Фрэнсис Скотт Фицджеральд «Ночь нежна»

21

Вечером Розмэри опять была занята – праздновали чей-то день рождения. В вестибюле Дик повстречал Коллиса Клэя, но ему хотелось пообедать без собеседников, и он тут же выдумал, будто его ждут в отеле «Эксцельсиор».

Но он не отказался зайти с Коллисом в бар, и после выпитого коктейля его смутное недовольство собой отлилось в четкую и определенную форму: пора возвращаться в клинику, прекратить прогул, который больше ничем нельзя извинить. То, что повлекло его сюда, было не столько влюбленностью, сколько романтическим воспоминанием. Одна у него любовь – Николь; пусть нередко ему и тяжело с ней, а все-таки она его единственная настоящая.

Проводить время с Розмэри значило потворствовать своим слабостям; проводить его с Коллисом значило умножать ничто на ничто.

У входа в «Эксцельсиор» он столкнулся с Бэби Уоррен. Она широко раскрыла свои большие красивые глаза, – точь-в-точь те камушки, которыми любят играть дети.

– Я думала, вы в Америке, Дик! А Николь тоже приехала?

– Я вернулся в Европу через Неаполь.

Траурная повязка на его рукаве заставила ее спохватиться:

– Глубоко сочувствую вашему горю.

Деваться было некуда, обедать они пошли вместе.

– Рассказывайте, что у вас слышно, – потребовала она.

Дик по– своему изложил ей события последних месяцев. Бэби нахмурилась; ей нужно было взвалить на кого-то ответственность за надломленную жизнь сестры.

– Вы не думаете, что доктор Домлер с самого начала не правильно ее лечил?

– Методы лечения тут довольно трафаретные – хотя индивидуальный подход к пациенту, разумеется, имеет значение.

– Дик, я, конечно, не специалист и не берусь давать вам советы, но, может быть, ей полезно было бы переменить обстановку – вырваться из больничной атмосферы, жить так, как живут все люди?

– Вы же сами настаивали на этой клинике. Говорили, что тогда только перестанете беспокоиться о Николь…

– Ну, потому что мне не нравилась та отшельничья жизнь, которую вы вели на Ривьере, – забились куда-то в горы, далеко от людей. Я вовсе не предлагаю вам вернуться туда. Почему бы вам, например, не поехать в Лондон? Англичане – самые уравновешенные люди на свете.

– Напрасно вы так думаете, – возразил он.

– Не думаю, а знаю. Я достаточно хорошо изучила их. Сняли бы себе на весну в Лондоне дом – у меня даже есть на примете прелестный домик на Талбот-сквер, который сдается со всей обстановкой. Вот поселились бы в нем и жили среди здоровых, уравновешенных англичан.

Она бы еще долго пересказывала ему обветшалый пропагандистский репертуар 1914 года, но он со смехом прервал ее:

– Я недавно читал один роман Майкла Арлена, и если это…

Она уничтожила Майкла Арлена одним взмахом салатной ложки.

– Он пишет только про каких-то дегенератов. А я имею в виду достойных, респектабельных англичан.

Но в воображении Дика место так легко отвергнутых ею друзей заняли те безликие иностранцы, какими кишмя кишат небольшие отели Европы.

– Не мое, конечно, дело, – снова начала Бэби, готовясь к очередному наскоку, – но оставить ее одну в такой атмосфере…

– Я поехал в Америку хоронить отца.

– Да, да, я понимаю. Я уже высказала вам свое сочувствие. – Она потеребила подвеску хрустального ожерелья. – Но у нас теперь столько денег. И нужно прежде всего употребить их на то, чтобы вылечить Николь.

– Во-первых, я как-то плохо представляю себе, что я буду делать в Лондоне.

– А почему? Мне кажется, вы там могли бы работать не хуже, чем в любом другом месте.

Он откинулся назад и внимательно на нее посмотрел. Если ей и приходила когда-нибудь в голову скверная правда о причине заболевания Николь, она решительно отмела эту правду, затолкала ее подальше в пыльный чулан, точно купленную по ошибке картину не ставшего знаменитым художника.

Разговор был продолжен в «Ульпии», заставленном винными бочками погребке, под звон и стон гитары, на которой молодой музыкант мастерски исполнял «Suona fanfara mia»^[68]. Коллис Клэй тоже был там и подсел к их столику.

– Может быть, я неподходящий муж для Николь, – сказал Дик. – Но она все равно вышла бы за кого-нибудь вроде меня, за человека, в котором рассчитывала найти опору.

– Вы считаете, что с другим мужем она была бы счастливее? – вслух подумала Бэби. – Что ж, можно попробовать.

Только когда Дик закачался от смеха, она поняла всю нелепость своего замечания.

– Поймите меня правильно, – поспешила она сказать, – Вы не должны думать, что мы не благодарны вам за все, что вы сделали. И мы знаем, вам часто приходилось нелегко…

– Ради бога, Бэби! – воскликнул Дик. – Если б я не любил Николь, другое дело.

– Но ведь вы ее любите? – с беспокойством спросила она.

Коллис явно собирался вступить в разговор, и Дик решил переменить тему.

– Поговорим о чем-нибудь другом, – сказал он. – О вас, например. Почему вы не выходите замуж? Мы слышали, будто вы помолвлены с лордом Пэли, двоюродным братом…

– Ах, нет. – В ней вдруг появились робость и уклончивость. – Это было в прошлом году.

– Но почему все-таки вы не выходите замуж? – не отставал Дик.

– Сама не знаю. Один человек, которого я любила, погиб на войне. Другой от меня отказался.

– Расскажите подробнее, Бэби. Я слишком мало знаю о вас – о ваших взглядах, вашей личной жизни. Вы никогда мне об этом не рассказываете. Мы беседуем только о Николь.

– Они были англичане, и тот и другой. По-моему, нет на свете более безупречных людей, чем настоящие англичане. Я, по крайней мере, не встречала. Так вот, этот человек, – впрочем, это длинная история. Длинные истории скучно слушать, правда?

– И как еще! – сказал Коллис.

– Отчего же, – по-моему, все зависит от рассказчика.

– Это уж ваша специальность. Вы умеете поддерживать общее веселье одной фразой или даже одним словом, вставленным время от времени. Тут нужен особый талант.

– Нет, просто сноровка, – улыбнулся Дик. В третий раз за вечер он не соглашался с ее мнением.

– Да, я придаю большое значение форме. Люблю, чтобы все было как следует и с размахом. Вы человек другого склада, но вы должны признать, что это говорит о моей основательности.

Тут Дик даже поленился возражать.

– Да, я знаю, есть люди, которые говорят: Бэби Уоррен скачет по всей Европе, гоняется за новинками и упускает главное, что есть в жизни. А я считаю наоборот – я из тех немногих, кто как раз главного не упускает. Я встречалась с самыми интересными людьми своего времени. – Гитарист опять заиграл, и тренькающие переборы гитары глушили разговор, но Бэби повысила голос:

– Я редко совершаю большие ошибки…

– Только очень большие, Бэби.

Она уловила в его взгляде насмешку и решила, что продолжать не стоит.

Видимо, они просто в силу своей природы не могут ни в чем сойтись. И все-таки что-то в ней импонировало ему, и по дороге к «Эксцельсиору» он наговорил ей кучу любезностей, чем поверг ее в немалое смущение.

На следующий день Розмэри пожелала непременно угостить Дика завтраком.

Она повела его в маленькую тратторию, содержатель которой, итальянец, долго прожил в Америке, и там они ели яичницу с ветчиной и вафли. После завтрака они вернулись в отель. Открытие Дика, что ни он ее, ни она его не любит, не охладило, а скорей даже разожгло его страсть. Теперь, зная, что не войдет в ее жизнь надолго, он желал ее, как желают блудницу. Вероятно, для многих мужчин только это и обозначается словом «любовь», а не душевная одержимость, не растворение всех красок жизни в неяркой ровной голубизне – то, чем когда-то была для него любовь к Николь. Ему и сейчас делалось физически дурно при одной мысли, что Николь может умереть, или навсегда утратить разум, или полюбить другого.

В номере у Розмэри сидел Никотера, и они долго болтали о своих киношных делах. Когда наконец Розмэри намекнула ему, что пора уходить, он с комическим возмущением подчинился, довольно нахально подмигнув на прощанье Дику. Потом, как обычно, затрещал телефон, и очередной разговор длился добрых десять минут, так что Дик потерял терпение.

– Пойдем лучше ко мне, – предложил он, и она согласилась.

Она лежала на широкой тахте, положив голову к нему на колени; он играл мягкими локонами, обрамлявшими ее лоб.

– Что, если я опять задам вопрос? – сказал он.

– О чем?

– О ваших романах. Я просто любопытен – чтобы не сказать похотливо любопытен.

– Вы хотите знать, что было у меня после встречи с вами?

– Или до.

– Нет, нет, – вскинулась она. – «До» ничего не было. Вы были первым мужчиной, который для меня что-то значил. Вы и сейчас единственный, кто для меня что-то значит по-настоящему. – Она помолчала, задумавшись. – После того лета я целый год ни на кого не смотрела.

– А потом?

– Потом – был один человек.

Он воспользовался расплывчатостью ее ответа.

– Хотите, я вам опишу все, как было: первый роман ни к чему не привел, и за ним последовала долгая пауза. Второй оказался удачнее, но для вас это был роман без любви. На третий раз все сложилось к общему удовольствию…

Он уже не мог прервать этого самоистязания.

– Потом был один длительный роман, который постепенно изжил себя, и тут вы испугались, что у вас ничего не останется для того, кого вы полюбите всерьез. – Он чувствовал себя почти викторианцем. – После этого пошла мелочь, легкие флирты, и так продолжалось до последнего времени. Ну как, похоже?

Она смеялась сквозь слезы.

– Ни капельки не похоже, – сказала она, и Дик невольно почувствовал облегчение. – Но когда-нибудь я в самом деле полюблю всерьез, и уж кого полюблю, того больше не выпущу.

Но вдруг и тут зазвонил телефон и голос Никотеры спросил Розмэри. Дик прикрыл трубку ладонью.

– Будете говорить с ним?

Она подошла к телефону и затараторила по-итальянски с такой быстротой, что Дик не мог разобрать ни слова.

– Вы слишком много времени тратите на телефон, – сказал он. – Уже почти четыре часа, а в пять у меня деловое свидание. Идите развлекайтесь с синьором Никотерой.

– Зачем вы говорите глупости?

– Мне кажется, можно было бы отставить его на то время, что я здесь.

– Не так все это просто. – Она вдруг разрыдалась. – Дик, я люблю вас, только вас и никого больше. Но что вы можете дать мне?

– Что может дать Никотера кому бы то ни было?

– Это совсем другое дело.

…потому что молодое тянется к молодому.

– Он ничтожный итальяшка! – сказал Дик. Он бесновался от ревности, он не хотел, чтобы ему опять причинили боль.

– Он просто мальчик, – сказала она, всхлипывая. – Вы сами знаете, что я прежде всего ваша.

Поутихнув, он обнял ее за талию, но она устало отклонилась назад и на минуту застыла так, словно в заключительной позе балетного адажио, с закрытыми глазами, со свесившимися волосами утопленницы.

– Отпустите меня. Дик, у меня что-то все в голове перепуталось.

Он наступал на нее – большая птица с взъерошенными рыжими перьями, – а она инстинктивно отстранялась, испуганная этой неоправданной ревностью, которая погребла под собой привычную ласку и чуткость.

– Я хочу знать правду.

– Вот вам правда: мы много бываем вместе, он делал мне предложение, но я отказала. Что из этого? Чего вы от меня хотите? Вы мне никогда предложения не делали. По-вашему, лучше, если я растрачу всю жизнь на флирты с недоумками вроде Коллиса Клэя?

– Вчерашний вечер вы провели с Никотерой?

– Это вас не касается. – Снова она заплакала. – Нет, нет, Дик, простите меня, вас все касается. Вы и мама – единственные дорогие мне люди на свете.

– А Никотера?

– Сама не знаю.

Она достигла той меры уклончивости, когда самые простые слова кажутся полными тайного значения.

– Вы больше не чувствуете ко мне то, что чувствовали в Париже?

– Когда я с вами, мне хорошо и спокойно. Но в Париже было по-другому. А может быть, это только кажется – трудно судить о своих чувствах столько времени спустя. Ведь правда?

Он подошел к шкафу, достал выходной костюм, свежую сорочку, галстук – раз ему пришлось впитать в свое сердце злобу и ненависть этого мира, значит, для Розмэри там места нет.

– Не в Никотере дело! – воскликнула она. – Дело в том, что завтра утром мы все уезжаем в Ливорно. Ах, зачем, зачем это случилось! – Опять у нее потоком хлынули слезы. – Как мне жаль! Лучше бы вы не приезжали сюда.

Лучше бы все оставалось просто чудесным воспоминанием. У меня так тяжело на душе, будто я поссорилась с мамой.

Он начал одеваться. Она встала и пошла к двери.

– Я сегодня не поеду в гости. – Это была последняя попытка. – Я останусь с вами. Мне никуда не хочется ехать.

Нарастала новая волна, но он отступил, чтобы его опять не захлестнуло.

– Я весь вечер буду у себя в номере, – сказала она. – До свидания, Дик.

– До свидания.

– Ах, как жаль, как жаль. Как мне жаль. Что же это все-таки?

– Я давно уже пытаюсь понять.

– Зачем же было приходить с этим ко мне?

– Я как Черная Смерть, – медленно произнес он. – Я теперь приношу людям только несчастье.