Увеличить |
XLI
В
Кракове Мацько пробыл с Яськом недолго, он бы, пожалуй, и раньше уехал, да
Ясько просил остаться – уж очень хотелось юному рыцарю поглядеть и на людей, и
на город, где все казалось ему волшебным сном. Но старый рыцарь очень спешил к
своим пенатам да и страда подоспела, так что не очень помогли все просьбы Яська,
и к успенью путешественники были уже дома
– один
в Богданце, другой в Згожелицах, при сестре.
С той
поры потянулась жизнь довольно однообразная, заполненная трудами по хозяйству и
обычными деревенскими заботами. Урожай в Згожелицах, расположенных в низине, и
особенно в Мочидолах Ягенки собрали богатый; но в Богданце по причине
засушливого лета хлеб не уродился, так что немного понадобилось труда, чтобы
убрать его. Вообще пахотной земли в Богданце было мало, вся земля была еще под
лесом, а за время долгого отсутствия хозяев даже те клинья, которые аббат успел
раскорчевать и подготовить к пахоте, пришли в запустение, так как в Богданце
некому было работать. Но хоть старый рыцарь и чувствителен был ко всякой
потере, однако он не принял это близко к сердцу, зная, что с деньгами нетрудно
навести во всем порядок и лад – было бы только для кого трудиться и хлопотать.
Но в этом-то он и сомневался, это-то и отравляло ему жизнь и труды. Правда, рук
он не опускал, вставал до рассвета, ездил на пастбища, присматривал за работами
в поле и в лесу, выбрал даже место для замка и готовил строевой лес; но когда
после знойного дня солнце закатывалось, пламенея в золотых и багряных отблесках
зари, им не раз овладевала гнетущая тоска, а вместе с ней и тревога, которой он
никогда до этого не испытывал. «Я тут хлопочу, я тут тружусь в поте
лица, – думал он, – а парень мой лежит, может, там, где-нибудь в
поле, пронзенный копьем, и волки зубами перезванивают по покойнику». При мысли
об этом сердце его сжималось и от великой любви, и от великой скорби. Он
прислушивался тогда напряженно, не раздастся ли конский топот, возвещая, что
едет Ягенка; девушка всякий день наведывалась к старому рыцарю, который
притворялся при ней, будто полон надежды, а на самом деле старался ее обрести, укрепить
свою страждущую душу.
А Ягенка
приезжала обычно под вечер, с самострелом у седла и рогатиной для защиты в
случае опасности на обратном пути. Было совершенно невероятно, чтобы она могла
неожиданно застать Збышка дома, даже сам Мацько не ждал его раньше чем через
год-полтора, но, видно, надежда теплилась в душе девушки, и она приезжала не
так, как прежде – нечесаная, в завязанной тесемкой рубашке, в кожушке шерстью
наружу, – теперь коса у нее была красиво заплетена и стан обтянут платьем
из цветного серадзского сукна. Мацько выходил навстречу девушке, и первый ее
вопрос был неизменно: «Ну, что?» – а его ответ: «Да ничего!»; потом он вводил
ее в горницу, и, сидя у огня, они беседовали про Збышка, про Литву, про
крестоносцев и про войну – всякий раз начинали сначала и всякий раз говорили об
одном и том же, но беседы эти никогда им не прискучивали, мало того: они
никогда не могли досыта наговориться.
Так
проходили месяцы. Случалось, что и Мацько наезжал в Згожелицы, но чаще Ягенка посещала
Богданец. Порой, когда в окрестностях бывало неспокойно или старые медведи
преследовали медведиц в охоте и могли напасть на человека, Мацько провожал
девушку домой. Хорошо вооруженный, он не боялся никаких диких зверей, зная, что
он для них опаснее, чем они для него. Старый рыцарь ехал тогда с Ягенкой стремя
в стремя, бор грозно шумел; но они, позабыв обо всем, говорили только про
Збышка: где он? Что делает? Убил ли или скоро убьет столько крестоносцев,
сколько дал обет убить Данусе и ее матери, и скоро ли воротится? Ягенка
задавала при этом Мацьку вопросы, которые задавала ему уже сотни раз, а он
отвечал на них так внимательно и обдуманно, словно слышал их от нее в первый
раз.
– Так
вы говорите, – спрашивала она, – что битва в поле рыцарю не так
страшна, как осада замка?
– А
ты вспомни, что случилось с Вильком. От бревна, сброшенного с вала, не защитит
никакая броня, а в поле, коли только рыцарь хорошо обучен, он и против
десятерых устоит.
– А
Збышко? Добрая ли у него броня?
– У
него их несколько добрых, но лучше всех та, что захватил он в добычу у фриза,
она в Милане выкована. Еще год назад она была Збышку великовата, а теперь как
раз впору.
– А
что, такую броню никаким оружием не возьмешь, а?
– Что
сотворила рука человека, то рука человека и одолеть может. На миланскую броню
есть миланский меч или английские стрелы.
– Английские
стрелы? – спрашивала в тревоге Ягенка.
– Разве
я тебе не говорил? Англичане – самые меткие лучники на всем свете… поискусней
их разве только мазуры в пуще, да у них нет таких добрых луков и стрел. Английский
самострел на сто шагов пробьет самую лучшую броню. Я видал под Вильно.
Английский лучник никогда не промахнется, а есть и такие, что ястреба бьют на
лету.
– Ах,
негодники! Как же вы от них спасались?
– Одно
только средство: сразу ударить на них! Да они, собаки, и бердышами ловко
орудуют, но уж в рукопашной схватке наши их одолеют.
– Хранила
вас десница господня, сохранит теперь и Збышка.
– И
я часто так говорю: «Господи боже, раз уж ты нас сотворил и поселил в Богданце,
гляди теперь, чтобы нам не пропасть!» Да это уж дело богово. Сказать по правде,
приглядывать за целым светом и ничего не забывать – дело нешуточное, но человек
сам о себе напоминает, чем может, не скупится на святую церковь, да и голова у
бога не то, что у нас грешных.
Так они
не раз беседовали, подбадривая друг друга и пробуждая друг у друга надежду в
сердце. А тем временем уходили дни, недели и месяцы. Осенью у Мацька произошло
столкновение со старым Вильком из Бжозовой. Между Вильками и аббатом давно шел
спор из-за нови: держа в залоге Богданец, аббат раскорчевал делянку в лесу и
завладел росчистью. В свое время он за эту росчисть вызывал даже обоих Вильков
драться на копьях или на длинных мечах, но те не захотели выходить на поединок
с духовным лицом, а в суде ничего не могли добиться. Теперь старый Вильк
потребовал свою землю; но такая корысть одолела Мацька, который до земли был
особенно жаден, а тут еще вспомнил, что ячмень нигде так хорошо не родится, как
на нови, что он и слушать не хотел о том, чтобы уступить Вильку росчисть. Они
бы непременно стали жаловаться в щляхетский суд, если бы случайно не
встретились у настоятеля в Кшесне. Когда старый Вильк в конце шумной ссоры
сказал вдруг: «Покуда нас люди рассудят, я положусь на бога, который воздаст
вашему роду за мою обиду», – упрямый Мацько сразу смяк, побледнел, умолк
на минуту, а потом вот что сказал своему сварливому соседу:
– Послушайте,
не я, а аббат начал все дело. Бог его знает, кто тут прав, но коли вы хотите
накликать беду на Збышка, так лучше уж берите новь, уступаю ее вам от чистого
сердца, а Збышку пусть бог пошлет здоровье и счастье.
И он
протянул Вильку руку, а тот, с давних пор зная соседа, просто диву дался, он и
не подозревал, что в суровом, казалось бы, сердце Мацька таится такая любовь к
племяннику и такая тревога за его судьбу. Вильк долго не мог слова вымолвить,
только когда кшесненский настоятель, обрадовавшись, что дело приняло такой
оборот, благословил обоих, старик обрел дар речи:
– Вот
это другой разговор! Не в барыше дело, – стар я, некому мне наследство оставлять, –
а в справедливости. Кто со мной по-хорошему, для того я и своим готов
поступиться. А племянника вашего пусть бог благословит, чтоб не плакать вам о
нем на старости лет, как я о своем единственном сыне плачу…
Они
бросились друг другу в объятия, а потом долго спорили, кому же взять новь.
Однако Мацько в конце концов поддался на уговоры, ведь Вильк и впрямь был один
как перст и наследство ему некому было оставлять.
Мацько в
душе так обрадовался, что зазвал старика в Богданец и угостил его на славу. Он
тешил себя надеждой, что ячмень на нови хорошо взойдет, и доволен был, что
отвратил от Збышка гнев божий.
«Только
бы воротился, а земли и достатка с него хватит!» – думал он.
Ягенка
тоже была очень рада этому примирению.
– Коли
захочет теперь господь милосердный показать, что мир ему милей раздоров, должен
он целым и невредимым воротить вам Збышка, – сказала она, выслушав, как
было дело.
Лицо
Мацька просветлело при этих словах, словно на него упал солнечный луч.
– И
я так думаю! – воскликнул он. – Что и говорить, всемогущ господь, но
есть средство и на небесные силы, надо только умом пораскинуть…
– Хитрости
вам не занимать стать, – ответила девушка, поднимая глаза.
А через
минуту, словно надумавшись, прибавила:
– Ох,
и любите вы вашего Збышка! Ох, и любите!
– Кто
ж его не любит! – возразил старый рыцарь. – А ты? Так уж будто
ненавидишь?
Ягенка
напрямик ничего не ответила, только еще ближе придвинулась к Мацьку, сидевшему
рядом на лавке, и, отворотившись, легонько толкнула старика локтем.
– Оставьте!
И в чем только я перед вами провинилась!
|