XXXI
На
другой день в полдень посланцы повидались с Юрандом, а спустя некоторое время
уехали, захватив с собой де Бергова, двоих оруженосцев и человек двадцать
других невольников. После этого Юранд позвал отца Калеба и продиктовал ему
письмо князю, в котором сообщал, что Данусю похитили вовсе не крестоносцы, что
ему удалось открыть, где она, и что в ближайшие дни он надеется ее освободить.
То же самое он сказал и Збышку, который с прошлой ночи не мог прийти в себя от
изумления и просто обезумел от тревоги. Старый рыцарь не хотел отвечать на его
вопросы, велел ему терпеливо ждать и ничего не предпринимать для спасения
Дануси, так как в этом нет пока надобности. Под вечер он снова заперся с
ксендзом Калебом, велел ему прежде всего написать свою духовную, поисповедался
и причастился, а затем призвал Збышка и старого молчаливого Толиму, который был
его товарищем во всех набегах и битвах, а в мирное время хозяйничал в Спыхове.
– Вот
это, – сказал Юранд старому вояке Толиме таким громким голосом, как будто
тот был туг на ухо, – муж моей дочки, с которой он обвенчался при
княжеском дворе, испросив на то мое согласие. После моей смерти он будет здесь
господином, владетелем городка, земель, лесов, лугов, людей и всех спыховских
богатств…
Толима
очень удивился, повернул свою квадратную голову в сторону Збышка, затем поглядел
на Юранда, однако ничего не сказал, потому что вообще говорил очень мало,
только поклонился Збышку и обнял руками его колени.
– Эту
мою последнюю волю, – продолжал Юранд, – записал ксендз Калеб, и
внизу под ней стоит моя восковая печать; ты же должен свидетельствовать, что
слышал все от меня и что я велел слугам повиноваться молодому рыцарю, как они
мне повиновались. Ты ему покажешь всю добычу и деньги, что хранятся в моей
сокровищнице, и до самой смерти будешь верно служить ему и во время мира, и на
войне. Слышишь?
Толима
приставил ладони к ушам и кивнул головой, затем, по данному Юрандом знаку, поклонился
и вышел, а рыцарь обратился к Збышку и сказал с ударением:
– Сокровищами,
что у меня хранятся, можно удовлетворить самого алчного и выкупить за них не
одного, а сотню невольников. Помни об этом.
Но
Збышко спросил:
– А
почему вы уже поручаете мне Спыхов?
– Я
поручаю тебе больше, чем Спыхов, – родную дочь.
– Да
и час смерти сокрыт от нас, – заметил ксендз Калеб.
– Да,
сокрыт, – печально повторил Юранд. – Совсем недавно замело меня
снегом, и хоть бог меня спас, но нет у меня прежней силы…
– Милосердный
боже! – воскликнул Збышко. – Что с вами сталось, почему вы так изменились
со вчерашнего дня и говорите охотней не про Данусю, а про смерть? Милосердный
боже!
– Вернется
Дануська, вернется, – ответил Юранд. – Господь хранит ее. Но если
только она вернется… Послушай… Увези ее в Богданец, а в Спыхове оставь
хозяйничать Толиму. Он человек верный, а тут плохие соседи… Там ее на веревку
не привяжут… Там безопаснее…
– Да
что это вы! – воскликнул Збышко. – Словно с того света говорите? Что
над вами стряслось?
– Да
я уже чуть не попал на тот свет, а теперь вот чую, что-то расхварываюсь, и одно
меня только заботит: доченька моя, одна ведь она у меня. Да вот ты, я ведь
знаю, что ты ее любишь…
Он
оборвал свою речь и, вынув из ножен короткий меч, называемый мизерикордией,
повернул его рукоятью к Збышку:
– Поклянись
мне еще раз на этом кресте, что никогда ее не обидишь и верно будешь любить…
У Збышка
слезы навернулись на глаза. Он бросился тотчас на колени и, положив палец на
рукоять, воскликнул:
– Клянусь
богом, что не стану обижать ее и верно буду любить!
– Аминь! –
произнес ксендз Калеб.
Юранд
вложил в ножны мизерикордию и раскрыл Збышку объятия.
– Ведь
и ты сын мой!..
И они
разошлись, ибо надвинулась уже темная ночь, а они вот уже несколько дней почти
совсем не отдыхали. Однако на другой день Збышко поднялся чем свет; он так
испугался вчера, не захворал ли в самом деле Юранд, что решил узнать, как
старый рыцарь провел ночь.
В дверях
горницы Юранда он столкнулся с Толимой, который как раз выходил оттуда.
– А
как пан, здоров? – спросил Збышко.
Толима
поклонился, приставил ладонь к уху и переспросил:
– Что
вы говорите, ваша милость?
– Я
спрашиваю, как здоровье пана? – повторил погромче Збышко.
– Пан
уехал.
– Куда?
– Не
знаю. В доспехах…
|
