.
– Я
ничего платить не буду, – надменно возразила леди Керолайн. – Ни
шиллинга. И позабочусь как можно скорей довести эту историю до сведения
консульства в Канне.
– Нет,
нет! – воскликнула Мэри. – Главное – это выбраться отсюда!
Ладно,
попробую с ними договориться, – сказал Дик и тут же добавил:
– Но,
конечно, без денег ничего не выйдет. – Глядя так, словно перед ним и в
самом деле были две наивные шалуньи, чего он вовсе не думал, он покачал
головой. – Взбредет же в голову этакое сумасбродство!
Леди Керолайн
благодушно улыбнулась.
– Ваша
специальность – лечить сумасшедших, не так ли? Значит, вы можете нам
помочь, – а Госс, тот просто обязан.
Дик
отошел с Госсом в сторону, узнать, что ему говорил полицейский чиновник. Дело выглядело
серьезнее, чем казалось вначале. Одна из замешанных девушек была из
добропорядочной семьи. Родители негодовали или делали вид, что негодуют; с ними
нужно было достигнуть какого-то соглашения. Вторая была обыкновенная портовая
девка, тут все обстояло проще. Но так или иначе, если бы дошло до суда, то, по
французским законам, леди Керолайн и Мэри грозило тюремное заключение или в
лучшем случае высылка за пределы страны. Положение еще осложнялось тем, что
местные жители по-разному относились к приезжим иностранцам; одни наживались на
них и потому были настроены снисходительно, другие роптали, видя в них
виновников растущей дороговизны. Госс изложил Дику все эти соображения. Дик
выслушал и приступил к дипломатическим переговорам с начальником полиции.
– Вам
должно быть известно, что французское правительство заинтересовано в притоке туристов
из Америки – настолько, что этим летом издан даже специальный указ, запрещающий
арестовывать американцев, кроме как в особо серьезных случаях.
– Ну
знаете ли, тут случай достаточно серьезный.
– Но
позвольте – вы видели их документы?
– Не
было у них документов. Ничего у них не было, кроме двух сотен франков да
нескольких колец. Не было даже шнурков для обуви, на которых они могли бы
повеситься!
Успокоенный
тем, что никакие документы в деле не фигурируют, Дик продолжал:
– Итальянская
графиня сохранила американское подданство. Она родная внучка, – он с важным
видом нанизывал ложь на ложь, – Джона Д. Рокфеллера Меллона. Надеюсь, вы
слышали это имя?
– Ну
еще бы, господи боже мой. За кого вы меня принимаете?
– Кроме
того, она племянница лорда Генри Форда и через него связана с компаниями Рено и
Ситроена… – Он было решил, что пора остановиться, но, видя эффект,
произведенный его апломбом, не утерпел и добавил:
– Арестовать
ее – все равно, что в Англии арестовать особу, принадлежащую к королевской
фамилии. Тут возможны самые серьезные последствия, – вплоть до войны!
– Хорошо,
но все это не касается англичанки.
– Сейчас
и до нее дойду. Эта англичанка помолвлена с братом принца Уэльского – герцогом
Букенгемом.
– От
души поздравляю его с такой невестой.
– Словом,
вот что. Мы готовы уплатить… – Дик быстро подсчитал в уме, – по тысяче франков
каждой из девушек, и одну тысячу отцу «добропорядочной». Кроме того, еще две
тысячи – на ваше личное усмотрение.
– Дик
выразительно пожал плечами. – Ну, там для полицейских, производивших
арест, для содержателя меблированных комнат и так далее. Итак, я сейчас вручу
вам пять тысяч франков и попрошу распорядиться ими, как сказано.
После
этого, я полагаю, обе дамы могут быть отпущены на поруки, а завтра, как только
будет определена сумма причитающегося с них штрафа, скажем, за нарушение
порядка, мы через посланного внесем эту сумму мировому судье.
По
выражению лица чиновника ясно было, что можно считать дело выигранным. Слегка помявшись,
он сказал Дику:
– Поскольку
они без документов, я их не регистрировал. Давайте деньги, я посмотрю, что тут
можно сделать.
Час
спустя Дик и monsieur Госс подвезли виновниц происшествия к отелю «Мажестик». У
подъезда стоял автомобиль леди Керолайн; шофер спал на сиденье.
– Не
забудьте, что вы должны monsieur Госсу по сто долларов каждая, – сказал
Дик.
– Да,
да, конечно, – подхватила Мэри. – Я завтра же пришлю чек на эту сумму
и еще кое-что добавлю.
– А
я и не подумаю! – к общему изумлению, объявила леди Керолайн. Она уже
оправилась от недолгой растерянности и кипела праведным гневом. – Все это
просто возмутительно. Я не уполномочивала вас давать этим людям сто долларов.
Толстячок
Госс, стоявший у дверцы автомобиля, вдруг свирепо засверкал глазами.
– Вы
не хотите мне платить?
– Она
заплатит, заплатит, – сказал Дик.
Но в
Госсе вдруг взыграла память о тех обидах, которых он натерпелся в юности, когда
мыл посуду в лондонских ресторанах, и он грозно надвинулся на леди Керолайн.
Для
начала он дал по ней залп обличительных эпитетов, но она с ледяным смешком повернулась
к нему спиной. И тогда, проворно шагнув вперед, он всадил свою ножку в
прелестнейшую из всех мишеней, доступных человеческому воображению. От
неожиданности леди Керолайн вскинула руки, точно подстреленная, качнулась
вперед – и стройное тело в матросской одежде распласталось на тротуаре.
– Мэри! –
перекрывая ее яростный визг, крикнул Дик. – Уймите ее, не то вы обе через
десять минут очутитесь в каталажке.
На
обратном пути старый Госс упорно хранил молчание; и только когда они миновали
казино в Жуан-ле-Пен, еще захлебывавшееся кашлем и рыданьями джаза, он перевел
дух и сказал:
– Я
никогда не встречал таких женщин, как эти женщины. Я знавал самых знаменитых куртизанок
и ко многим из них относился с уважением – но таких женщин, как эти женщины, я
не встречал никогда.
|
