Увеличить |
VI
Князь
первый взял на совете слово.
– Вся
беда в том, – сказал он, – что нет у нас никакого письма, никакого
свидетельства против комтуров. Хоть и справедливы как будто подозрения, хоть и
сам я думаю, что это они похитили дочку Юранда, но что из этого? Они отопрутся.
А если великий магистр потребует у нас доказательств, что мы ему скажем? Ведь
даже письмо Юранда свидетельствует в их пользу.
– Ты
говоришь, – обратился князь к Збышку, – что они под угрозой вынудили
его написать это письмо. Может, так оно и есть, иначе правда была бы на их
стороне и бог не помог бы тебе в битве с Ротгером. Но если они вынудили его
написать одно письмо, то могли вынудить написать и два. Может, и у них есть
свидетельство Юранда, что они неповинны в похищении бедной девушки. Они покажут
это письмо магистру, и что тогда будет?
– Да
ведь они, вельможный князь, сами сказали, что отбили Дануську у разбойников и
что она у них.
– Знаю.
Но теперь они говорят, что ошиблись, что это другая девушка, и самый сильный у
них довод – что сам Юранд от нее отрекся.
– Отрекся
потому, что они ему другую показали; оттого он и разъярился.
– Так
оно, верно, и было; но они-то могут сказать, что это только наши домыслы.
– Их
ложь, – сказал Миколай из Длуголяса, – что лес дремучий. С краю еще
что-то видно, а чуть подальше – дебри непроходимые, так что человек непременно
заблудится и совсем собьется с дороги.
Затем он
повторил свои слова господину де Лоршу по-немецки.
– Сам
великий магистр, – заметил тот, – лучше их, да и брат его хоть и
дерзок, но блюдет рыцарскую честь.
– Это
верно, – поддержал его Миколай. – Магистр человек хороший, но не
умеет он держать в узде капитул и комтуров и ничего не может поделать, хоть и
не рад, что орден на людских обидах стоит. Поезжайте, поезжайте, рыцарь до
Лорш, и расскажите ему все, что у нас произошло. Они иноземцев больше стыдятся,
чем нас, боятся, чтобы те не рассказали при чужих дворах об их вероломстве и
злодеяниях. А когда магистр потребует у вас доказательств, вы ему вот что скажите:
«Один бог правду видит, а человек должен искать ее. Так коли хочешь, мол,
доказательств, поищи их: вели обшарить замки, учинить допрос людям, позволь нам
поискать, ведь они все басни рассказывают, будто сироту похитили лесные
разбойники».
– Все
басни рассказывают, – повторил де Лорш.
– Разбойники
не посягнули бы ни на княжий дом, ни на дочь Юранда, а если бы они даже похитили
ее, то для того, чтобы взять выкуп, и сами дали бы знать, что она у них.
– Я
все это расскажу, – сказал лотарингский рыцарь, – и отыщу де Бергова.
Мы с ним земляки, и хоть я не знаю его, но говорят, будто он родич графа
Гельдернского. Он был в Щитно, пусть расскажет магистру все, что видел.
Збышко
кое-что понял из его слов, а когда Миколай перевел ему остальное, он схватил господина
де Лорша в объятия и так крепко прижал его к груди, что тот даже охнул.
– А
ты тоже непременно хочешь ехать? – спросил князь у Збышка.
– Непременно,
вельможный князь. Что же мне остается делать? Хотел я Щитно захватить, даже
если бы голыми руками пришлось брать замок, но как же мне самочинно начинать
войну?
– Кто
бы начал самочинно войну, тому под мечом палача пришлось бы каяться, –
ответил князь.
– Закон
есть закон, – сказал Збышко. – Хотел я потом вызвать на поединок
всех, кто был в Щитно, но, говорят, Юранд их там как волов перерезал, и не знаю
я, кто из них остался жив… Но клянусь на кресте святом, что Юранда я до последнего
издыхания не покину!
– Вот
речь, достойная рыцаря! – воскликнул Миколай из Длуголяса. – Нет, ты
мне по душе, да и голову на плечах, видно, имеешь, коли в Щитно сам не
помчался; ведь и дурак догадался бы, что не держат они там ни Юранда, ни его
дочки, а увезли их, наверно, в другие замки. А за то, что сюда приехал, бог в
награду ниспослал тебе победу над Ротгером.
– Да! –
вспомнил князь. – Мы это и от Ротгера слыхали: из четверых жив теперь
только старый Зигфрид; прочих бог уже покарал коли не твоей рукой, так Юранда.
Зигфрид не такой негодяй, как все они, но, пожалуй, он из них самый свирепый.
Плохо, что Юранд и Дануська в его руках, надо немедля спасать их. Чтобы и с
тобой не приключилось худа, я дам тебе письмо к магистру. Слушай хорошенько и
помни, что едешь ты к нему не как посол, а как гонец от меня, а магистру я вот
что пишу. Коли посягнули они в свое время на меня, потомка их благодетелей,
так, верно, и Дануську похитили, тем более что они злобой на Юранда дышат. Я
прошу магистра повелеть учинить повсюду розыск девушки и, коли хочет он жить в
мире со мною, тотчас отдать ее в твои руки.
Збышко
при этих словах бросился князю в ноги и, обняв его колени, воскликнул:
– А
Юранд, вельможный князь, а Юранд? Заступитесь за него! Коли смертельны его
раны, то пусть хоть на родовом пепелище умрет, на руках у детей.
– Написал
я и про Юранда, – милостиво сказал князь. – Магистр должен выслать
двоих судей, и я двоих, дабы они рассудили дела комтуров и Юранда по законам
рыцарской чести. А судьи пусть себе еще главу изберут, и как решат они, так и
будет.
На этом
совет кончился, и Збышко, который вскоре должен был тронуться в путь, простился
с князем; но перед уходом Миколай из Длуголяса, человек бывалый, хорошо знавший
крестоносцев, отвел молодого рыцаря в сторону и спросил у него:
– Оруженосца
своего, чеха, ты возьмешь с собой к немцам?
– Да
уж, верно, он от меня не отстанет. А что?
– Жаль
парня. Он у тебя молодец, а ты вот подумай, что я тебе скажу: ты-то из
Мальборка цел уйдешь, разве только с противником посильнее придется сразиться,
а ему не миновать гибели.
– Почему?
– Да
потому, что эти собаки винят его в том, будто он заколол де Фурси. Они ведь
должны были написать магистру про смерть де Фурси и, наверное, написали, что
это чех пролил его кровь. В Мальборке ему этого не простят. Суд и кара ждут
его, и как же ты убедишь магистра, что он в этом неповинен? Да и Данфельду он
изломал руку, а тот был великому госпитальеру сродни. Жаль мне его, и еще раз
говорю тебе: коли поедет он с тобой, то на верную смерть.
– Не
поедет он на верную смерть: я его в Спыхове оставлю.
Но все
сложилось иначе, и чеху не пришлось оставаться в Спыхове. На другой день Збышко
и де Лорш отправились со своими слугами в путь. Де Лорш, которого ксендз
Вышонек разрешил от обетов, данных Ульрике д'Эльнер, ехал счастливый, весь
предавшись воспоминаниям о красоте Ягенки из Длуголяса, и хранил молчание;
Збышко не мог поговорить с ним о Дануське, потому что они плохо понимали друг
друга, и завел разговор с Главой, который еще ничего не знал о предстоящей
поездке к крестоносцам.
– Я
еду в Мальборк, – сказал ему Збышко, – и когда ворочусь, одному богу
известно… Может, в самом скором времени, а может, весною, а может, через год, а
может, и вовсе не ворочусь, понял?
– Понял.
Вы, ваша милость, верно, и затем еще едете, чтобы биться с тамошними рыцарями?
Вот и слава богу, что у каждого рыцаря есть оруженосец.
– Нет, –
возразил Збышко, – не затем я еду, чтобы с ними биться, разве уж если
поневоле придется, а ты совсем со мной не поедешь, останешься дома в Спыхове.
Услышав
эти слова, чех сперва опечалился и стал горько сетовать, а потом начал просить
своего молодого господина, чтобы тот не оставлял его.
– Я
дал клятву не покидать вас, ваша милость, своей честью поклялся я в том на
кресте; а что, если над вами беда там стрясется, как же мне показаться тогда в
Згожелицы, на глаза моей пани? Ей я дал клятву, сжальтесь же надо мною, чтобы
сраму мне перед нею по натерпеться.
– А
разве ты не дал ей клятву, что будешь мне послушен? – спросил Збышко.
– Как
не дать, дал. Во всем я дал клятву быть вам послушным, только не в том, чтобы
покидать вас. Коли вы, ваша милость, меня прогоните, так я за вами поодаль
поеду, чтобы в нужде быть у вас под рукой.
– Я
тебя не гоню и не стану гнать, – ответил ему Збышко, – но что же это за
неволя такая, что никуда не могу я услать тебя, хоть и в дальний путь, и ни на
один день не могу от тебя отвязаться? Не будешь же ты вечно стоять надо мной,
как палач над невинной душою. А коли и случится битва, чем же ты мне поможешь?
Я не говорю про войну, на войне все люди воюют, а на поединке ты ведь за меня
драться не станешь. Будь Ротгер сильнее меня, не его доспехи лежали бы у нас на
повозке, а мои у него. Да и то надо тебе сказать, что с тобой мне хуже там
будет, из-за тебя мне может грозить опасность.
– Как
так, ваша милость?
Тогда
Збышко рассказал ему обо всем, что слышал от Миколая из Длуголяса, о том, как
комтуры не могли признаться, что убили де Фурси, и обвинили в этом его и будут
поэтому искать отомстить ему.
– А
схватят они тебя, – заключил он свой рассказ, – так ведь не оставлю
же я тебя в лапах у этих собак и сам тогда могу сложить голову.
Помрачнел
чех, услышав эти слова; он понимал, что господин его прав, однако еще пытался
поставить на своем.
– Да
ведь и на свете уж нет тех, кто видал меня: одних, говорят, старый пан из
Спыхова перебил, а Ротгера вы убили, ваша милость.
– Тебя
слуги видали, они тащились поодаль, да и старый крестоносец жив, сейчас он,
наверно, в Мальборке, а коли нет его еще там, так приедет; даст бог, магистр
его вызовет.
На это
чеху нечего было больше сказать, и они в молчании ехали до самого Спыхова. Там
они застали всех готовыми к бою; старый Толима ждал, что либо крестоносцы
учинят набег на городок, либо Збышко, вернувшись, поведет их на выручку старого
господина. Повсюду на проходах через болота и в самом городке стояла стража.
Крестьяне были вооружены, да им и не внове была война, и они весело ждали
немцев, надеясь на богатую добычу. В замке Збышка и де Лорша принял ксендз
Калеб и после ужина показал им пергамент с печатью Юранда, на котором ксендз
собственноручно записал со слов рыцаря из Спыхова его последнюю волю.
– Написал
я его духовную, – сказал ксендз, – в ту ночь, когда уехал он в
Щитно, – не надеялся он домой вернуться.
– Почему
же вы мне ничего не сказали?
– Не
мог я сказать, он мне на исповеди признался, что хочет сделать. Вечная ему
память, упокой, господи, его душу…
– Не
молитесь вы за упокой души его, он еще жив. Я знаю это от крестоносца Ротгера,
с которым я бился при дворе князя. Между нами был суд божий, и я убил его.
– Так
и подавно не воротится Юранд… Одна только надежда… на бога!..
– Я
еду с этим рыцарем, чтобы вырвать его из их рук.
– Не
знаешь ты, видно, рук крестоносцев; а уж я-то их знаю – пятнадцать лет
прослужил я ксендзом в их краю, покуда Юранд не приютил меня в Спыхове. Один
бог может спасти Юранда.
– И
может помочь нам.
– Аминь!
Затем
ксендз развернул духовную и стал ее читать. Все свои земли и все достояние
Юранд завещал Данусе и ее детям, а если она умрет без потомства, то ее мужу
Збышку из Богданца. В конце духовной он поручал опеке князя исполнение своей
последней воли: «Буде что не по закону, дабы князь своей властью рассудил». Эта
приписка была сделана потому, что ксендз Калеб знал только каноническое право,
а сам Юранд, вечно занятый войной, был знаком только с правом рыцарским.
Прочитав духовную Збышку, ксендз прочел ее и начальникам спыховской стражи, которые
тут же признали молодого рыцаря своим господином и дали присягу повиноваться
ему.
Начальники
думали, что Збышко тотчас поведет их на выручку старого господина, ибо в груди
их бились суровые сердца и они жаждали битвы, да и к Юранду были привязаны.
Опечалились они, когда узнали, что им придется остаться дома и что один только
молодой господин с горсточкой слуг отправится в Мальборк не затем, чтобы
воевать, а затем, чтобы челом бить на комтуров. Разделял с ними печаль чех
Гловач, хоть и рад он был, что так умножились богатства Збышка.
– Эх, –
сказал он, – кто бы порадовался, так это старый пан из Богданца! Уж он бы
завел тут порядок! Что Богданец по сравнению с таким имением!
А на
Збышка напала вдруг такая тоска по дяде, какая часто нападала на него в трудную
минуту жизни, и, повернувшись к оруженосцу, он сказал ему не раздумывая:
– Чем
сидеть тут попусту, поезжай-ка в Богданец, письмо отвезешь.
– Уж
коли нельзя мне ехать с вашей милостью, так лучше я туда поскачу, –
обрадовался оруженосец.
– Зови
сюда ксендза Калеба, пусть напишет хорошенько обо всем, что тут было, а дяде
письмо прочтет кшесненский ксендз, а нет, так аббат, коли он в Згожелицах.
При этих
словах он смял рукою свой молодой ус и прибавил, как бы про себя:
– Да,
аббат!..
И тотчас
представилась ему Ягенка, синеокая, темноволосая, пригожая, как лань, со
слезами на глазах. Как-то не по себе ему стало, потер он рукою лоб, но про себя
молвил:
«Тосковать
будешь ты, девушка, да не горше тебе будет, чем мне».
Тем
временем пришел ксендз Калеб и сел писать письмо. Збышко все подробно описал с
той самой минуты, как приехал в лесной дом. Ничего он не утаил, зная, что
старый Мацько во всем разберется и будет доволен. Не сравнять Богданец со
Спыховом, богатым и обширным владением, а Збышко знал, что Мацько всегда был
очень лаком до богатства.
Когда
после долгих трудов письмо было написано и скреплено печатью, Збышко снова призвал
оруженосца и вручил ему письмо с такими словами:
– А
может, ты с дядей сюда воротишься, очень я был бы этому рад.
Но лицо
у чеха было озабоченное, он мялся, переступал с ноги на ногу и не уходил.
– Ты
что? – спросил наконец молодой рыцарь. – Хочешь еще что-то сказать?
Так говори.
– Я
хочу, ваша милость… Я хочу еще спросить, что мне там людям рассказывать?
– Каким
людям?
– Ну,
не в Богданце, а по соседству, они ведь тоже захотят обо все узнать.
Збышко,
который решил уже ни с чем от него не таиться, бросил на чеха быстрый взгляд и
сказал:
– Да
не о людях ты говоришь, а об Ягенке из Згожелиц.
Чех на
мгновение вспыхнул и ответил, бледнея:
– О
ней, милостивый пан.
– А
почем ты знаешь, может, она уже вышла за Чтана из Рогова или за Вилька из
Бжозовой?
– Ни
за кого она там не вышла, – решительно возразил оруженосец.
– Аббат
мог ей приказать.
– Не
она аббата слушается, а он ее.
– Так
чего же ты хочешь? Говори ей правду, как и всем.
Чех
поклонился и вышел рассерженный.
«Дай-то
бог, – говорил он про себя, думая о Збышке, – чтоб она тебя забыла,
дай-то бог, чтоб получше нашла. А коли не забыла, то скажу я ей, что женился
ты, да нет у тебя жены, и что, даст бог, овдовеешь раньше, чем ступишь с женой
на порог опочивальни».
Очень
привязан был оруженосец к Збышку, очень жалел он Данусю, но никого так не
любил, как Ягенку, и с той поры как узнал перед поединком в Цеханове, что
Збышко женился, сердце его жгли обида и боль.
– Даст
бог, овдовеешь! – повторил он еще раз.
Но
вскоре в голову ему пришли, видно, иные, более сладкие мысли, потому что, идя к
лошадям, он говорил:
– Слава
богу, хоть к ногам ее упаду.
А Збышко
меж тем рвался в путь, словно снедаемый лихорадкой; ничем другим он не мог
заняться и терзался, думая без конца про Данусю и Юранда. Однако надо было хоть
на одну ночь остаться в Спыхове, чтобы дать отдохнуть господину де Лоршу и
приготовиться в такой дальний путь. Да и сам Збышко был безмерно утомлен и от
поединка, и от целодневного ожидания на ристалище, и от дороги, и от
бессонницы, и от огорчений. Когда спустилась глухая ночь, он бросился на
жесткое ложе Юранда в надежде, что сон хоть ненадолго смежит ему глаза. Но не
успел он уснуть, как к нему постучался Сандерус.
– Вы
спасли меня, господин, от смерти, – сказал он с поклоном, – и так
хорошо было мне с вами, как давно уж ни с кем не бывало. Бог дал вам сейчас
большие владения, вы стали богаче, да и спыховская казна не пуста. Дайте мне
мешочек денег, поеду я в Пруссию от замка к замку и, хоть не очень там для меня
безопасно, может, вам и услужу.
Збышко,
который в первую минуту хотел вышвырнуть его вон из горницы, призадумался;
через минуту он достал из стоявшей около постели дорожной сумы порядочный мешок
денег, бросил Сандерусу и сказал:
– На
вот тебе и ступай! Коли шельма ты, так обманешь, коли честен, так услужишь.
– Шельма
я, господин, – ответил Сандерус, – и обману, да только не вас, а вам
– услужу по чести.
|