25
Как
только в коридоре утихли его запинающиеся шаги, Дик и Розмэри сомкнулись в торопливом
объятии. Пыль Парижа лежала на них обоих, но сквозь эту пыль они обоняли друг
друга – резиновый дух колпачка авторучки Дика, легчайший аромат тепла от шеи и
плеч Розмэри. Дик ни о чем не думал лишние полминуты; Розмэри первая вернулась
в реальный мир.
– Пора
мне, юноша, – сказал она.
Не
отрывая от него растерянного взгляда, она отступала все дальше и наконец
исчезла за дверью – так уходить она выучилась еще в начале своей карьеры, и ни
один режиссер не пытался тут что-то навязывать ей.
Отворив
дверь своего номера, она сразу пошла к письменному столу – ей помнилось, что
она забыла там свои часики. Там они и лежали; застегивая браслет, она скользила
глазами по недописанному письму к матери, которой писала каждый день, и
мысленно сочиняла для него заключительную фразу. И тут у нее постепенно
возникло ощущение, что в комнате еще кто-то есть.
В
человеческом жилье всегда найдутся предметы, почти незаметно преломляющие свет:
полированное дерево, лучше или хуже начищенная бронза, серебро, слоновая кость
и еще сотни источников светотени, которых мы и вовсе не принимаем в
расчет, – ребро картинной рамы, кончик карандаша, край пепельницы,
хрустальной или фарфоровой безделушки; все это воздействует на особо
чувствительные участки сетчатки и на те ассоциативные центры подсознания,
которые что-то регулируют в нашем восприятии, подобно тому как повороты винта
бинокля помогают четко увидеть предмет, только что казавшийся бесформенным
пятном. Вероятно, именно этим можно объяснить возникшее у Розмэри таинственное
«ощущение» чьего-то присутствия в комнате, прежде чем это ощущение оформилось в
мысль. Еще не дав ему оформиться, она почти по-балетному круто повернулась на
носках и увидела, что на ее постели лежит мертвый негр.
На
мгновение – что уж было вовсе нелепо – ей показалось, что это Эйб Норт. Она
отчаянно закричала, уронила на стол так и не застегнувшийся браслет с часами и
опрометью бросилась вон.
Дик
приводил в порядок свои вещи; внимательно осмотрел перчатки, которые надевал
сегодня, и бросил их к другим, лежавшим кучей в углу чемодана. Пиджак и жилет
уже висели в шкафу на плечиках, а на другие плечики он повесил сорочку – метод,
изобретенный им самим. «Можно надеть не совсем свежую сорочку, но мятую сорочку
надевать нельзя». Николь уже была дома и вытряхивала в корзину для мусора
что-то, использованное Эйбом в качестве пепельницы, когда в комнату ворвалась
Розмэри.
– Дик!
Дик! Скорее сюда!
Дик
бросился через коридор в ее комнату. Став на колени, он приложил ухо к сердцу
Петерсона, потом пощупал пульс – труп еще не остыл, лицо, при жизни смиренное и
испуганное, в смерти стало грубым и злым; под мышкой торчал ящичек с
оборудованием, но ботинок на свешивающейся ноге был нечищен, и подметка
прохудилась. По французским законам к обнаруженному мертвому телу запрещается
прикасаться, однако Дик все же чуть сдвинул руку Петерсона, чтобы разглядеть
нечто, привлекшее его внимание – на зеленом покрывале темнело пятно, кровь
могла пройти насквозь, на одеяло.
Дик
закрыл дверь и постоял, соображая. В коридоре послышались легкие шаги, потом
голос Николь окликнул его по имени. Он приоткрыл дверь и сказал шепотом:
– Принеси
покрывало и одно из одеял с моей кровати – только осторожно, чтобы никто тебя
не видел. – И, заметив напряженное выражение ее лица, поспешил
добавить. – Ты только не волнуйся, ничего особенного, просто тут
черномазые передрались.
– Только
поскорей кончай с этим.
Дик
поднял тело с кровати – легкое, истощенное недоеданием тело. Он держал его так,
чтобы кровь из раны стекала в одежду убитого. Положив его на пол, он сдернул с
кровати покрывало и верхнее одеяло, подошел к двери и, чуть-чуть приоткрыв ее,
прислушался – где-то за поворотом зазвенела посуда, и громкий голос сказал
покровительственно: «Merci, madame», но официант ушел в другую сторону, к
служебной лестнице. Дик и Николь проворно обменялись из двери в дверь
свертками; застлав кровать Розмэри чистым покрывалом, Дик, взмокший от пота,
еще постоял среди комнаты, раздумывая. Две вещи он уяснил себе сразу же после
беглого осмотра трупа.
Во–
первых: очевидно, враждебный индеец Эйба выследил дружественного индейца и
настиг его в коридоре, а когда тот попытался спастись в номере Розмэри,
последовал за ним и убил его. Во-вторых: если дать событиям развиваться
естественным путем, никакие силы на свете не уберегут имя Розмэри от скандала.
А ее контракт подразумевал, что она обязана оставаться все тою же «папиной
дочкой», наивной и невинной.
Дик
машинально сделал жест, словно засучил рукава, хотя был в нижней
рубашке-безрукавке, и нагнулся над трупом. Упершись ему в плечи, он пинком
распахнул дверь и вытащил его в коридор, где и оставил лежать в подходящем к
случаю положении. Потом снова вошел в комнату Розмэри и тщательно пригладил в
одну сторону ворс на ковре. Только после этого он вернулся к себе и, взяв
телефонную трубку, попросил соединить его с управляющим.
– Это
вы, Макбет? Говорит доктор Дайвер – очень серьезное дело. Нас никто не может подслушать?
Хорошо,
что он не поленился установить с мистером Макбетом тесные дружеские отношения.
Хоть одна выгода от той щедрости, с которой Дик расточал свое природное обаяние
направо и налево…
– Мы
сейчас вышли из своего номера и наткнулись на убитого негра… в коридоре… нет,
нет, штатский… Погодите минутку – я решил позвонить вам, понимая, что вы вряд
ли обрадуетесь, если все жильцы этого этажа станут натыкаться на труп. Но
убедительно прошу, чтобы мое имя нигде не фигурировало. Не хочу стать жертвой
французской судебной волокиты только потому, что мне посчастливилось обнаружить
труп.
Какая
забота о репутации отеля! Два дня назад мистер Макбет мог самолично убедиться в
этой особенности доктора Дайвера, оттого он и принял предложенную ему версию
безоговорочно.
Через
минуту мистер Макбет был уже наверху, а еще через минуту там появился жандарм.
Но за это время Макбет успел шепнуть Дику: «Будьте спокойны, никому из наших
гостей не нужно опасаться излишних упоминаний его имени. Не могу выразить, как
я вам благодарен за вашу предусмотрительность».
Мистер
Макбет тут же принял некие меры, о существе которых можно было только догадываться,
но которые произвели на жандарма такое впечатление, что он, то ли от
беспокойства, то ли от жадности, свирепо затеребил свои длинные усы. Меж тем с
расторопностью, которую сам Петерсон, как бизнесмен, сумел бы оценить, останки
были перенесены в пустующий номер-люкс одного из самых фешенебельных отелей
мира.
Дик
вернулся к себе.
– Что
все это значит? – воскликнула Розмэри. – Это так принято у
американцев в Париже – стрелять друг в друга?
– Должно
быть, сейчас сезон охоты, – ответил Дик. – А где Николь?
– Кажется,
в ванной.
Розмэри
смотрела на него с обожанием, ведь он ее спас – пророческие видения бедствий, которые
могло навлечь на нее случившееся, уже проносились в ее голове, пока она,
мысленно преклоняясь, слушала негромкий, твердый, уверенный голос, улаживавший
все. Послушная душевному и физическому влечению, она готова была броситься к
нему, но в эту минуту что-то отвлекло его внимание: он толкнул дверь спальни и,
не останавливаясь, пошел к ванной. И тогда Розмэри услышала тоже: бессвязный,
нечеловеческий крик несся сквозь щели и замочные скважины и, нарастая, обретал
устрашающую реальность на комнатном просторе.
Первой
мыслью Розмэри было, что Николь упала в ванной и расшиблась; с этим она и побежала
вслед за Диком. Но прежде чем он оттолкнул ее и загородил собой дверь, она
успела увидеть нечто совсем другое.
На
коленях, схватившись за борт ванны, Николь раскачивалась из стороны в сторону.
– Ты,
все ты! – выкрикивала она. – Зачем ты пришел сюда – это единственное
место на свете, где я могу побыть одна, – а ты пришел и еще принес мне
окровавленное одеяло. Давай я в него завернусь и покрасуюсь перед тобой – мне
не стыдно, мне только жалко. У нас на Цюрихском озере был маскарад первого
апреля, в День дураков, и все дураки там были, а я хотела пойти завернувшись в
одеяло, только мне не позволили…
– Успокойся!
–…я
тогда спряталась в ванной, а меня нашли и сказали: «Вот вам домино, надевайте
его». Я и надела. А что мне было делать?
– Успокойся,
Николь!
– Я
не ждала, что ты будешь любить меня, – я знала, что уже поздно, –
только не приходи в ванную, единственное место, где я могу побыть одна, и не
носи мне окровавленные одеяла, чтобы я стирала их.
– Успокойся,
Николь. Встань с полу…
Розмэри
из гостиной услышала, как захлопнулась дверь ванной. Ее била дрожь: теперь она
знала, что увидела Вайолет Маккиско в уборной на вилле «Диана». Зазвонил
телефон, она сняла трубку и едва не закричала от радости, услышав голос Коллиса
Клэя; он звонил к ней и, не получив ответа, догадался позвонить к Дайверам. Она
попросила его подняться и подождать, пока она наденет шляпу, – ей страшно
было одной войти в свою комнату.
|
