XIV
Старый
Мацько не ошибался, когда говорил, что Збышко и Ягенка с удовольствием встречаются
и друг без дружки даже скучают. Под предлогом посещения больного Мацька Ягенка
часто приезжала в Богданец, с отцом или одна, признательный Збышко тоже то и
дело наведывался в Згожелицы, так что с течением времени он свел с Ягенкой
дружбу. Полюбившись друг другу, Збышко и Ягенка охотно стали «советоваться», то
есть попросту болтать обо всем, что было им интересно. К дружбе у обоих
примешивалось и восхищение: молодой и красивый Збышко, который и на войне уже
успел прославиться, и в ристалищах принимал участие, и при королевском дворе
бывал, по сравнению с каким-нибудь Чтаном из Рогова или Вильком из Бжозовой
казался девушке настоящим придворным рыцарем, чуть не королевичем, а Збышка
порой просто изумляла красота девушки. В мыслях он оставался верен своей
Данусе, однако не раз, в лесу ли, дома ли, взглянув вдруг на Ягенку, он
невольно говорил себе: «Вот это лань!» Когда же, обняв стан девушки, он сажал
ее на коня и чувствовал под рукой упругое, точеное тело, то приходил в
смятение, «истома», по словам Мацька, нападала на него, кровь начинала играть в
жилах и точно смаривал сон.
Ягенка,
девушка по натуре гордая, насмешница и задира, с ним становилась сущей смиренницей,
словно служанкой, которая только смотрит в глаза господину, как бы ему
услужить, как бы ему угодить. Збышко понимал, как расположена она к нему, был
благодарен за это ей и все больше искал с нею встреч. С тех пор как Мацько стал
пить медвежье сало, они видались уже чуть не каждый день, а когда у старика
вышел осколок и для затягивания раны понадобилась свежая бобровая струя, они
собрались вдвоем на бобровые гоны.
Прихватив
самострел, они сели на коней и поехали на те самые Мочидолы, которые должны
были пойти в приданое Ягенке, а затем свернули к лесу; оставив под лесом коней
на попечении конюха, они пошли дальше пешком, так как через заросли и болота
трудно было проехать верхом. По дороге Ягенка показала Збышку за широким,
поросшим осокою лугом синюю полосу леса и сказала:
– Это
лес Чтана из Рогова.
– Того,
который хочет взять тебя в жены?
Она
засмеялась:
– Взял
бы, кабы далась!
– Тебе
легко оборониться, возьми только Вилька на подмогу, он, я слыхал, зубы на Чтана
точит. Диво, что еще не вызвали друг дружку на смертный бой.
– Едучи
на войну, батюшка им так сказал: «Передеретесь, так на глаза мне не показывайтесь».
Что было им делать? В Згожелицах они друг на дружку рычат, а потом в Кшесне
пьют вместе в корчме, покуда под лавку не свалятся.
– Дураки!
– Почему
же?
– Да
покуда Зыха не было дома, надо было не тому, так другому дураку напасть на
Згожелицы, да и взять тебя силком. Ну, что бы Зых мог поделать, кабы,
воротившись с войны, да нашел тебя с младенцем на руках?
Голубые
глаза Ягенки так и засверкали:
– Думаешь,
я бы далась? Да что, в Згожелицах людей нету, а я не могу схватиться за рогатину
или самострел? Пускай бы сунулись! Я любого прогнала бы домой, да еще набег
учинила на Рогов или Бжозовую. Батюшка знал, что может спокойно идти на войну.
При этих
словах Ягенка так нахмурила свои красивые брови и стала так грозно потрясать
самострелом, что Збышко рассмеялся и сказал:
– Тебе
не девушкой быть, а рыцарем.
Успокоившись,
она ответила:
– Чтан
берег меня от Вилька, а Вильк от Чтана. Да и аббат меня охранял, ну, а с
аббатом лучше никому не ссориться…
– Эва! –
ответил Збышко. – Все тут у вас боятся аббата! А я вот, по чести тебе
скажу, не побоялся бы ни аббата, ни Зыха, ни згожелицких мужиков, ни тебя,
клянусь Георгием Победоносцем, не побоялся бы, взял бы силком – и конец…
Ягенка
стала как вкопанная и, подняв на Збышка глаза, спросила каким-то странным голосом,
протяжно и мягко:
– Взял
бы?..
Губы у
нее раскрылись, и, зардевшись, словно зорька, она ждала ответа.
Но он,
видно, думал только про то, что сделал бы на месте Чтана или Вилька, и через
минуту, тряхнув золотыми кудрями, продолжал:
– И
чего девке с хлопцами воевать, коли ей надобно замуж? Третий жених не случится,
так придется из них выбирать, что ж поделаешь?
– Не
говори мне этого, – печально сказала девушка.
– А
что? Давно я тут не бывал, не знаю, есть ли кто в округе, кто мог бы прийтись
тебе по нраву?..
– Ах! –
уронила Ягенка. – Перестань!
В
молчании пошли они дальше, продираясь сквозь заросли, особенно густые здесь
оттого, что кусты и деревья были сплошь увиты диким хмелем. Збышко шел впереди,
разрывая зеленые плети хмеля, ломая местами ветви, а Ягенка, как некая богиня
охоты, следовала за ним с самострелом за плечами.
– За
этой чащей, – сказала она, – будет глубокая речка, но я знаю брод.
– У
меня сапоги выше колен, небось пройдем, ног не замочим, – ответил Збышко.
Вскоре
они вышли к речке. Ягенка, которая хорошо знала мочидольские леса, легко нашла
брод; однако оказалось, что вода от дождей поднялась и речушка стала довольно
глубокой. Збышко, не спрашиваясь, взял девушку на руки.
– Да
я бы и так перешла, – возразила Ягенка.
– Держись
за шею! – велел Збышко.
И
медленно стал переходить разлившуюся речку, пробуя всякий раз ногой грунт, чтобы
не попасть на глубокое место, а девушка, как и велел ей юноша, все прижималась
к нему; когда уже было недалеко до берега, она сказала:
– Збышко?
– Что
тебе?
– Не
пойду я ни за Чтана, ни за Вилька…
Он вынес
ее на берег, осторожно опустил на прибрежную гальку и сказал с легким волнением:
– Дай
бог тебе жениха самого что ни на есть лучшего! Обижаться ему не придется.
До
Одстаянного озерца было уже недалеко. Впереди шла теперь Ягенка; изредка
оборачиваясь, она прижимала пальцы к губам, приказывая Збышку хранить молчание.
Они шли по мокрой низине, пробираясь сквозь заросли лоз и сивого тальника.
Справа до них долетал птичий гомон, что очень удивило Збышка, так как уже
наступила пора отлета.
– Там
болото не замерзает, – прошептала Ягенка, – вот утки на нем и зимуют,
да и в озерце вода замерзает только в сильные морозы, и то у самого берега.
Глянь, как оно дымится…
Збышко
поглядел сквозь кусты лозняка и увидел густой туман: это и было Одстаянное озерцо.
Ягенка
опять прижала палец к губам, и через минуту они были у цели. Девушка первая крадучись
взобралась на толстую старую иву, низко склонившуюся над водой. Збышко
последовал за нею; некоторое время они, ничего не видя в тумане, тихо лежали,
слушая лишь жалобный крик чибисов и чаек над головами. Но вот потянул ветерок,
зашелестел в лозах и желтеющей листве ив, и глазам охотников открылась в низине
гладь озерца, которую рябил ветер.
– Не
видно? – прошептал Збышко.
– Не
видно. Тише!..
Через
минуту ветер умолк, и воцарилась глубокая тишина. Но вот на зеркале озерца затемнела
одна голова, другая, затем поближе к охотникам спустился к реке крупный бобр со
свежесорванной веткой в пасти и поплыл между цветами калужницы и ряской,
поднимая вверх морду и толкая ветку вперед. Збышко, который лежал на дереве
пониже Ягенки, увидел вдруг, как осторожно шевельнулись у девушки локти и
наклонилась вперед голова, – Ягенка, видно, целилась в зверя, который, не
подозревая о грозящей ему опасности, плыл к чистой глади озерца на расстоянии
не больше половины полета стрелы.
Но вот
зажужжала тетива самострела и одновременно раздался голос Ягенки:
– Готово!
Готово!..
Збышко в
один миг взобрался повыше и сквозь ветви поглядел на гладь озерца: бобр то погружался
в воду, то всплывал на поверхность, перекувыркиваясь при этом и показывая более
светлое, чем спинка, брюшко.
– Здорово
попала! Сейчас ему конец! – сказала Ягенка.
Она
отгадала, движения бобра становились все слабей, еще немного – и он всплыл на поверхность
кверху брюхом.
– Я
пойду за ним, – сказал Збышко.
– Не
ходи. Тут у берега трясина бездонная. Коли не знаешь, как пробираться,
наверняка засосет.
– Как
же мы его добудем?
– Да
ты про то не думай – к вечеру он уж будет в Богданце, а нам пора домой…
– Ловко
ты его подстрелила!
– Э,
мне не впервой!..
– Другие
девушки и глянуть на самострел боятся, а с тобой хоть целый век по лесу ходи!..
Услышав
эту похвалу, Ягенка улыбнулась от радости, но ничего не сказала, и они пошли
назад по старой дороге через лозняк. Збышко стал расспрашивать о бобровых
гонах, Ягенка рассказала ему, сколько бобров на мочидольских и згожелицких
болотах и как они на озерцах и речушках строят свои мазанки и плотины.
Вдруг
она хлопнула себя по боку.
– Ах
ты господи! – воскликнула она. – Забыла на иве стрелы. Подожди меня!
Не успел
он сказать, что сам сходит за ними, как она, словно серна, помчалась назад и
через минуту исчезла из виду. Збышко ждал, ждал и уж стал удивляться, что это
ее так долго нет.
– Верно,
растеряла стрелы и ищет их, – сказал он сам себе, – а все-таки надо
пойти поглядеть, не случилось ли чего с нею…
Однако
не успел он сделать и двух шагов, как перед ним появилась Ягенка с самострелом
в руке, смеющаяся, румяная и с бобром за плечами.
– Господи! –
воскликнул Збышко. – Да как же ты его добыла?
– Как?
Влезла в воду – вот и вся недолга! Мне не впервой, а тебя я не хотела пустить,
ты ведь не знаешь, куда надо плыть, так тебя трясина и засосала бы.
– А
я ждал тебя тут, как дурак! Хитрая ты девчонка.
– Что
же мне было делать? Раздеваться, что ли, при тебе?
– Так
ты и стрелы не забыла?
– Нет,
это я только хотела, чтобы ты отошел от берега.
– Так,
так! Ну, а пойди я следом за тобой, то-то бы диво увидал. Было бы на что
поглядеть!
– Замолчи!..
– Ей-ей,
я уже шел к тебе.
– Замолчи!..
Через
минуту, желая, видно, переменить разговор, она сказала:
– Выжми
мне косу, а то вся спина от нее мокрая.
Збышко
одной рукой взялся за косу поближе к голове, а другой стал выжимать ее.
– Лучше
было бы расплести ее, – говорил он при этом, – ветер тотчас и высушил
бы.
Но
Ягенка не хотела расплетать косу, потому что им снова приходилось продираться
сквозь заросли. Збышко закинул теперь за спину бобра, а Ягенка пошла впереди.
– Теперь
Мацько скоро выздоровеет, – сказала она, – потому для ран нет ничего
лучше, как пить медвежье сало, а рану смазывать бобровой струей. Недельки через
две сможет сесть на коня.
– Дай-то
бог! – сказал Збышко. – Жду не дождусь, когда он выздоровеет, –
больного бросить нельзя, а сидеть мне здесь невмоготу.
– Невмоготу? –
переспросила Ягенка. – Отчего же?
– Разве
Зых ничего не говорил тебе про Данусю?
– Да
нет, говорил… Я знаю, знаю… она тебя покрывалом накрыла… Он говорил еще мне,
что всякий рыцарь дает обет… служить своей госпоже… Но он говорил, что это
пустое… все эти обеты… и женатые дают обет служить какой-нибудь госпоже. А эта
Дануся, Збышко, кто она, скажи мне?.. Кто она, эта Дануся?
И,
подойдя ближе к Збышку, она в страшной тревоге устремила на него глаза, он же,
не обратив на это никакого внимания, ответил:
– Она
и моя госпожа, и возлюбленная моя. Никому я про это не говорил, а тебе, как
сестре родной, скажу, потому что мы с малых лет знаем друг дружку. За тридевять
земель, в тридесятое царство пошел бы я за нею, хоть к немцам, хоть к татарам,
потому другой такой нет на всем белом свете. Пускай дядя остается в Богданце, а
я к ней поеду… Что мне без нее Богданец, что достатки, что стада, что богатства
аббата! Сяду я на коня и уеду зимой и, клянусь богом, исполню все, что обещал
ей, разве только раньше сам сложу голову.
– Я
не знала об этом… – глухо сказала Ягенка.
Збышко
тогда стал ей рассказывать о том, как встретил в Тынце Данусю и как тотчас дал
ей обет, о том, что случилось после, – как сидел он в темнице, как спасла
его Дануся, как Юранд ему отказал, и как прощались они, и как тоскует он без
нее, и как радуется, что после выздоровления Мацька уедет к своей возлюбленной,
чтобы исполнить все, что ей обещал. Он оборвал свой рассказ, завидев слугу с
лошадьми, который поджидал их на лесной опушке.
Ягенка
вскочила на коня и сразу стала прощаться со Збышком.
– Пускай
конюх едет следом за тобою с бобром, а я возвращаюсь в Згожелицы.
– Ты
не поедешь в Богданец? Да ведь Зых у нас.
– Нет.
Батюшка сказал мне, что вернется домой.
– Ну,
тогда спасибо тебе за бобра.
– Прощай…
И через
минуту Ягенка осталась одна. Она ехала домой через заросли вереска и первое
время все оглядывалась на Збышка, а когда он скрылся наконец за деревьями,
закрыла рукою глаза, словно прячась от солнца.
Но скоро
крупные слезы покатились из-под руки по ее щекам и закапали на седло и на гриву
коня.
|