8
Для Дика
потянулись дни тягостного недовольства собой и всем на свете.
Патологическая
завязка и насильственный конец всей этой истории оставили неприятный
металлический привкус. С Николь обошлись подло, злоупотребили ее чувствами – а
что, если и в нем живут те же чувства? Каждую ночь ему снилось, как она идет по
аллее парка, покачивая висящей на руке широкополой соломенной шляпой; нет, надо
хоть на время вырваться из размягчающего плена этих снов…
Один раз
он увидел ее и наяву: великолепный «роллс-ройс» подкатил к выгнутому полумесяцем
подъезду «Палас-отеля» в ту минуту, когда он проходил мимо. Совсем маленькая в
гигантской махине автомобиля, взбодренная избыточной силой ста лошадей, сидела
Николь рядом с элегантной молодой женщиной, очевидно, ее сестрой. Николь его
заметила, и у нее испуганно дрогнули губы. Дик сдвинул на лоб шляпу и прошел,
не останавливаясь, но на мгновение все бесы Гросмюнстера с визгом заплясали
вокруг него. Дома он попытался уйти от наваждения, углубясь в пространный
анализ течения ее болезни, с оценкой вероятности рецидива, как реакции на неизбежные
воздействия жизненных перипетий – получилась солидная статья, убедительная для
каждого, кроме того, кто ее написал.
Ему все
эти старания дали только одно: он лишний раз удостоверился, насколько глубоко затронуты
его чувства, а удостоверившись, стал энергично искать противоядий. Одно такое
противоядие подвернулось в лице телефонистки из Бар-сюр-Об, разъезжавшей теперь
от Ниццы до Кобленца в отчаянных попытках вернуть хоть часть поклонников,
толпившихся вокруг нее в ту развеселую пору ее жизни. Другим послужили хлопоты
о билете на американское транспортное судно, в августе отправлявшееся
специальным рейсом в Соединенные Штаты. Третье он нашел в напряженной работе
над корректурой книги, которая осенью должна была поступить на суд всего
психиатрического мира, читающего по-немецки.
Но для
Дика эта книга была пройденным этапом; ему уже хотелось засучив рукава готовить
почву для новой работы, и он мечтал об обменной ординатуре в хорошей клинике,
где можно собрать достаточно материала.
А пока
что он задумал написать еще одну книгу: «Опыт последовательной систематической
классификации неврозов и психозов, основанный на изучении тысячи пятисот
случаев из психиатрической практики как до, так и после Крепелина,
диагностированных в терминологии различных современных школ», – и в
придачу не менее звучный подзаголовок: «С хронологическим обзором полемики по
данному вопросу».
Здорово
это будет выглядеть по-немецки.
Дик не
спеша крутил педали велосипеда по дороге в Монтре, урывками поглядывая на
Югенхорн и щурясь, когда в просветах зелени, окружавшей прибрежные отели,
сверкала гладь озера. Навстречу попадались группы англичан, впервые появившихся
здесь после четырехлетнего перерыва: они посматривали по сторонам с
настороженностью персонажей детективного романа, точно были уверены, что в этой
сомнительной стране можно ежеминутно ожидать нападения бандитов немецкой
выучки. По всему пути прокатившейся здесь когда-то лавины с возрожденной
энергией хлопотали люди – расчищали завалы, ровняли площадки под строительство.
В Берне и в Лозанне Дика не раз озабоченно спрашивали, можно ли в нынешнем году
ожидать приезда американцев: «Ну, не в июне, так, может быть, в августе?»
На нем
были короткие кожаные штаны, армейская рубашка, горные ботинки.
В
рюкзаке лежала смена белья и костюм из легкой бумажной ткани. На станции
глионского фуникулера он сдал велосипед в багаж и пошел выпить кружку пива в
станционном буфете, с террасы которого было видно, как по
восьмидесятиградусному склону медленно ползет маленький темный жучок. Одно ухо
у Дика полно было запекшейся крови – память о Ла-Тур-де-Пельц, где он вдруг
помчался во весь опор, вообразив себя непризнанным чемпионом. Он попросил в
буфете спирту и промыл ухо снаружи, пока вагончик фуникулера вползал под
станционные своды. Убедившись, что велосипед погрузили, он закинул свой рюкзак
в нижнее отделение вагона и сам влез следом.
Вагоны
горной дороги имеют наклонную форму, угол скоса у них примерно такой, как у полей
шляпы, опущенных, чтобы нельзя было узнать ее обладателя. Слушая, как шумит
вода, выливающаяся из камеры под вагоном, Дик не мог не подивиться остроумной
простоте всего устройства: в это же самое время камера второго вагона, стоящего
наверху, наполняется водой, и как только будут отпущены тормоза, тот вагон под
действием силы тяжести заскользит вниз, перетягивая другой, теперь более
легкий. Поистине гениальная выдумка. Двое англичан, сидевших напротив Дика,
обсуждали качество троса.
– Трос
английского производства служит пять-шесть лет. В позапрошлом году заказ у нас
перебили немцы, – так знаете, сколько времени выдержал их трос?
– Ну,
сколько?
– Год
и десять месяцев. А потом швейцарцы продали его итальянцам.
Контроль
при приемке недостаточно строгий, в этом все дело.
– Да,
если бы трос не выдержал, Швейцарии плохо бы пришлось.
Захлопнулась
дверь, кондуктор по телефону дал сигнал своему коллеге, и вагон, дернувшись,
поехал вверх, к крохотному пятнышку, черневшему на изумрудной вершине. Скоро
крыши Монтре остались внизу и перед пассажирами стала развертываться круговая
панорама Во, Валэ, Швейцарской Савойи и Женевы. Здесь, в центре озера,
пронизанного студеным течением Роны, находился самый центр западного мира. По
озеру, затерянные в бесплотности этой холодной красоты, плыли лодки, похожие на
лебедей, и лебеди, похожие на лодки. День был солнечный, ярко зеленела трава на
берегу, ярко белели теннисные корты курзала. Фигуры на кортах не отбрасывали
тени.
Когда
показался Шильон и остров с Саланьонским замком, Дик стал смотреть прямо вниз.
Вагон теперь полз по склону выше городских домов; заросли кустарника тянулись с
обеих сторон, местами расступаясь, чтоб дать простор веселой мешанине красок на
клумбах. Это был сад, принадлежавший управлению фуникулера, и в вагоне висела
табличка с надписью: «Defence de cueillir les fleurs»[44].
Но
цветы, которые запрещалось рвать, сами лезли внутрь, розы на длинных стеблях
кропотливо перебирали одно за другим все отделения вагона и, нехотя выпустив
его в конце концов, становились снова в свой разноцветный строй. А на смену им
уже просовывались другие.
В
соседнем отделении, расположенном выше, компания англичан, стоя, шумно
восхищалась пейзажем; вдруг там поднялась кутерьма – какая-то молодая парочка с
извинениями проталкивалась в самое нижнее отделение, то, где сидел Дик. Юноша
был итальянец с глазами, как у оленьего чучела; девушка была Николь.
Еще не
отдышавшись после усилий, затраченных на то, чтобы добраться до цели, они с веселым
смехом уселись напротив Дика, оттеснив в стороны сидевших там англичан, и
Николь сказала: «Хелло!» Что-то в ней переменилось, отчего она еще похорошела;
Дик не сразу понял, что все дело в прическе, – ее легкие волосы были
подстрижены и взбиты локонами. На ней был сизо-голубой свитер и белая теннисная
юбка – она была точно первое майское утро, клиника не оставила на ней никакого
следа.
– Уфф! –
выдохнула она. – Ну, теперь берегитесь. Нас арестуют, как только фуникулер
остановится. Доктор Дайвер – граф де Мармора.
Все еще
тяжело дыша, она потрогала свою новую прическу.
– Понимаете,
сестра взяла билеты первого класса – она не признает иначе. – Она переглянулась
с Мармора и воскликнула:
– А
оказалось, что первый класс – это сразу за кабиной вожатого, по сторонам
занавески, на случай если вдруг пойдет дождь, и ничего не видно. Точно на
катафалке едешь. Но сестра очень заботится о престиже… – Снова Николь и Мармора
засмеялись разом, точно двое школьников, понимающих друг друга с полуслова.
– Куда
вы едете? – спросил Дик.
– В
Ко. Вы тоже? – Николь оглядела его костюм. – Это ваш велосипед там,
впереди?
– Да.
Думаю в понедельник спуститься свободным ходом.
– А
меня возьмете на раму – хорошо? Нет, правда – возьмете? Мне просто до смерти
хочется.
– Зачем
же, лучше я снесу вас вниз на руках, – энергично вмешался Мармора. –
Или мы вместе съедем на роликах, или я вас столкну, и вы полетите вниз, легко,
как пушинка.
По лицу
Николь видно было, до чего ей это нравится, – вновь быть пушинкой, а не
свинцовой гирей, парить, а не устало волочить ноги. Она вела себя, как на
карнавале, – гримасничала, дурачилась, а то вдруг прикидывалась
скромницей, смиренно поджимала губы и опускала глаза; но порой веселье сгоняла
набежавшая тень – величаво-скорбная тень перенесенных страданий.
И Дик с
тревогой думал о том, что это он своим присутствием воскресил перед ней тот
мир, из которого ей посчастливилось вырваться. Он тут же решил, что остановится
в другом отеле.
Фуникулер
неожиданно стал, и пассажирам, впервые совершавшим этот подъем, показалось,
будто они повисли на полпути из поднебесья в поднебесье. Но остановка
понадобилась только для того, чтобы кондуктор вагона, идущего вверх, и
кондуктор вагона, идущего вниз, могли обменяться какими-то таинственными
сообщениями. Минута – и снова ввысь, ввысь, ввысь, над лесной тропкой, над
узким ущельем, и дальше по склону, сплошь поросшему эдельвейсами. Теннисисты на
кортах в Монтре казались теперь точечками на белом фоне. Что-то новое,
непривычное затрепетало в воздухе – и это новое стало музыкой, как только вагон
вполз на станцию в Глионе, где рядом, в саду отеля, гремел оркестр.
Когда
они пересаживались на поезд, идущий в Ко, музыку затопил шум воды, выпускаемой
из гидравлической камеры. Ко лежал почти прямо над ними; виден был фасад
большого отеля с тысячей окон, пламеневших в лучах закатного солнца.
Но
теперь все было иначе: кашляющий паровичок потащил их наверх по крутой спирали,
виток за витком забираясь все выше и выше; он с пыхтеньем нырял в низкие облака,
сыпля из трубы искры, и лицо Николь минутами пропадало из виду; а отель
вырастал с каждым витком спирали, и вдруг они выскочили на яркое солнце прямо
перед ним.
Дик
вскинул рюкзак на плечо и пошел к багажному отделению за своим велосипедом; Николь
не отставала в вокзальной суете.
– Вы
разве не в этот отель? – спросила она.
– Я
решил быть экономным.
– Тогда
приходите к нам обедать. – И после того, как окончилась неразбериха с
багажом:
– Вот
моя сестра – а это доктор Дайвер из Цюриха.
Дик
увидел высокую молодую женщину лет двадцати пяти, державшуюся свободно и уверенно.
Кланяясь, он подумал: самонадеянная и в то же время легко ранима. Знаем мы этих
женщин с похожим на цветок ртом, в любую минуту готовы закусить удила.
– Я
приду после обеда, – пообещал Дик. – Дайте мне время
акклиматизироваться немножко.
Он ушел
со своим велосипедом, чувствуя провожающий его взгляд Николь, чувствуя всю
беспомощность ее первой любви, чувствуя, как от этого внутри у него все
переворачивается. Пройдя в гору метров триста, он добрался до другого отеля. Он
снял номер и минут через десять уже мылся в ванной. От этих десяти минут в
памяти остался только неясный гул, как с похмелья, в который порой врывались
чьи-то голоса, чужие, ненужные голоса, ничего не знавшие о том, как он любим.
|
