XXXVI
В Плоцке
Збышко и Мацько княжеского двора не застали, князь и княгиня, взяв с собой всех
своих восьмерых детей, по приглашению княгини Анны Дануты уехали в Черск. От
епископа рыцари узнали, что Ягенка решила остаться в Спыхове у одра Юранда до
смерти старика. Это было им на руку, они сами тоже собирались в Спыхов. Мацько
до небес превозносил Ягенку за ее доброту, за то, что она пренебрегла черскими
забавами, танцами и увеселениями и предпочла уехать к умирающему, который не
был ей даже сродни.
– Может,
она это для того сделала, чтобы с нами не разминуться, – говорил старый
рыцарь. – Давно уж я ее не видал и рад буду встретиться с нею. Знаю, что и
она будет рада. Верно, выросла девка, еще краше стала.
– Очень
она изменилась, – сказал Збышко. – Всегда она была хороша собою, но я
помню ее простой девушкой, а теперь ей… и в королевские покои впору.
– Так
изменилась? Да ведь Ястжембцы из Згожелиц – это древний род, их боевой клич:
«На пир!»
На
минуту воцарилось молчание, затем снова заговорил старый рыцарь:
– Верно,
так оно и будет, как я говорил тебе, потянет ее в Згожелицы.
– Мне
и то было удивительно, что она оттуда уехала.
– Она
хотела присмотреть за больным аббатом, некому ведь было за ним поухаживать. Да
и Чтана с Вильком боялась, я сам ей сказал, что братьям без нее будет
спокойнее.
– Да,
уж на сирот они не стали бы учинять набеги.
Мацько
задумался.
– Не
отомстили ли они мне за то, что я увез ее, может, уж Богданец по бревнышку
растащили, бог один знает! Да и не знаю, одолею ли я их, как ворочусь. Парни
они молодые, крепкие, а я старик.
– Ну,
это уж вы кому-нибудь другому пойте, – ответил Збышко.
Мацько и
в самом деле говорил не совсем искренне, у него другое было на уме, и старик
только рукой махнул.
– Кабы
я в Мальборке не хворал, тогда бы еще ничего! – возразил он. – Но об
этом мы поговорим в Спыхове.
Переночевав
в Плоцке, они на другой день двинулись в Спыхов.
Дни
стояли ясные, дорога была сухая, легкая и к тому же безопасная; крестоносцы
после последних переговоров прекратили на границе разбои. Впрочем, оба рыцаря
принадлежали к числу тех путников, которых и разбойнику лучше не трогать, а
поклониться издали, поэтому они быстро подвигались вперед и на пятый день после
выезда из Плоцка благополучно добрались утром до Спыхова.
Ягенка,
для которой Мацько был самым задушевным другом в мире, встретила его как отца
родного, а он, хоть и не отличался особой чувствительностью, был глубоко тронут
сердечностью девушки, которую и сам крепко любил; и когда Збышко, расспросив
про Юранда, пошел к нему и к гробу Дануси, старый рыцарь сказал с глубоким
вздохом:
– Что
ж! Кого бог захотел прибрать, тот и прибрался, а кого захотел оставить, тот и
остался; думаю, что кончились наши мытарства и наши скитанья по миру.
А затем
прибавил:
– Эх,
куда только нас за последние годы не носило!
– Господь
хранил вас, – сказала ему Ягенка.
– Это
верно, что хранил, только, сказать по совести, пора и домой.
– Покуда
Юранд жив, нам надо здесь остаться, – заметила девушка.
– Ну,
а как он?
– В
небо глядит и улыбается, верно, рай уж видит, а в нем Данусю.
– Ты
за ним присматриваешь?
– Присматриваю,
но ксендз Калеб говорит, что за ним и ангелы смотрят. Вчера здешняя ключница
видела двоих.
– Говорят, –
сказал на это Мацько, – что шляхтичу всего приличней умирать в поле, но
так, как Юранд умирает, можно и на одре.
– Не
ест, не пьет он, только все улыбается, – сказала Ягенка.
– Пойдем
к нему. Збышко, верно, там.
Но
Збышко, недолго побыв у Юранда, который никого не узнавал, ушел в склеп, к
гробу Дануси. Там он пробыл до тех пор, пока старый Толима не пришел его звать
подкрепиться. Уходя, Збышко заметил при свете факела, что гроб весь покрыт
веночками из васильков и ноготков, а чисто выметенный глинобитный пол устлан
аиром, желтоголовником и липовым цветом, от которого струился медовый дух.
Умилилось сердце молодого рыцаря, и он спросил:
– Кто
это украшает так гроб?
– Панна
из Згожелиц, – ответил Толима.
Молодой
рыцарь ничего не сказал; но, когда увидел Ягенку, упал вдруг к ногам девушки и,
обняв ее колени, воскликнул:
– Да
вознаградит тебя бог за твою доброту и за эти цветы для Дануськи!
И горько
расплакался, а она, как сестра, которая хочет успокоить плачущего брата, вжала
руками его голову и проговорила:
– О
мой Збышко, я бы и не так рада была тебя утешить!
И слезы
ручьем полились у нее из глаз.
|
