XVIII
Мацько
терпеливо выждал несколько дней в надежде, что до него дойдет какая-нибудь
весть из Згожелиц или сам аббат переложит гнев на милость; но в конце концов
ему наскучили неопределенность и ожидание, и он решил сам съездить к Зыху. Не
по его вине все это случилось, а все же старику хотелось знать, не обиделся ли
Зых и на него; что до аббата, то он был уверен, что отныне он со Збышком впал у
родича в немилость.
Однако
Мацько хотел сделать все, что было в его силах, чтобы смягчить гнев аббата, и
по дороге все раздумывал да прикидывал, что да как сказать в Згожелицах, чтобы
загладить вину и сохранить прежние добрососедские отношения. Но старик никак не
мог собраться с мыслями и обрадовался, застав дома одну Ягенку, которая приняла
его по-старому, и поклонилась, и руку поцеловала, словом, встретила приветливо,
хотя и была немного грустна.
– Отец
дома? – спросил старик.
– На
охоту уехал с аббатом. Они скоро должны вернуться…
Ягенка
ввела гостя в дом, и они долго сидели в молчании, пока девушка наконец не
спросила первая:
– Скучно
вам одному в Богданце?
– Скучно, –
ответил Мацько – А ты уже знаешь, что Збышко уехал?
Ягенка
тихо вздохнула.
– Знаю.
Я в тот же день узнала; думала, заедет доброе слово сказать на прощанье, а он и
не заехал.
– Как
же ему было заезжать-то, ведь аббат пополам бы его разорвал, да и твой отец не
захотел бы его видеть.
Она
тряхнула головой и ответила:
– Эх!
Никому не дала б я его в обиду.
Твердое
сердце было у Мацька, но эти слова растрогали старика, он привлек к себе
девушку и сказал:
– Бог
с тобой, мое дитятко! Ты невесела, да ведь и мне невесело, потому, скажу я
тебе, ни отец родной, ни аббат не любят тебя больше, чем я. Лучше было мне от
той раны погибнуть, что ты меня вылечила, только б женился он не на другой, а
на тебе.
Такая
печаль и тоска нашла вдруг на Ягенку в эту минуту, что не могла она больше
таиться.
– Не
видать уж мне его больше, – сказала она, – а увидеть с дочкой Юранда,
так лучше мне прежде очи выплакать.
И концом
передника она прикрыла глаза, на которые набежали слезы.
– Ну,
полно! – воскликнул Мацько. – Уехать-то он уехал, но, даст бог, с
дочкой Юранда не воротится!
– Отчего
ж ему с нею не воротиться? – промолвила Ягенка из-под передника.
– Да
ведь не хочет Юранд отдать за него Дануську.
Ягенка
вдруг открыла лицо и, повернувшись к Мацьку, живо спросила:
– Он
и мне говорил, да только правда ли это?
– Правда,
истинная правда.
– Отчего
же не хочет-то?
– Да
кто его знает. Обет, что ли, он дал, а против обета разве пойдешь. По душе ему
Збышко пришелся, и немцам помочь отомстить обещался, да и это не помогло. Зря
его и княгиня Анна сватала. Не хотел Юранд слушать ни просьб, ни приказов, ни
увещаний. Сказал, что не может. Ну, видно, есть у него причина такая, что и
впрямь не может; человек он твердый, коль сказал, слову своему не изменит. Ты,
девушка, не падай духом, приободрись. По правде сказать, должен был он уехать,
ведь в костеле дал клятву добыть павлиньи гребни. Да и девушка покрывалом его
накрыла в знак того, что хочет выйти за него замуж, потому и голову ему не
отрубили; в долгу он у нее, что говорить! Даст бог, не будет она женой ему, но
по закону он ее суженый. Зых на него сердит, аббат, верно, бранится на чем свет
стоит, я на него тоже гневаюсь; но ты сама посуди, что ему было делать? Раз он
в долгу перед той, надо было ехать. Он ведь шляхтич. Одно только скажу: не побьют
его где-нибудь немцы, вернется он не только ко мне, старику, не только в
Богданец, но и к тебе: уж очень ты была ему по сердцу.
– Где
уж там! – сказала Ягенка.
Но
придвинулась к Мацьку и, тихонько толкнув его локтем, спросила:
– Откуда
вы знаете? А? Ведь неправда все это?..
– Откуда
я знаю? – переспросил Мацько. – Да видел, как тяжело ему было
уезжать. И уж когда решили мы, что уедет он, спросил я у него: «А не жаль тебе
Ягенки?» А он сказал: «Дай бог ей здоровья и счастья». Да так развздыхался,
будто кузнечный мех был у него в середке…
– Да
нет, неправда!.. – повторила потише Ягенка. – Но только вы
рассказывайте…
– Ей-ей,
правда!.. Уж после тебя та ему не больно придется по вкусу – сама знаешь,
ядреней и красивей девки, чем ты, на всем свете не сыщешь. Небось чуяло его
сердце, что ты его суженая, и любил-то он, может, тебя больше, чем ты его.
– Вот
уж нет! – воскликнула Ягенка.
И,
сообразив, что выдала себя, закрыла рукавом румяное, как наливное яблочко,
лицо, а Мацько улыбнулся, погладил усы и сказал:
– Эх,
вот бы молодость! Но ты не падай духом, я уж вижу, как дело обернется: поедет
он, получит при мазовецком дворе шпоры, – там граница близко, на
крестоносца легко наткнуться… Знаю я, и немцы бывают могучими рыцарями и железо
может проткнуть его шкуру, но только думаю, что не всякий с ним справится,
ловкий из него, дьявола, вояка. Подумай только, как он в один миг разделался с
Чтаном из Рогова и Вильком из Бжозовой, а ведь они, говорят, молодцы и крепкие
парни, сущие медведи. Привезет он свои чубы, но дочки Юранда не привезет, я
ведь сам говорил с Юрандом и знаю, как обстоит дело. Ну, а что потом? Потом
сюда воротится, больше ему воротиться некуда.
– Когда
еще он там воротится?
– Ну,
коли ты не выдержишь, так уж не пеняй. А пока передай аббату и Зыху все, что я
тебе рассказал. Может, меньше станут гневаться на Збышка.
– Как
же мне передать им? Батюшка не очень гневается, больше печалится, а при аббате
и вспомнить нельзя про Збышка. Досталось от него и мне, и батюшке за слугу,
которого я послала Збышку.
– Какого
слугу?
– Да
вы его знаете. Чех у нас был, которого батюшка взял в полон под Болеславцем,
хороший слуга, верный. Звать его Главой. Батюшка приставил его служить мне,
потому что он сказал, что дома у себя был шляхтичем, а я дала ему добрую броню
и послала к Збышку, чтобы он служил ему и охранял его, а случись какая беда,
дал бы знать… Я ему и кошелек на дорогу дала, а он спасением души поклялся мне,
что до самой смерти будет верно служить Збышку.
– Мое
ты дитятко! Спасибо тебе! А Зых не перечил?
– А
чего ему было перечить? Сперва он никак не хотел позволить, а повалилась я ему
в ноги – и вышло по-моему. С батюшкой никаких хлопот не было, а вот как аббат
прознал обо всем этом от своих скоморохов, такой крик поднял, сущее
светопреставление, батюшка даже в ригу от него убежал. Только вечером сжалился
аббат над моими слезами, да еще ожерелье мне подарил. Но я бы все стерпела,
только бы у Збышка слуг было побольше.
– Ей-ей,
не знаю, его иль тебя больше люблю; но ведь он и без того взял много людей, да
и денег я ему дал, хоть он и не хотел… Ну, а Мазовия не за горами…
Разговор
был прерван лаем собак, криками и громом медных труб перед домом. Заслышав шум,
Ягенка сказала:
– Батюшка
с аббатом с охоты воротились. Выйдемте на крылечко, лучше пусть аббат увидит
вас издали, а не вдруг в доме.
С этими
словами она проводила Мацька на крылечко, откуда они увидели во дворе на снегу
целую кучу народа, коней и собак и тут же туши заколотых рогатинами или убитых
из самострела лосей и волков. Завидев Мацька, аббат, прежде чем соскочить с
коня, метнул в его сторону рогатину; правда, он вовсе не думал попасть в
старика, а хотел только показать, как сильно он гневается на обитателей
Богданца. Но Мацько сделал вид, будто ничего не заметил, снял шапку и издали
ему поклонился, а Ягенка, та и впрямь ничего не заметила, – она
поразилась, увидев в толпе обоих своих вздыхателей.
– Здесь
Чтан и Вильк! – вскричала она. – Верно, встретились с батюшкой в
лесу.
А у
Мацька старая рана заныла, когда он увидал их. В голове его тотчас пронеслась
мысль, что один из них может жениться на Ягенке и получить за нею Мочидолы,
земли аббата, его леса и деньги… И от смешанного чувства досады и злости
защемило у старика на сердце, особенно когда он увидал, как Вильк из Бжозовой,
с чьим отцом аббат недавно хотел драться, подбежал к его стремени и помог
спешиться, аббат же, слезая с коня, милостиво оперся на плечо молодого шляхтича.
«Так вот
и сладит аббат дело со старым Вильком, – подумал Мацько, – отдаст за
девкой и леса, и земли».
Но эти
горькие мысли прервал голос Ягенки:
– Уж
успели подлечиться после взбучки, которую им задал Збышко; но хоть каждый божий
день будут ездить сюда – все равно ничего не дождутся!
Мацько
поглядел на Ягенку: лицо девушки пылало от гнева и мороза, голубые глаза
сердито сверкали, а ведь она отлично знала, что Вильк и Чтан вступились за нее
в корчме и из-за нее были избиты Збышком.
Но
Мацько сказал:
– Эх!
Сделаешь так, как аббат велит.
Но она
решительно возразила:
– Аббат
сделает, как я захочу.
«Господи
боже мой! – подумал Мацько. – И этот глупый Збышко упустил такую
девку!»
|
