XXXVIII
Старый
рыцарь непременно хотел ехать со Збышком в войско князя Витовта, но тот и слышать
не хотел об этом. Он настаивал, что поедет один, без людей, без повозок, с
тремя конными слугами, из которых один повезет припасы, другой оружие и одежду,
а третий медвежьи шкуры для спанья. Напрасно Ягенка и Мацько умоляли его взять
с собой хоть Главу, сильного и верного оруженосца. Збышко уперся на своем, он
говорил, что ему нужно забыть горе, которое его точит, а оруженосец своим
присутствием будет напоминать ему обо всем, что было, что миновало.
Перед
его отъездом держали совет о том, как быть со Спыховом. Мацько советовал
продать Спыхов. Он говорил, что несчастливая это земля, ничего она никому не
принесла, кроме горя и мук. Много богатств было в Спыхове, начиная от денег и
кончая доспехами, конями, одеждой, кожухами, ценными мехами, дорогой утварью и
стадами, и Мацько в душе лелеял надежду укрепить этими богатствами Богданец,
который был ему милее всех прочих владений. Долго держали совет; но Збышко ни
за что не соглашался на продажу.
– Как
же мне продавать кости Юранда? – говорил он. – Ужели так отплачу я
ему за все милости, которыми он осыпал меня?
– Мы
обещали тебе перевезти прах Дануси, – сказал Мацько, – что ж, можно
перевезти и прах Юранда.
– Да,
но здесь он лежит с отцами, а в Кшесне без отцов ему будет скучно. Возьмете
Дануську, останется он вдали от дочки, а возьмете и его, отцы останутся одни.
– Не
знаешь ты, что Юранд на небе всякий день видит своих, ведь отец Калеб говорит,
что он в раю, – возразил старый рыцарь.
Но
ксендз Калеб был на стороне Збышка.
– Душа
в раю, – вмешался он в разговор, – но плоть на земле до страшного
суда.
Мацько
задумался, однако, следуя за ходом своих мыслей, прибавил:
– Да,
коли кто не достиг вечного спасенья, того Юранд не видит; но тут уж ничего не
поделаешь.
– Чего
там рассуждать о том, что кому богом уготовано! – заметил Збышко. –
Не приведи только бог, чтобы чужой жил здесь, где покоится священный прах. Да
лучше я всех здесь оставлю, а Спыхова не продам, коли мне за него целое
княжество будут давать.
Мацько
убедился, что спорить бесполезно: он хорошо знал, как упорен племянник, и в
душе восхищался этим упорством, как и другими его душевными свойствами.
Помолчав
с минуту времени, старик сказал:
– Что
и говорить, не по душе мне эти речи, но ведь парень-то прав.
И
закручинился, не зная, что и делать.
Но тут
Ягенка, которая молчала до сих пор, подала новый совет:
– Подыскать
бы честного человека, да и оставить его здесь управителем или сдать ему Спыхов
в аренду, вот и чудесно было бы. Лучше всего в аренду сдать, никаких хлопот,
знай греби денежки. А не сдать ли Толиме? Нет, он уже стар, да и не в
хозяйстве, а в ратном деле знает он толк. Что ж, коли не ему, так, может,
ксендзу Калебу?..
– Милая
панна! – ответил на это ксендз Калеб. – Ждет нас с Толимой мать
сыра-земля, да не та, что по ней мы ходим, а та, что покроет нас.
И
обратился к Толиме:
– Правда,
старик?
Толима
приставил ладонь к длинному уху и спросил:
– О
чем речь-то?
Когда
ему повторили вопрос погромче, он сказал:
– Истинная
правда. Не приучен я к хозяйству. Секира глубже берет, чем плуг… Вот отомстить
бы за пана с дочкой, это я бы с радостью…
И,
вытянув худые, но жилистые руки с пальцами кривыми, как когти у хищной птицы,
он повернул к Мацьку и Збышку седую, похожую на волчью, голову и прибавил:
– Немцев
бить вы меня возьмите – это моя служба!
Он был
прав. Приумножил старик богатства Юранда, но не хозяйничая в Спыхове, а на
войне добывая их.
Тут
снова вмешалась Ягенка, которая, пока шел разговор, думала, что бы еще
предложить.
– Нужен
тут человек молодой и бесстрашный – рядом ведь граница крестоносцев, –
такой, что не только не прятался бы от немцев, а сам их искал. Вот и думаю я,
что очень бы подошел Глава…
– Нет,
вы только поглядите, как она рассуждает! – воскликнул Мацько, в голове
которого, несмотря на всю его любовь к Ягенке, никак не укладывалось, что в
таком деле может поднять голос женщина, да еще незамужняя.
Но чех
поднялся с лавки, на которой сидел, и сказал:
– Видит
бог, рад бы я пойти с паном Збышком на войну, мы уж с ним немного немцев
нащелкали, может, и еще привелось бы… Но коли надо здесь оставаться, что ж, я
бы остался… Толима мне друг и знает меня… Граница крестоносцев близко, ну что
ж? Тем лучше! Мы еще посмотрим, кто первый станет пенять на соседство! Чем мне
бояться их, пусть лучше они меня боятся. И сохрани бог, чтобы я в хозяйстве
ущерб вам причинил, все себе загребал бы. Уж в этом-то за меня панночка
поручится, да лучше мне сквозь землю провалиться, как я тогда и в глаза-то ей
гляну… В хозяйстве я не очень разбираюсь, так кой-чему научился в Згожелицах,
только думаю я, что здесь больше придется не плугом, а секирой да мечом
орудовать. По душе мне все это, как будто… можно бы и остаться…
– Так
в чем же дело? – спросил Збышко. – Что же ты тянешь?
Глава
совсем смешался и продолжал, заикаясь:
– Да
ведь уедет панночка, а с нею все уедут. Воевать хорошо, хозяйничать тоже, но
одному… без всякой помощи… Очень уж мне было бы скучно без панночки и без… ну,
как бы это сказать… не одна ведь панночка ездила по свету… так, коли мне никто
здесь не поможет… право, не знаю!
– О
чем этот парень толкует? – спросил Мацько.
– Человек
вы большого ума, а не догадываетесь, – ответила Ягенка.
– А
что?
Но
Ягенка ему не ответила.
– Ну,
а если бы с тобой осталась Ануля, – обратилась она к оруженосцу, – ты
бы выдержал?
Чех при
этих словах повалился ей в ноги так, что пыль столбом поднялась.
– Да
с нею я бы и в пекле выдержал! – воскликнул он, обнимая ноги Ягенки.
Услышав
этот возглас, Збышко в изумлении воззрился на оруженосца; он ничего не знал и
ни о чем не догадывался, а Мацько в душе тоже диву давался, думая о том, как
много значит женщина во всех земных делах, любое дело может с нею и удаться, и
прахом пойти.
– Слава
богу, – пробормотал он, – мне уж они не нужны.
Ягенка
опять обратилась к Главе:
– Нам
теперь надо только знать, выдержит ли с тобой Ануля.
И она
позвала Анульку, которая, видно, знала или догадывалась обо всем, потому что
вошла, опустив голову и закрывшись рукавом, так что виден был только пробор в
ее светлых волосах, которые в солнечных лучах казались еще светлее. Ануля
сперва остановилась на пороге, потом бросилась к Ягенке, повалилась ей в ноги и
спрятала лицо в складках ее юбки.
А чех
преклонил колена рядом с нею и сказал Ягенке:
– Благословите
нас, панночка.
|