ХLVII
Но вот
на пятом году, когда во всех деревнях был заведен образцовый порядок, когда над
законченной сторожевой башней уже несколько месяцев развевалась хоругвь с Тупой
Подковой, а Ягенка благополучно родила четвертого сына, которого назвали
Юрандом, старый Мацько сказал как-то Збышку:
– Все
на свете случается, вот бы послал бог счастье еще в одном деле, и можно умереть
спокойно.
Збышко
поглядел на него испытующим взором и, помолчав с минуту, спросил:
– Уж
не о войне ли с крестоносцами вы говорите, больше ведь вам и желать-то нечего?
– Я
скажу тебе, что и раньше говорил, – ответил Мацько, – покуда жив
магистр Конрад, войны не будет.
– Не
век ему жить!
– Да
и мне не век, вот почему я совсем про другое думаю.
– Про
что же?
– Э!
Лучше не загадывать. А пока что съезжу я в Спыхов, а коли приведет бог, так и к
князьям в Плоцк да в Черск.
Збышко
не очень удивился, – Мацько за последние годы не раз ездил в
Спыхов, – он только спросил:
– Долго
ли пробудете?
– Да
на этот раз подольше, в Плоцке придется задержаться.
Спустя
неделю Мацько и впрямь уехал, захватив с собой несколько повозок и добрые доспехи,
«на случай, если придется с кем-нибудь драться». Прощаясь, он еще раз
предупредил, что, может, задержится, и действительно задержался: целых полгода
не было о нем ни слуху ни духу. Збышко стал уж беспокоиться и наконец отправил
в Спыхов нарочного, но тот встретил Мацька за Серадзом и вернулся с ним домой.
Старый
рыцарь был что-то мрачен, но, порасспросив Збышка обо всем, что делалось в его
отсутствие, и узнав, что все в порядке, успокоился, повеселел и сам заговорил о
своей поездке.
– Знаешь,
я был в Мальборке, – сказал он.
– В
Мальборке?
– А
то где же?
Збышко
воззрился на него в изумлении, затем хлопнул себя по ляжке и воскликнул:
– Господи!
А я-то совсем забыл!
– Ты-то
мог забыть, потому что выполнил свой обет, – ответил Мацько,
– но
не приведи бог, чтобы я от обета своего отступился и честь свою замарал. Не в
обычае это у нас, и клянусь крестом святым, что, покуда жив, я этого обычая не
нарушу.
Мацько
при этом нахмурился, и лицо его стало таким ужасным и грозным, каким Збышко
видел его только в былые годы у Витовта и Скирвойла, когда надо было сражаться
с крестоносцами.
– Ну,
и что же? – спросил Збышко. – Не одолели?
– Как
же я мог его одолеть, коли он не принял моего вызова.
– Почему?
– Он
стал великим комтуром.
– Куно
Лихтенштейн стал великим комтуром?
– Ба!
Его, может, и великим магистром изберут. Как знать! Но он уже сейчас почитает
себя равным князьям. Говорят, в ордене он вершит всеми делами, все лежит на его
плечах, магистр без него шагу не ступит. Да разве он выйдет драться на
утоптанной земле? Только на смех меня люди подняли бы.
– Неужели
посмеялись над вами? – спросил Збышко, гневно сверкнув глазами.
– Посмеялась
княгиня Александра в Плоцке. «Поезжай, говорит, и вызови римского императора!
Я, говорит, знаю, что ему – это Лихтенштейну! – послали вызовы и Завиша
Чарный, и Повала, и Пашко из Бискупиц, но он даже таким мужам ничего не ответил
– не может. Не потому, что трус, нет, он монах и занимает, говорит, столь
важный и почетный пост, что ему совсем не до этого и честь его больше
пострадала бы, когда бы он принял вызов». Вот что она сказала.
– А
что вы ей сказали на это?
– Огорчился
я страх как и говорю ей, что мне все едино не миновать в Мальборк ехать, чтобы
мог я богу и людям сказать: «Я все сделал, что мог». И упросил я княгиню
придумать что-нибудь и послать меня в Мальборк с письмом: знал я, что не унести
мне иначе ног из этого волчьего логова. А про себя так думал: «Что ж, не принял
ты вызова ни Завиши, ни Повалы, ни Пашка, но коли я при самом магистре, при
всех комтурах да при гостях вцеплюсь тебе в бороду да вырву ее вместе с усами,
небось придется тебе драться».
– Ах,
чтоб вас! – в восторге воскликнул Збышко.
– А
что? – сказал старый рыцарь. – На все можно средство найти, была бы
только голова на плечах. Да не сподобил меня на сей раз господь: не застал я
Лихтенштейна в Мальборке. Не знал я, что мне делать: то ли ждать его, то ли
следом ехать. Боялся разминуться. Но с давних пор знаком я с магистром и
великим ризничим и решил открыть им, зачем приехал. Как они закричат тут на
меня: не бывать, мол, этому!
– Почему
же?
– А
магистр мне вот что сказал: «Что бы ты про меня подумал, когда бы я стал
принимать вызовы от всех рыцарей из Мазовии или из Польши?» Что там говорить,
прав он был, его бы уж давно и на свете не было. Они с ризничим долго
удивлялись, а потом возьми да и расскажи все за ужином. Что тут поднялось,
словно кто в улей дунул! Особенно гости как зашумят: «Куно не может, кричат,
так мы можем!» Выбрал я себе троих, хотел по очереди с ними драться, долго
просил магистра, но он позволил драться только с одним, тоже Лихтенштейном,
родичем Куно.
– Ну
и что же? – вскричал Збышко.
– Что
ж, привез я его латы, но так они порублены, что за них и гривны никто не даст.
– Побойтесь
бога, вы же исполнили обет!
– Сперва
я было обрадовался и сам подумал, что исполнил, но потом решил: «Нет! Это не
то!» А теперь совсем потерял покой: может, и впрямь не то!
Но
Збышко стал его утешать:
– Вы
знаете, в таких делах я ни себе, ни другим не даю поблажки, но когда бы со мной
приключилось такое, я бы почел, что исполнил обет. Вот что я вам скажу: самые
славные рыцари в Кракове подтвердят мои слова. Сам Завиша – а он лучше всех
разбирается в делах рыцарской чести – наверно, то же скажет.
– Ты
так думаешь? – спросил Мацько.
– Да
вы сами подумайте: они ведь на весь мир прославились и тоже его вызвали; но
никто из них не добился даже того, чего добились вы. Вы дали обет убить
Лихтенштейна и Лихтенштейна зарубили.
– Может,
так оно и есть, – проговорил старый рыцарь.
А
Збышко, которого живо занимали рыцарские дела, стал спрашивать:
– Ну
рассказывайте: молодой он был или старый? И как вы дрались? Конными или пешими?
– Ему
было лет тридцать пять, и борода у него была до пояса, а дрались мы на конях. С
божьей помощью я его копьем пощупал, а там дошло дело и до мечей. И так, говорю
тебе, кровь у него хлестала изо рта, что вся борода слиплась, стала как
сосулька.
– А
вы все жаловались, что стареете!
– Когда
я сяду на коня или ноги на земле раскорячу, так еще крепко держусь, но в
доспехах на коня мне уже не вскочить.
– Но
и Куно из ваших рук не ушел бы.
Старик
пренебрежительно махнул рукой, давая понять, что справиться с Куно ему было бы
куда легче; затем они пошли осматривать трофейные латы, которые Мацько захватил
только как доказательство своей победы; они были совсем изрублены и не имели
никакой цены. Целыми остались только набедерники да наголенники работы отличных
мастеров.
– Все-таки
лучше, если бы это были латы Куно, – мрачно сказал Мацько.
– Всевышний
знает, что лучше, – возразил Збышко. – Коли Куно станет магистром,
вам уж его не достать, разве только встретитесь в большой битве.
– Послушал
я там, что люди толкуют, – заметил Мацько. – Одни говорят, что после
Конрада будет Куно, а другие – будто брат Конрада, Ульрих.
– По
мне, уж лучше Ульрих, – сказал Збышко.
– И
я так думаю, а знаешь, почему? Куно умнее и хитрее, а Ульрих горяч. Это
настоящий рыцарь, он блюдет рыцарскую честь, но рвется в бой с нами. Говорят,
коли станет он магистром, такая сразу начнется война, какой еще не бывало на
свете. А Конрад что-то хиреет. Как-то раз ему при мне стало худо. Что ж, может,
и дождемся мы войны!
– Дай-то
бог! А что, у них новые разногласия с королевством?
– И
старые, и новые. Крестоносец, он всегда крестоносец. Хоть и знает, что ты
сильней и трогать тебя опасно, все едино будет на твое посягать, иначе он не
может.
– Крестоносцы
думают, что орден сильнее всех государств.
– Не
все, но многие из них так думают, в том числе и Ульрих. Они и впрямь очень
сильны.
– А
помните, что говорил Зындрам из Машковиц?
– Как
не помнить, с каждым годом все хуже дела у крестоносцев. Брат брата так не
примет, как меня там люди принимали, когда немцы этого не видели. Вот где у
народа сидят крестоносцы.
– Выходит,
недолго ждать осталось!
– То
ли долго, то ли недолго, – проговорил Мацько.
И,
подумав, прибавил:
– А
пока суд да дело, надо усердно трудиться, приумножать достояние, чтобы с честью
выступить на войну.
|
