XXVII
Услыхав
печальную весть, Збышко, даже не спросясь у князя, бросился в конюшню и велел
седлать коней. Чех, как оруженосец благородного происхождения, находился в
застольной, он едва успел сбегать за теплой лисьей шубой своему господину;
будучи человеком умным, он и не пытался удержать его, так как знал, что это
бесполезно, а промедление может быть смерти подобно. Вскочив на другого коня,
чех схватил у привратника несколько факелов, и они тотчас двинулись в путь
вместе с княжьими слугами, которых быстро снарядил старый каштелян. За воротами
всадников окутала непроницаемая тьма; но метель как будто поутихла. За городом
они, может, сбились бы с пути, если бы не тот человек, который первый дал знать
о несчастье: при нем была собака, которая уже знала дорогу, и он быстро и
уверенно ехал вперед. В чистом поле ветер снова стал хлестать в лицо всадникам,
которые уже пустили коней вскачь. Дорогу замело, местами лежали такие сугробы,
что приходилось замедлять бег, так как кони уходили в снег по самое брюхо.
Княжьи слуги зажгли факелы и плошки и ехали в дыму и в пламени, а ветер дул с
такой силой, словно хотел оторвать от смолистых щепок клочья дыма и языки
пламени и умчать их в поля и леса. Путь был дальний; всадники миновали уже
селения близ Цеханова и Недзбож, а затем свернули на Радзанов. За Недзбожем
буря и в самом деле стала утихать. Порывы ветра были уже слабее и не несли с
собою туч снега. Небо посветлело. Некоторое время еще валил снег, но вскоре и
он перестал падать. Затем в разрывах туч кое-где блеснули звезды. Кони
зафыркали, всадники вздохнули с облегчением. Звезд показывалось все больше,
мороз крепчал. Спустя некоторое время метель совсем прекратилась.
Господин
де Лорш, который ехал рядом со Збышком, стал его успокаивать; он говорил, что в
минуту опасности Юранд несомненно подумал прежде всего о спасении дочери, и
если даже все замерзнут, то ее они непременно найдут живую и даже, может,
спящую под шкурами. Збышко плохо понимал, что де Лорш говорит ему, да и времени
для этого уже не было, так как провожатый, ехавший впереди, свернул с дороги.
Молодой
рыцарь выехал вперед и спросил:
– Почему
мы сворачиваем?
– Их
замело не на дороге, а вон там! Видите, пан, вон тот ольшаник?
Он
показал рукой на заросли, темневшие вдали, которые можно уже было различить на
снежной равнине, так как диск луны пробился сквозь тучи и ночь стала ясной.
– Видно,
сбились с дороги.
– Сбились
с дороги и кружили у реки. В метель и в бурю это часто случается. Кружили, кружили,
покуда кони не остановились.
– Как
же вы их нашли?
– Собака
привела.
– Хат
поблизости нет?
– Есть,
только по ту сторону реки. Тут недалеко Вкра.
– Гони! –
крикнул Збышко.
Но
приказать было легче, чем выполнить приказание, – хотя мороз и крепчал, но
на лугу свежевыпавший, глубокий и сыпучий снег еще не смерзся, кони
проваливались выше колен, и подвигаться вперед приходилось медленно. Внезапно
до слуха всадников донесся лай собаки, впереди замаячил толстый и кривой ствол
ивы, над которым в лунном сиянии блестела крона безлистых ветвей.
– Те
подальше, – сказал провожатый, – неподалеку от ольшаника; но и тут
кто-то есть.
– Под
ивой сугроб. Ну-ка, посветите!
Несколько
княжьих слуг соскочили с коней и стали светить факелами; вскоре один из них
крикнул:
– Человек
под снегом! Вон видна голова!
– А
вот и конь! – воскликнул другой.
– Отрыть!
Лопаты
врезались в снег и стали откидывать его в стороны.
Через
минуту показалась фигура человека, который сидел под деревом, склонив голову на
грудь и низко надвинув шапку. Одной рукой он держал за повод коня, который
лежал рядом, уткнувшись мордой в снег. Человек отъехал, видно, от своих, быть
может для того, чтобы скорее пробиться к жилью и привести людей на помощь, а
когда конь пал, укрылся с подветренной стороны под ивой – и там замерз.
– Посветите! –
крикнул Збышко.
Слуга
поднес факел к лицу умершего, но черты его трудно было распознать. Только когда
другой слуга поднял склоненную голову, у всех вырвался крик:
– Пан
из Спыхова!
Збышко
велел двум слугам поднять его и везти в ближайшую хату, сам же, не теряя ни минуты,
бросился с оставшимися слугами и провожатым на спасение остального поезда. По
дороге он думал о том, что найдет там, может, Дануську, жену свою, уже мертвую,
и во весь опор гнал коня, уходившего в снег по самую грудь. К счастью, уже было
недалеко – не больше двухсот шагов. «Сюда!» – донеслись из темноты голоса тех,
кто остался около занесенного снегом поезда. Збышко подъехал к людям и соскочил
с коня.
– За
лопаты!
Двое
саней уже были отрыты. Лошади и люди замерзли так, что на спасение их не было никакой
надежды. По снежным холмикам можно было догадаться, где остальные упряжки;
впрочем, не все сани замело целиком. Около некоторых виднелись лошади; по брюхо
в сугробах, они, казалось, рвались вперед и замерзли в последнем усилии. Перед
одной парой лошадей стоял неподвижно, как столб, человек по пояс в снегу с
копьем, зажатым в руке; остальные слуги закоченели около лошадей, держа их под
уздцы. Смерть настигла их, видно, в минуту, когда они хотели вытащить лошадей
из сугробов. Одна упряжка в самом хвосте поезда совсем не была засыпана снегом.
Возница сидел, согнувшись на облучке, зажав руками уши; позади него лежали
двое; на грудь им намело длинные полосы снега; соединясь с соседним сугробом,
эти полосы прикрыли их, как пуховиком, и казалось, что мертвые спят спокойным и
тихим сном. Другие погибли, борясь с метелью до последней минуты, и замерзли в
позах, полных напряжения. Некоторые сани опрокинулись; у других были поломаны
дышла. Ежеминутно лопаты отрывали изогнутые дугой конские хребты или головы,
уткнувшиеся мордами в снег, людей на санях и рядом с санями; однако нигде не
было обнаружено ни одной женщины. Збышко то работал лопатой так, что пот
заливал ему лицо, то с бьющимся сердцем подносил факел к глазам трупов, ожидая
увидеть любимое лицо, – все было напрасно! Пламя освещало только грозные
усатые лица спыховских вояк – ни Дануси, ни другой какой-либо женщины не было
нигде.
– Что
бы это могло значить? – вопрошал в изумлении молодой рыцарь.
И кричал
людям, работавшим поодаль, не откопали ли они женщину; но те находили одних
только мужчин. Наконец работа была окончена. Слуги запрягли в сани собственных
коней и, усевшись на облучки, двинулись с замерзшими к Недзбожу, чтобы
попытаться в тепле хоть кого-нибудь из них вернуть к жизни. Збышко остался с
чехом и двумя слугами. Ему пришло в голову, не отделились ли сани с Данусей от
поезда: в них, надо полагать, были запряжены самые лучшие лошади, и Юранд мог
распорядиться, чтобы они ехали вперед, а нет, так оставил их, может, где-нибудь
при дороге около хаты. Збышко не знал, что предпринять; во всяком случае, он
хотел осмотреть все ближайшие сугробы и ольшаник, а потом вернуться и искать на
дороге.
Однако в
сугробах они ничего не нашли. В ольшанике перед ними сверкнули несколько раз
волчьи глаза, но и там они нигде не наткнулись на следы лошадей и людей. Луг
между ольшаником и дорогой блестел теперь в лунном сиянии, и на белой унылой
его пелене виднелись вдали там и тут темные пятна; но это тоже были волки,
которые при приближении людей быстро убегали.
– Ваша
милость, – сказал наконец чех, – напрасно мы ездим и ищем – панны из
Спыхова не было в поезде.
– На
дорогу! – приказал Збышко.
– Мы
не найдем ее и на дороге. Я все смотрел, нет ли где на санях коробов с женскими
нарядами. Ничего я не нашел. Панна осталась в Спыхове.
Мысль
была правильная, и пораженный Збышко сказал:
– Дай
бог, чтобы так оно было, как ты говоришь.
А чех
продолжал строить догадки:
– Старый
пан не оставил бы дочку одну на санях: уезжая, он посадил бы ее с собой на
коня, и мы нашли бы ее вместе с ним.
– Поедем
туда еще раз, – велел встревоженный Збышко.
Ему
подумалось, что так оно, может, и было, как говорит чех. А что, если они плохо
искали! А что, если Юранд посадил Данусю с собой на коня, а потом, когда конь
пал, Дануся отошла от отца, чтобы позвать на помощь! Тогда ее, может, замело
снегом где-нибудь неподалеку от него.
Точно
угадав его мысли, Гловач сказал:
– Тогда
на санях мы нашли бы ее наряды; не могла же она поехать ко двору в чем была.
Как ни
справедлив был этот довод, они все же направились к иве; но ни под нею, ни на
полсотни шагов в окружности ничего не нашли. Юранда княжьи слуги уже увезли в
Недзбож, и кругом было совершенно пусто. Чех сказал, что собака провожатого,
которая нашла Юранда, нашла бы и панночку. Збышко вздохнул тогда с облегчением,
почти уверившись в том, что Дануся осталась дома. Он даже представил себе, как
это могло случиться: Дануся, видно, во всем повинилась отцу, но не смогла
уломать его, и он нарочно оставил ее дома, а сам поехал к князю жаловаться и
искать заступничества перед епископом. Подумав вдруг, что со смертью Юранда
исчезли все препятствия, разделявшие его с Данусей, Збышко невольно вздохнул с
облегчением и даже ощутил радость в сердце. «Юранд не хотел, да бог
захотел, – сказал про себя молодой рыцарь, – а воля божья всегда
сильнее». Теперь ему остается только ехать в Спыхов и забрать свою Дануську, а
потом уж выполнить обет, что на границе легче сделать, чем в далеком Богданце.
«Воля божья, воля божья!» – все повторял он про себя; но вдруг сразу устыдился
своей радости и, обратившись к чеху, сказал:
– Жаль
мне его, прямо тебе говорю.
– Народ
толкует, что немцы боялись его пуще огня, – заметил оруженосец.
Через
минуту он спросил:
– Теперь
в замок вернемся?
– Через
Недзбож, – ответил Збышко.
Они
въехали в Недзбож и направились в шляхетскую усадьбу, где их принял старый
хозяин, Желех. Юранда они уже не нашли, но Желех сообщил им радостную весть.
– Оттирали
его тут снегом, чуть не до костей, – сказал он, – и вино вливали в
рот, а потом в бане парили, там он и задышал.
– Жив? –
с радостью спросил Збышко, который, услышав эту новость, забыл про все свои
дела.
– Жив-то
жив, да вот бог его знает, выживет ли, ведь душа неохотно с полпути
возвращается.
– Почему
его увезли?
– От
князя за ним прислали. Сколько было перин в доме, все на него навалили и
увезли.
– О
дочке он ничего не говорил?
– Он
только задышал, языком еще не владел.
– А
как остальные?
– А
те уж у бога за печкой. Не попасть уж им, бедным, нынче к заутрене, разве
только к той, которую сам Христос служит на небе.
– Ни
один не ожил?
– Ни
один. Чем в сенях-то разговаривать, зашли бы в горницу. А коли поглядеть на них
хотите, так они в людской лежат у огня. Пойдемте в горницу.
Однако
Збышко торопился и не захотел зайти, как ни тянул его старый Желех, который любил
«побеседовать» с народом. До Цеханова было еще довольно далеко, а Збышко рвался
туда – он хотел поскорее увидеть Юранда и хоть что-нибудь узнать у него о
Данусе.
Они
торопливо скакали по заметенной снегом дороге. Было уже за полночь, когда они
приехали, и в часовне замка как раз кончалась заутреня. До слуха Збышка
донеслось мычание и блеяние: это, по старому обычаю, мычали и блеяли молящиеся
в память о том, что Христос родился в яслях. После службы к Збышку вышла
княгиня, лицо ее было печально и тревожно.
– А
Дануська? – спросила она.
– Ее
нет. Разве Юранд не сказал вам – я слыхал, что он остался жив?
– Боже
милостивый!.. Попущение на нас! Горе-то какое! Не говорит Юранд и лежит недвижимо.
– Не
бойтесь, милостивая пани. Дануська осталась в Спыхове.
– Откуда
ты знаешь?
– На
санях нет и следа ее нарядов. Не повез же он ее в одной шубке.
– Правда,
истинный бог, правда!
И глаза
ее блеснули радостью.
– О
младенец Иисус, ныне родившийся, – воскликнула она, – не гнев, видно,
твой, но милость над нами.
Однако
ее смутило то обстоятельство, что Юранд приехал без дочери, и она снова
спросила Збышка:
– Почему
же он ее оставил дома?
Збышко
высказал ей свои предположения. Ей показалось, что он прав, однако особых опасений
его догадки у нее не вызвали.
– Юранд
теперь, – заметила она, – будет обязан нам, а по правде сказать, и
тебе, своим спасением, ведь ты тоже ездил его откапывать. Не сердце, а камень
должно быть у него, коли и теперь он станет упираться! Это будет ему и
предостережением от бога, чтобы не смел воевать против священного таинства. Вот
очнется он и заговорит, я ему тотчас скажу об этом.
– Сперва
пусть очнется, мы ведь еще не знаем, почему он не взял Дануськи. А вдруг она захворала?
– Не
болтай глупостей! И так я тоскую, что нет ее. Если бы она захворала, он бы ее
не бросил!
– Это
верно! – сказал Збышко.
И они
пошли к Юранду. В горнице было жарко, как в бане, и совсем светло от пылавших в
камине огромных сосновых поленьев. Ксендз Вышонек бодрствовал над больным,
который лежал на постели под медвежьими шкурами, бледный, с волосами,
слипшимися от пота, и закрытыми глазами. Рот у рыцаря был открыт, дышал он
тяжело и трудно, так что шкуры от дыхания поднимались и опускались на груди.
– Ну,
как он? – спросила княгиня.
– Я
влил ему в рот ковшик подогретого вина, – ответил ксендз Вышонек,
– у
него теперь испарина.
– Он
спит или не спит?
– Может,
и не спит, уж очень тяжело дышит.
– А
вы не пробовали говорить с ним?
– Пробовал,
да он ничего не отвечает; думаю, что до рассвета не заговорит.
– Придется
ждать рассвета, – сказала княгиня.
Ксендз
Вышонек настаивал, чтобы она пошла отдохнуть, но княгиня и слышать об этом не
хотела. В христианских добродетелях, в том числе и в уходе за больными, ей
всегда хотелось стать равной покойной королеве Ядвиге и спасти своими заслугами
душу отца; поэтому она не упускала случая показать в этой с давних пор
христианской стране свою набожность и тем самым изгладить в памяти народа то,
что она родилась в язычестве.
Кроме
того, она горела желанием узнать из уст Юранда о Данусе, судьба которой ее
все-таки беспокоила. Усевшись около постели больного, она стала читать молитвы,
а затем задремала. Збышко был еще не совсем здоров и к тому же страшно утомился
от ночной езды, поэтому вскоре последовал ее примеру, и не прошло и часа, как
оба они заснули крепким сном и проспали бы, может, до утра, если бы на рассвете
их не разбудил колокольчик замковой часовни.
Но этот
колокольчик разбудил и Юранда; открыв глаза, старый рыцарь сел вдруг на постели
и стал озираться кругом, моргая глазами.
– Слава
Иисусу Христу!.. Как ваше здоровье? – спросила княгиня.
Но
Юранд, видно, еще не совсем очнулся, он воззрился на княгиню, как будто не
узнавая ее, и через минуту крикнул:
– Сюда!
Сюда! Разрывайте сугроб!
– Господи
помилуй, да ведь вы уже в Цеханове! – снова воскликнула княгиня.
Юранд
наморщил лоб, точно никак не мог собраться с мыслями, и переспросил:
– В
Цеханове?.. Дочка меня ждет… князь с княгиней… Дануська! Дануська!..
И,
закрыв вдруг глаза, он снова повалился на постель. Збышко и княгиня испугались,
не умер ли он, но грудь его в ту же минуту стала вздыматься, как в глубоком
сне.
Отец
Вышонек приложил палец к губам, сделал знак рукой, чтобы не будили больного, и
прошептал:
– Он
может проспать так целый день.
– Да,
но что он говорил? – спросила княгиня.
– Он
говорил, что Дануся ждет его в Цеханове, – ответил Збышко.
– Это
он еще не очнулся, – объяснил ксендз.
|