Увеличить |
4
Все
устроилось само собой. Светлокожих на пляже еще не было, и не успела Розмэри
разостлать свой халат и лечь, как от группы слева отделились двое мужчин – тот,
в жокейской шапочке, и высокий блондин, любитель распиливать официантов
пополам, – и подошли к ней.
– Доброе
утро, – сказал Дик Дайвер. Но тут же не выдержал:
– Слушайте,
ожоги ожогами, но почему вас вчера совсем не было видно? Мы даже забеспокоились.
Розмэри
села, и ее приветливая улыбка ясно показала, что она отнюдь не обижена этой
непрошеной заботой.
– А
мы вам хотели предложить: перебирайтесь-ка поближе к нам, – продолжал Дик
Дайвер. – У нас найдется, что выпить и чем закусить, так что вы не
прогадаете, приняв наше приглашение.
Он был
добр, он был обаятелен; его голос сулил ей защиту и покровительство, а в
будущем – целый новый неведомый мир, бесконечную череду перспектив, одна другой
увлекательнее. Представляя ее своим друзьям, он сумел обойтись без упоминания
ее имени, в то же время дав ей понять, что все отлично знают, кто она, но умеют
уважать ее право на частную жизнь – подобной деликатности Розмэри почти не
встречала со времени своего успеха, разве что среди товарищей по профессии.
Николь
Дайвер, подставив солнцу подвешенную к жемчужному колье спину, искала в поваренной
книге рецепт приготовления цыплят по-мэрилендски.
Розмэри
решила, что ей должно быть года двадцать четыре; на первый взгляд казалось, что
для нее вполне достаточно расхожего определения «красивая женщина», но если
присмотреться к ее лицу, возникало странное впечатление – будто это лицо
задумано было сильным и значительным, с крупной роденовской лепкой черт, с той
яркостью красок и выражения, которая неизбежно рождает мысль о темпераментном,
волевом характере; но при отделке резец ваятеля стесал его до обыкновенной
красивости – настолько, что еще чуть-чуть – и оно стало бы непоправимо банальным.
Особенно эта двойственность сказывалась в рисунке губ; изогнутые, как у
красавицы с журнальной обложки, они в то же время обладали неуловимым
своеобразием, присущим и остальным чертам этого лица.
– Вы
здесь надолго? – спросила Николь Дайвер; у нее был низкий, резковатый
голос.
Розмэри
вдруг показалось вполне возможным задержаться на недельку.
– Да
нет, едва ли, – неопределенно ответила она. – Мы уже давно
путешествуем по Европе – в марте приехали в Сицилию и с тех пор потихоньку
двигаемся на север. Я в январе во время съемок схватила воспаление легких, и
мне нужно было поправиться после болезни.
– Ай-я-яй!
Как же это вы?
– Простудилась
в воде. – Розмэри не очень хотелось пускаться в биографические подробности. –
Снимали эпизод, где я бросаюсь в канал в Венеции. Декорация стоила очень
дорого, и устанавливать ее еще раз было бы сложно. Вот и пришлось мне прыгать в
воду раз десять, не меньше, – а у меня уже был грипп, только я не знала.
Мама привела врача прямо на съемочную площадку, но все равно дело кончилось
воспалением легких. – Она сразу переменила тему, прежде чем кто-либо успел
сказать слово. – А вам нравится здесь?
– Им
это место не может не нравиться, – неторопливо проговорил Эйб Норт. –
Они сами его изобрели. – Он неторопливо повернул свою великолепную голову
и поглядел на чету Дайверов с нежностью.
– Как
так?
– Здешний
отель всего второй год не закрывается в летнее время, – пояснила
Николь. – В прошлом году мы уговорили Госса оставить на лето одного
повара, одного официанта и одного посыльного. Расходы оправдались, а в этом
году дела идут совсем хорошо.
– Но
вы, кажется, не живете в отеле?
– У
нас тут дом наверху, в Тарме.
– Расчет
был такой, – сказал Дик, переставляя один из зонтов, чтобы согнать с плеча
Розмэри квадратик солнца. – Северные курорты, как, например, Довиль,
заполнены русскими и англичанами, которые привыкли к холоду, – ну а
половина американцев живет в тропическом климате и потому охотно будет
приезжать сюда.
Молодой
человек с романской наружностью перелистывал номер «Нью-Йорк геральд».
– Попробуйте-ка
определить национальность этих особ, – сказал он вслух и прочел с легким
французским акцентом:
– «В
„Палас-отеле“ в Веве остановились господин Пандели Власко, госпожа Якобыла –
честное слово, так и написано, – Коринна Медонка, госпожа Паше, Серафим
Туллио, Мария Амалия Рото Маис, Мозес Тейбель, госпожа Парагорис, Апостол
Александр, Иоланда Иосфуглу и Геновефа де Момус». Вот кто меня особенно пленяет
– Геновефа де Момус. Пожалуй, стоит прокатиться в Веве, чтоб поглядеть, какова
собой Геновефа де Момус.
Он
вскочил на ноги, как от толчка, быстрым, сильным движением распрямив тело. Он
казался несколькими годами моложе в Дайвера и Норта. Высокого роста, крепкий,
но поджарый – только налитые силой плечи и руки выглядели массивными, – он
был бы, что называется, красивый мужчина, если бы постоянная кислая гримаска не
портила выражения его лица, освещенного удивительно яркими карими глазами. И
все-таки неистовый блеск этих глаз запоминался, а капризный рот и морщины
пустой и бесплодной досады на юношеском лбу быстро стирались из памяти.
– В
списке американцев, прибывших на прошлой неделе, тоже было несколько хороших фамилий, –
сказала Николь. – Миссис Ивлин Чепчик и еще – кто там был еще?
– Еще
был мистер С. Труп, – сказал Дайвер, тоже поднимаясь на ноги. Он взял свои
грабли и пошел вдоль пляжа, тщательно выгребая и отбрасывая попадавшиеся в
песке камушки.
– Да,
да. – С. Труп, и не выговоришь без содрогания, правда?
С Николь
было как-то удивительно спокойно, спокойнее даже, чем с матерью, подумала
Розмэри. Эйб Норт и Барбан – молодой француз – обсуждали события в Марокко, а
Николь, найдя наконец нужный рецепт и списав его, занялась шитьем. Розмэри с
любопытством разглядывала их пляжное имущество: четыре больших зонта, дававших
густую, надежную тень, складная кабина для переодевания, надувной резиновый
конь – еще незнакомые ей новинки послевоенной промышленности, первые образцы
возрожденного производства предметов роскоши, нашедшие первых потребителей.
Судя по всему, новые знакомые принадлежали к светскому обществу, но Розмэри,
вопреки представлениям, издавна внушенным ей матерью, не могла заставить себя
смотреть на них как на трутней, от которых нужно держаться подальше. Даже в
этот час разнеживающего бдения под утренним солнцем их праздная неподвижность
казалась ей осмысленной, деятельной, устремленной к какой-то цели, как будто
перед нею совершался акт особого, непонятного ей творчества. Незрелый ум
Розмэри не пытался вникнуть в суть их отношений друг к другу, ее занимало
только, как они отнесутся к ней, но она смутно угадывала, что тут существует
сложный переплет чувств – догадка, выразившаяся в ее мыслях коротенькой
формулой: «живут интересно».
Она
стала присматриваться ко всем троим мужчинам, поочередно выделяя каждого. Все
трое были, хоть и по-разному, привлекательны внешне, все обладали какой-то
особой мягкостью манер, видимо, органически им присущей, а не продиктованной
обстоятельствами – и так же отличавшейся от простецких ухваток актерской
братии, как подмеченная ею раньше душевная деликатность отличалась от
грубоватого панибратства режиссеров, представлявших интеллигенцию в ее жизни.
Актеры и режиссеры – других мужчин она до сих пор не встречала, если не считать
студентиков, жаждущих любви с первого взгляда, с которыми она познакомилась
прошлой осенью на балу в Йельском университете и которые показались ей все на
одно лицо.
Эти трое
были совсем другими. Барбан, наименее выдержанный из трех, скептик и насмешник,
казался несколько поверхностным, порой даже небрежным в обращении. В Эйбе Норте
с природной застенчивостью уживался бесшабашный юмор, который привлекал и в то
же время отпугивал Розмэри. Цельная натура, она сомневалась в его способности
понять и оценить ее.
Но Дик
Дайвер – тут не нужны были никакие оговорки. Она молча любовалась им. Солнце и
ветер придали его коже красноватый оттенок, и того же оттенка была его короткая
шевелюра и легкая поросль волос на открытых руках. Глаза сияли яркой, стальной
синевой. Нос был слегка заострен, а голова всегда была повернута так, что не
оставалось никаких сомнений насчет того, кому адресован его взгляд или его
слова – лестный знак внимания к собеседнику, ибо так ли уж часто на нас
смотрят? В лучшем случае глянут мельком, любопытно или равнодушно. Его голос с
едва заметным ирландским распевом звучал подкупающе ласково, но в то же время
Розмэри чувствовала в нем твердость и силу, самообладание и выдержку –
качества, которыми так дорожила в себе самой. Да, сердце ее сделало выбор, и
Николь, подняв голову, увидела это, услышала тихий вздох – ведь избранник
принадлежал другой.
Около
полудня на пляже появились супруги Маккиско, миссис Абрамс, мистер Дамфри и
сеньор Кампион. Они принесли с собой новый большой зонт, водрузили его, искоса
поглядывая на Дайверов, и с самодовольными лицами под него залезли – все, кроме
мистера Маккиско, который предпочел гордое одиночество на солнце. Дик с
граблями прошел совсем близко от них и, вернувшись к своим, сообщил вполголоса:
– Они
там читают учебник хорошего тона.
– Собираются
врашшаться в вышшем обществе, – сказал Эйб.
Вернулась
после купанья Мэри Норт, та дочерна загорелая молодая женщина, которую Розмэри
в первый день видела на плоту, и сказала, сверкая озорной улыбкой:
– А-а,
я вижу, мистер и миссис Футынуты уже здесь.
– Тсс,
это ведь его друзья, – указывая на Эйба, предостерегла Николь. –
Почему вы не идете к своим друзьям, Эйб? Разве вам не приятно их общество?
– Очень
приятно, – отозвался Эйб. – До того приятно, что чем от него дальше,
тем лучше.
– Так
я и знала, что нынешним летом здесь будет слишком много народу, –
пожаловалась Николь. – А ведь это наш пляж, Дик сам его сотворил из груды
камней. – И, подумав, добавила вполголоса, чтобы не услышало трио нянюшек,
расположившееся неподалеку:
– Но
уж лучше эта компания, чем прошлогодние англичане, которые с утра до вечера
ахали на весь пляж: «Ах, какое синее море! Ах, какое белое небо! Ах, какой у
маленькой Нелли красный носик!»
Розмэри
подумала, что не хотела бы иметь Николь своим врагом.
– Да,
ведь вы же не видели драки, – продолжала Николь. – Это было за день
до вашего приезда: господин со странной фамилией, похожей на название какой-то
марки маргарина или горючего…
– Маккиско?
– Вот-вот
– он поссорился с женой, и она бросила ему горсть песку в лицо. Тогда он на нее
навалился и давай тыкать ее носом в песок. Мы все так и остолбенели. Я даже
просила Дика разнять их.
– А
знаешь что, – сказал Дик, рассеянно глядя на соломенную циновку. – Я,
пожалуй, приглашу их всех к нам на обед.
– И
думать не смей! – воскликнула Николь.
– По-моему,
это прекрасная мысль. Раз уж они здесь, не следует их чуждаться.
– Мы
и не чуждаемся, – смеясь, защищалась Николь. – Но я вовсе не хочу,
чтобы еще меня, чего доброго, стали тыкать носом в песок. Я злюка и
недотрога, – сказала она Розмэри и, приподнявшись на локте,
крикнула. – Дети, купаться! Надевайте костюмы.
Откуда–
то в Розмэри возникло предчувствие, что сегодняшнее купанье запомнится ей на
всю жизнь, что, когда бы ни зашла речь о купанье в море, тотчас оживет перед
ней этот день и час. Пошли в воду охотно, все вместе, истомленные долгим
вынужденным бездействием, отдаваясь морской прохладе после палящего зноя с
наслаждением гурмана, запивающего пряное карри вином со льда. У Дайверов, как у
наших далеких предков, день был размерен так, чтобы извлечь максимум из того,
что дано, чтобы переходом от одного ощущения к другому усилить остроту обоих;
Розмэри еще не знала, что предстоит очередной такой переход -от самозабвенного
одиночества в волнах к шумному веселью провансальского завтрака. Но ее не
покидало чувство, что Дик взял ее под свою защиту и покровительство, и она
радостно следовала за всеми, словно подчиняясь его неслышному приказу.
Николь
тем временем передала мужу странный предмет, над которым она трудилась все
утро. Он скрылся в кабинке и через минуту вышел оттуда в черных кружевных
панталонах до колен. Экстравагантность этого костюма вызвала переполох на
пляже; впрочем, при ближайшем рассмотрении оказалось, что под кружевом подшит
чехол телесного цвета.
– Ну
знаете ли, это выходка педераста! – с негодованием воскликнул мистер
Маккиско, но тут же спохватился и, оглянувшись на мистера Дамфри и мистера
Кампиона, добавил:
– Извините,
пожалуйста.
Розмэри
кружевные панталоны привели в полный восторг. В своей наивности она горячо откликалась
на расточительные шалости Дайверов, не догадываясь, что все это далеко не так
просто и не так невинно, как кажется, что все это тщательно отобрано на ярмарке
жизни с упором не на количество, а на качество; и так же, как и все прочее –
простота в обращении, доброжелательность и детская безмятежность, предпочтение,
отдаваемое простейшим человеческим добродетелям, – составляет часть
кабальной сделки с богами и добыто в борьбе, какую она и вообразить себе не
могла. Дайверы в ту пору стояли на самой вершине внешней эволюции целого класса
– оттого рядом с ними большинство людей казалось неуклюжими, топорными
существами, но уже были налицо качественные изменения, которых не замечала и не
могла заметить Розмэри.
Вместе
со всеми Розмэри пила херес и грызла сухое печенье. Дик Дайвер смотрел на нее холодными
синими глазами; потом его сильные и ласковые губы разжались, и он сказал:
– А
вы и в самом деле похожи на нечто в цвету – давно уже я таких девушек не
встречал.
Час
спустя Розмэри безутешно рыдала у матери на груди.
– Я
люблю его, мама. Я влюблена в него без памяти – никогда не думала, что со мной
может случиться такое. А он женат, и жена у него замечательная – ну что мне
делать? Ох, если б ты знала, как я его люблю!
– Хотелось
бы мне его увидеть.
– Мы
к ним приглашены в пятницу на обед.
– Если
ты влюблена, ты не плакать должна, а радоваться. Улыбаться должна.
Розмэри
подняла голову, взмахнула ресницами, стряхивая слезы, – и улыбнулась. Мать
всегда имела на нее большое влияние.
|