6
Когда
они встретились опять, уже наступил май. Завтрак в Цюрихе был школой предосторожности;
логика его жизни не оставляла в этой жизни места для Николь, однако когда
какой-то мужчина за соседним столиком уставился на нее пристальным взглядом,
настораживающим, как береговой огонь, не отмеченный в лоции, Дик повернулся к
нему с такой явной, хотя и вежливой угрозой, что тот поспешил отвести глаза.
– Какой-то
зевака, – небрежно пояснил он Николь. – Это он ваше платье с таким
любопытством разглядывал. Зачем у вас столько всяких платьев?
– Сестра
говорит, мы очень богаты, – виновато сказала она. – Нам много денег
оставила бабушка.
– Так
и быть, прощаю вам это.
Между
ними была достаточная разница в годах, чтобы его могло забавлять невинное тщеславие
Николь, уверенность, с которой она, выходя, посмотрелась в большое зеркало в
вестибюле ресторана, не боясь той правды, которую ей могла сказать неподкупная
амальгама. Ему нравилось наблюдать, как она захватывает все больше октав на
клавиатуре, постепенно привыкая сознавать себя красивой и богатой. Он
добросовестно старался отвлечь ее от мысли, что это он починил ее, склеив
заново разбитые куски, – ему хотелось, чтобы она утверждалась в радости
бытия самостоятельно, не оглядываясь на него; но это было трудно, потому что
рано или поздно она приносила к его ногам все, что получала от жизни, как
охапки цветов на алтарь, как фимиам для воскурений.
К началу
лета Дик уже прочно обосновался в Цюрихе. Он собрал свои ранние статьи, присоединил
к ним материалы, накопленные за время военной службы, и на основе всего этого
заканчивал теперь свою «Психологию для психиатров». Издатель как будто нашелся;
кроме того, он подрядил одного неимущего студента исправить в тексте все
погрешности по части немецкого языка. Франц считал это предприятие чересчур
поспешным, а потому рискованным, но Дик ссылался на скромность избранной темы.
– Я
никогда не буду так владеть материалом, как владею сейчас, – настаивал
он. – А я убежден: эти вещи только потому не стали основой основ, что не
получили теоретического обобщения. Наша профессия, на беду, почему-то
привлекает к себе людей немного ущербных, надломленных. Вот они и восполняют
собственные изъяны, делая упор на клинику, на «практическую работу», – это
им позволяет побеждать без борьбы. Вы, Франц, другое дело, вы были
предназначены для своей профессии еще до того, как родились на свет. И скажите
спасибо – я, например, сделался психиатром только потому, что некая девица в
колледже святой Гильды в Оксфорде посещала лекции по психиатрии. А теперь –
может быть, это звучит банально, но я не хочу, чтобы те идеи, которые у меня
есть, были смыты десятком-другим кружек пива.
– Как
знаете, – отвечал Франц. – Вы американец. Вы можете это сделать без
вреда для себя, как для врача. Мне лично все эти обобщения не по душе.
Сначала
книга, а там, глядишь, начнете писать брошюрки под названием «Размышления для
непосвященных», где все уже настолько будет упрощено, что, прочитав их, никому
наверняка думать не захочется. Будь жив мой отец, он бы вас не похвалил, Дик. Я
словно вижу, как он, посмотрев на вас, берет в руки салфетку, складывает ее вот
так, долго вертит в руках кольцо, вот это самое. – Франц показал
деревянное, темное от времени кольцо для салфетки с вырезанной на нем кабаньей
головой, – и начинает сердито: «У меня такое впечатление…», но тут же
спохватывается – а что, мол, толку – и, не договорив, только ворчит себе под
нос до конца обеда.
– Сегодня
я один, – запальчиво сказал Дик. – Но завтра, может быть, найдутся и
другие. А потом уже придет моя очередь складывать салфетку, как ваш отец, и
ворчать себе под нос.
Франц
помолчал немного, потом спросил:
– Как
чувствует себя наша пациентка?
– Не
знаю.
– Кому
ж теперь и знать, как не вам?
– Она
мне нравится. Она красивая. Что из этого следует, по-вашему, – что я
должен уединиться с ней в горах среди эдельвейсов?
– Нет,
но мне казалось, при вашей склонности к научным трактатам, у вас могли бы возникнуть
какие-то идеи.
–…посвятить
ей свою жизнь?
Франц
крикнул жене в открытую дверь на кухню: «Du lieber Gott! Bitte, bringe Dick
noch ein Glas Bier».[42]
– Не
стоит мне больше пить перед разговором с Домлером.
– Мы
считаем, что прежде всего нужно выработать программу. Прошло больше
месяца, – судя по всему, девушка влюблена в вас. В обычной обстановке нам
бы до этого не было дела, но здесь, в клинике, это и нас касается.
– Я
поступлю так, как скажет доктор Домлер, – пообещал Дик.
Но ему
не очень-то верилось, что Домлер сумеет разобраться в создавшейся ситуации, где
неучтенной величиной был он сам. Без его сознательной на то воли вышло так, что
от него теперь зависело, как все сложится дальше. Ему вспомнился эпизод из
детства, когда он спрятал ключ от ящика с серебром под стопкой носовых платков
у матери в шифоньере; все в доме сбились с ног, разыскивая этот ключ, а он
наблюдал за суетой со спокойной отрешенностью философа. Нечто подобное он
испытывал теперь, входя вместе с Францем в кабинет профессора Домлера.
Лицо
профессора в рамке прямых бакенбард было прекрасно, как увитая виноградом
веранда старинного дома. Ясность этого лица обезоружила Дика.
Ему
случалось встречать людей более одаренных, чем Домлер, но он не знал никого,
кто выглядел бы внушительнее.
…Он
снова подумал это полгода спустя, когда увидел Домлера в гробу: веранда
опустела, виноградные бакенбарды лежали на жестком крахмальном воротничке,
отсветы былых схваток в узких щелочках глаз навсегда угасли под опущенными
тонкими веками…
– Добрый
день, сэр. – Он инстинктивно вытянулся по-военному.
Профессор
Домлер переплел свои спокойные пальцы. Франц заговорил с обстоятельностью
адъютанта или секретаря, докладывающего начальству, но начальство очень скоро
прервало его на середине фразы.
– Нам
удалось достигнуть некоторых результатов. – Голос звучал мягко. – Но
теперь, доктор Дайвер, нам необходима ваша помощь.
Дик,
пойманный врасплох, признался:
– Мне
самому пока не все ясно.
– Меня
не касаются ваши личные выводы, – сказал Домлер. – Но меня весьма близко
касается другое: этому «переключению», – он метнул иронический взгляд в
сторону Франца, который ответил ему таким же взглядом, – должен быть
положен конец. Мисс Николь сейчас в хорошем состоянии, но не настолько, чтобы
справиться с тем, что может быть воспринято ею как трагедия.
Франц
хотел было заговорить, но Домлер предостерегающе поднял руку.
– Я
понимаю, положение у вас трудное.
– Да,
нелегкое.
Профессор
вдруг откинулся назад и захохотал, а отхохотавшись, спросил, поблескивая серыми
глазками:
– Может
быть, вы и сами не остались равнодушны?
Дик,
понимая, что ему не уйти от ответа, тоже засмеялся.
– Она
очень красивая девушка – на это трудно вовсе не реагировать. Но я не собираюсь…
Франц
снова сделал попытку заговорить, но Домлер предупредил его, напрямик выложив
Дику то, что было у него на уме.
– Не
думаете ли вы, что вам лучше уехать?
– Уехать
я не могу.
Доктор
Домлер повернулся к Францу:
– Тогда
нам придется устроить так, чтобы уехала мисс Уоррен.
– Делайте,
как найдете нужным, профессор Домлер, – сказал Дик. – Задача,
конечно, сложная.
Профессор
Домлер встал – с натугой, точно калека, взгромождающийся на костыли.
– Но
решать эту задачу должен врач! – негромко выкрикнул он.
Со
вздохом он снова опустил себя в кресло, дожидаясь, когда затихнет наполнивший
комнату раскат грома. Дик видел, что Домлер накален до предела, и не знал,
удастся ли ему самому сохранить спокойствие. Когда гром отгремел, Франц наконец
вставил свое слово.
– Доктор
Дайвер человек тонкий и понимающий, – сказал он. – Нужно только, чтобы
он правильно оценил создавшееся положение, а тогда уж он найдет выход. Я лично
убежден, что Дик сумеет быть нам полезен здесь, на месте, и никому не придется
уезжать.
– А
вы как считаете? – спросил профессор Домлер Дика.
Дик
чувствовал себя все более и более неловко; в напряженной паузе, последовавшей
за вспышкой Домлера, ему сделалось ясно, что состояние неопределенности не
может тянуться без конца; и он вдруг решился.
– Я,
кажется, почти влюблен в нее. Мне уже не раз приходила мысль: может быть, жениться?
– Что?
Что? – закричал Франц.
– Подождите, –
остановил его Домлер. Но Франц не захотел ждать.
– Жениться!
И полжизни отдать на то, чтоб быть при ней врачом, и сиделкой, и не знаю чем
еще – ну, нет! Я достаточно наблюдал таких больных. На двадцать случаев
выздоровления – один без рецидивов. Уж лучше забудьте о ней навсегда.
– Что
вы на это скажете? – спросил Домлер Дика.
– Скажу,
что Франц прав.
|
