XVI
Догнав
Зыха и Ягенку, которые с аббатом и его причетниками направлялись в Кшесню к
обедне, Збышко присоединился к ним и поехал дальше вместе со всей компанией –
ему непременно хотелось показать аббату, что он не боится ни Вилька из
Бжозовой, ни Чтана из Рогова и не собирается прятаться от них. В первую минуту
юношу снова поразила красота Ягенки; и в Згожелицах, и в Богданце он часто
видел ее разодетую для гостей, но никогда наряд ее не был так пышен, как
сейчас, когда она собралась в костел. Девушка была в шубке алого сукна,
подбитой горностаем, рукавички у нее тоже были алые, из-под горностаевой шитой
золотом шапочки спускались на плечи две косы. На коне она сидела не верхом,
по-мужски, а в высоком седле с подлокотниками и скамеечкой для ног, кончики
которых едва виднелись из-под длинной, в прямые складки юбки. Зых, который дома
позволял дочери ходить в кожухе и яловых сапогах, желал, чтобы в костеле все
видели, что к обедне приехала не дочка какой-нибудь мелкой сошки, захудалого
шляхтича, а панна из богатого рыцарского дома. Коня ее вели под уздцы два
подростка в наряде вверху пышном, а внизу в обтяжку, какой носили обычно пажи.
Позади ехало четверо слуг, а уж за ними следовали причетники аббата с мечами и
лютнями у пояса. Весь этот поезд привел Збышка в восхищение, особенно Ягенка,
которая была хороша удивительно – не девушка, а картина, и аббат, который в
своем пурпурном одеянии с широченными рукавами смотрел прямо путешествующим
князем. Скромнее всех был одет сам Зых – он позаботился о пышности прочих, а
себе оставил только песни да веселье.
Аббат,
Ягенка, Збышко и Зых, поравнявшись, поехали рядом. Сперва аббат велел своим песенникам
петь божественные песни; потом эти песни ему, видно, прискучили, и он завел
разговор со Збышком, который с улыбкой поглядывал на его огромный меч длиной
никак не меньше двуручных немецких мечей.
– Я
вижу, – важно сказал аббат, – тебе удивительно, что при мне этот меч,
так знай же, что синоды дозволяют духовным особам иметь при себе в дороге не
токмо мечи, но даже баллисты и катапульты, а мы ведь сейчас с тобою в пути.
Когда святой отец возбранял духовным особам носить мечи и пурпурные одежды, он,
наверно, думал о людях низшего сословия, ибо шляхтича бог сотворил для оружия,
и тот, кто пожелал бы разоружить его, восстал бы против велений предвечного.
– Я
видал мазовецкого князя Генрика, который выходил на единоборство,
– ответил
Збышко.
– Не
то зазорно, что он выходил на единоборство, – возразил аббат, поднимая
вверх палец, – а то, что женился, да к тому же неудачно, mulierem[54] взял
fornicariam и bibulam[55],
которая, как говорят, с молодых лет Bacchum adorabat[56], да к тому же была
adultera[57],
а от этого тоже ничего хорошего нельзя было ждать.
Тут он
остановил коня и с еще большей важностью стал поучать Збышка:
– Коль
задумал кто жениться, то есть избрать себе uxorem[58], должен смотреть, чтобы
она была богобоязненна, благонравна и опрятна, чтобы хозяйка была хорошая; так
учат не токмо отцы церкви, но и языческий мудрец по имена Сенека. А как же ты
распознаешь, что избрал достойную, коль неведомо тебе будет родовое гнездо, из
коего берешь себе подругу жизни?
Другой
святой мудрец говорит: Pomus non cadit absque arbore[59]. Тощ вол – тоща и шкура,
мать глупа – и дочка дура. Вот и возьми это в толк, недостойный, да не ищи себе
жены далеко, а ищи поближе, не то достанется тебе злая да своенравная, и
наплачешься ты с нею, как наплакался философ, когда сварливая жена в гневе
вылила ему на голову aquam sordidam[60].
– In
saecula saeculorum, amen![61]
– грянули хором причетники, которые всегда вершили аминем слова аббата, не
очень-то задумываясь над тем, впопад иль невпопад возглашают они свой аминь.
Все
внимали аббату, дивясь его красноречию и познаниям в священном писании, а он
говорил не столько Збышку, сколько Зыху и Ягенке, будто их особенно хотел
наставить на ум. Ягенка, видно, смекнула, куда аббат клонит, она пристально
поглядывала на Збышка из-под длинных ресниц, а тот и брови насупил, и голову
опустил, словно раздумавшись о том, что довелось ему услыхать.
Через
минуту поезд двинулся дальше; но все уже хранили молчание, и только когда вдали
завиднелась Кшесня, аббат ощупал свой пояс, сдвинул его наперед, чтобы легко
было схватиться за рукоять меча, и сказал:
– Старый
Вильк из Бжозовой, пожалуй, с целой ватагой приедет.
– Пожалуй, –
подтвердил Зых, – только вот слуги болтали, будто он захворал.
– А
один мой причетник сказал, будто он хочет напасть на нас после обедни перед
корчмой.
– Не
стал бы он этого делать без вызова, да еще после обедни.
– Да
вразумит его господь бог. Я ни с кем не ищу войны и терпеливо сношу все обиды.
Тут он
оглянулся на своих песенников и сказал:
– Смотрите
мне, мечей не вынимать и помнить, что вы служители церкви, ну, а ежели те
первыми вынут, тогда айда на них!
Меж тем
Збышко, подвигаясь вперед рядом с Ягенкой, расспрашивал ее о делах, которые его
больше всего занимали.
– В
Кшесне мы непременно застанем Чтана и молодого Вилька, – сказал он. –
Покажешь мне их издали, чтобы я знал их в лицо.
– Ладно,
Збышко, – ответила Ягенка.
– Они,
верно, встречают тебя и перед обедней, и после обедни. Что они тогда делают?
– Служат
мне, как умеют.
– Сегодня
они тебе служить не будут – понятно?
Она
снова послушно ответила:
– Ладно,
Збышко.
Дальнейший
разговор был прерван стуком деревянных бил, которые в Кшесне заменяли еще тогда
колокола. Вскоре весь поезд был уже на месте. Из толпы народа, ожидавшего перед
костелом начала обедни, тотчас вышли молодой Вильк и Чтан из Рогова; однако
Збышко предупредил их: не успели они подбежать к Ягенке, как он соскочил с коня
и, обхватив стан девушки, ссадил ее с седла, взял за руку и, вызывающе глядя на
хлопцев, повел ее в костел.
В
притворе Вилька и Чтана ждало новое разочарование. Оба они бросились к
кропильнице и, омочив руки, протянули их девушке. Однако то же самое сделал
Збышко, Ягенка коснулась его пальцев, перекрестилась и вместе с ним вошла в
костел. Тут не только молодой Вильк, но даже Чтан из Рогова, парень недалекий,
догадались, что все это сделано было с умыслом, и оба так вознегодовали, что у
них волосы встали дыбом под сетками. Однако, опасаясь кары господней, они
кое-как совладали с собой и в костел в таком озлоблении войти не посмели; Вильк
выбежал из притвора и как сумасшедший помчался по погосту между деревьями куда
глаза глядят. Вслед за ним ринулся и Чтан, тоже не зная, зачем он это делает.
Они
остановились в углу ограды, где были свалены огромные камни, приготовленные для
фундамента колокольни, которую должны были строить в Кшесне. Чтобы хоть на
чем-нибудь сорвать злость, которая так и душила их, Вильк ухватился за один
камень и стал изо всех сил ворочать его; вслед за ним ухватился за камень и
Чтан, и через минуту они в ярости покатили его через весь погост к самым
воротам.
Народ
смотрел на них в изумлении, думая, что это они обет дали такой, что это они
хотят таким образом помочь соорудить колокольню. От усталости у хлопцев отошло
от сердца, они опомнились, только побледнели от натуги и отдувались, неуверенно
поглядывая друг на друга.
Первым
прервал молчание Чтан из Рогова.
– Как
же быть?
– А
что? – спросил Вильк.
– Сейчас
нападем на него?
– Как
же ты нападешь на него в костеле?
– Не
в костеле, а после обедни.
– Он
ведь с Зыхом и с аббатом. Или ты забыл, что Зых посулился, коли случится драка,
нас обоих выгнать из Згожелиц. Не будь этого, я бы уж давно переломал тебе все
ребра.
– Либо
я тебе! – отрезал Чтан, сжимая могучие кулаки.
И глаза
у них зловеще засверкали; однако хлопцы тотчас сообразили, что теперь им,
больше чем когда бы то ни было, надо держаться вместе. Они не раз уже дрались,
однако после драки всякий раз мирились, – жить они не могли друг без друга
и всегда скучали врозь, хоть и разделяла их любовь к Ягенке. Теперь же у них
был общий враг, и оба они чувствовали, что соперник этот для них очень опасен.
Помолчав
с минуту времени, Чтан спросил:
– Что
делать? Не послать ли ему вызов в Богданец?
Хотя
Вильк был умнее своего товарища, однако на этот раз и он не знал, как быть. К
счастью, на помощь им пришли била, которые застучали вновь, возвестив начало
обедни.
– Что
делать? – переспросил Вильк. – Идти к обедне, а там пусть будет, что
бог даст.
Этот
разумный ответ успокоил Чтана из Рогова.
– Может,
господь бог наставит нас, – заметил он.
– И
благословит, – прибавил Вильк.
– По
справедливости.
Войдя в
костел, Вильк и Чтан с благоговением отслушали обедню и приободрились. Они не
потеряли присутствия духа даже тогда, когда после обедни Ягенка в притворе
снова приняла святую воду из рук Збышка. У ворот они в ноги поклонились Зыху,
Ягенке и даже аббату, хоть он был врагом старого Вилька из Бжозовой. Правда, на
Збышка они глядели исподлобья, но не выдали себя ни единым звуком, хотя сердце
у них щемило от муки, гнева и зависти и Ягенка никогда не казалась им такой
красавицей, сущей королевной. Лишь когда поезд тронулся в обратный путь и до
них издали долетела веселая песня причетников, Чтан, отфыркиваясь, как лошадь,
отер пот со своего заросшего лица, а Вильк, скрежеща зубами, проговорил:
– В
корчму! В корчму! Горе мне!..
Тут они
вспомнили, отчего им в прошлый раз стало легче, ухватились опять за камень и в ярости
покатили его на прежнее место.
Меж тем
Збышко ехал рядом с Ягенкой, слушая песни причетников аббата, однако, когда
поезд проехал с версту, он осадил вдруг коня и сказал:
– Ба!
Совсем позабыл! Я ведь хотел заказать службу о здравии дяди. Придется вернуться.
– Не
возвращайся! – воскликнула Ягенка. – Пошлем человека из Згожелиц.
– Нет,
я ворочусь, а вы меня не ждите. С богом!
– С
богом! – сказал аббат. – Езжай!
И лицо у
него повеселело, а когда Збышко скрылся из виду, он неприметно подтолкнул Зыха
и сказал:
– Поняли?
– Что?
– В
Кшесне он, как бог свят, будет драться с Вильком и Чтаном, а я только этого и
хотел и к этому клонил все дело.
– Они
парни храбрые! Еще ранят его, что тогда?
– Как
что? Коли он будет драться за Ягенку, как же ему потом думать про дочку Юранда?
Не она, а Ягенка станет тогда его госпожой, а я только этого и хочу, – он
мой родич и пришелся мне по сердцу.
– А
как же с обетом?
– Да
я тотчас его разрешу! Разве вы не слыхали, что я сам посулил ему это?
– Ума
палата, всегда-то вы найдетесь! – ответил Зых.
Аббат,
польщенный похвалой, подъехал поближе к Ягенке и спросил:
– Ты
что нос повесила?
Она
склонилась в седле и, схватив руку аббата, прижала ее к губам.
– Крестный,
вы бы послали песенников в Кшесню.
– Зачем?
Перепьются они в корчме – и только.
– А
может, помешают ссоре.
Аббат
бросил на нее быстрый взгляд и вдруг резко сказал:
– Да
хоть бы его там и убили!
– Тогда
пусть и меня убьют! – воскликнула Ягенка.
И все
горе, все сожаления, которые накопились в ее груди со времени разговора со Збышком,
излились вдруг в потоках слез. Увидев, что Ягенка плачет, иббат обнял девушку
рукою так, что укрыл ее чуть не всю широченным своим рукавом, и заговорил:
– Не
бойся, доченька, ничего не бойся. Они могут там поссориться, но ведь и Вильк с
Чтаном – шляхтичи, не станут они нападать на него все вдруг, на поединок
вызовут, как рыцарский обычай велит, ну, а уж он-то с ними справится, хоть бы и
с двумя сразу драться пришлось. Что ж до дочки Юранда, то одно скажу тебе: ни в
одном лесу не растет дерево для их ложа.
– Коль
она ему милее, так и я его не хочу! – сквозь слезы сказала Ягенка.
– Чего
же ты тогда хнычешь?
– Боюсь
за него.
– Вот
уж подлинно бабий ум! – со смехом воскликнул аббат.
Тут он
нагнулся к уху Ягенки и сказал ей:
– А
ты, девушка, про то подумай, что, и женится он на тебе, все равно ему не раз
драться придется, – он ведь шляхтич.
Нагнувшись
еще ниже, он прибавил:
– А
женится он на тебе, как бог свят, женится, и в самом скором времени!
– Где
уж там! – возразила Ягенка.
А сама
тотчас заулыбалась сквозь слезы и глянула на аббата так, будто хотела спросить,
откуда же он это знает.
Меж тем
Збышко, вернувшись в Кшесню, проехал прямо к ксендзу, так как в самом деле хотел
заказать службу о здравии Мацька; уговорившись с ксендзом, он направился прямо
в корчму, где надеялся застать молодого Вилька из Бжозовой и Чтана из Рогова.
Он и
впрямь застал там обоих. Народу в корчме было полным-полно, пила тут и шляхта,
знатная и мелкая, и мужики, и даже несколько захожих штукарей показывали всякие
немецкие штуки. Однако в первую минуту Збышко ничего не мог разглядеть, так как
окна в корчме, затянутые воловьими пузырями, пропускали мало света; только
когда слуга подбросил в печку сосновых щепок, Збышко увидел в углу за братинами
пива волосатую рожу Чтана и суровое, гневное лицо Вилька из Бжозовой.
Тогда он
медленно двинулся к ним, расталкивая по дороге толпу, и, подойдя вплотную, с такой
силой ударил кулаком по столу, что грохот пошел по всей корчме.
Вильк и
Чтан вскочили с мест и, сдвинув наперед кожаные пояса, хотели уже схватиться за
мечи, но не успели они это сделать, как Збышко бросил на стол перчатку и,
говоря в нос, как было в обычае у рыцарей при вызове на бой, произнес
следующие, совершенно неожиданные, слова:
– Коли
кто из вас или других рыцарей, присутствующих здесь, станет оспаривать, что
панна Данута, дочь Юранда из Спыхова, – самая прекрасная и самая
добродетельная девица на свете, то я вызову его на поединок, конного или
пешего, до первого коленопреклонения или до последнего вздора.
Вильк и
Чтан были просто поражены, как поразился бы и аббат, если б услыхал что-либо подобное,
и с минуту времени слова не могли вымолвить. Что это за панна? Они вовсе не о
ней помышляют, а об Ягенке… А ежели этому шалому парню не нужна Ягенка, тогда
чего он к ним лезет? Зачем рассердил их перед костелом? Зачем пришел сюда и
ищет с ними ссоры? Все перемешалось у них в головах, они даже рты разинули, а
Чтан так вытаращился на Збышка, точно не человека увидел, а какое-то немецкое
диво.
Но Вильк
был побойчее, знал немного рыцарские обычаи и слыхал, что рыцари часто дают
обет служить одним дамам, а женятся вовсе на других, вот он и подумал, что и
тут может такое случиться, и уж если подвертывается оказия подраться за Ягенку,
то надо ею немедля воспользоваться.
Он вылез
из-за стола, подошел к Збышку с видом, который не сулил ничего хорошего, и
спросил:
– Так
по-твоему, собачий ты сын, не Ягенка, дочка Зыха, прекраснее всех на свете?
Вслед за
ним вылез из-за стола Чтан, и около них сразу стал собираться народ, потому что
все уже поняли, что добром это дело не кончится.
|
