XIII
Ягенка
сама натопила большой горшок медвежьего сала, и Мацько с удовольствием выпил
первую кварту, потому что оно было свежее, не пригорело и пахло дягилем,
которого девушка, знавшая толк в снадобьях, прибавила в горшок сколько
требовалось. Мацько воспрянул духом и стал надеяться на выздоровление.
– Этого-то
мне и не хватало, – говорил он. – Как весь заплывешь жиром, так,
может, и этот чертов осколок из тебя вылезет.
Другие
кварты уже не показались ему такими вкусными, однако для здоровья он продолжал
пить сало. Ягенка тоже его подбодряла:
– Будете
здоровы. Билюду из Острога глубоко в затылок загнали звенья кольчуги, а от сала
они вышли наружу. Как только рана откроется, надо смазать ее бобровой струей.
– А
есть у тебя бобровая струя?
– Есть.
А свежая понадобится, так мы пойдем со Збышком на бобровые гоны. Бобра добыть
нетрудно. Однако не мешало бы вам дать обет какому-нибудь святому, целителю
ран.
– Я
уж думал об этом, да толком не знаю какому. Георгий Победоносец – покровитель
рыцарей, он хранит воина от опасности, а в нужде придаст ему и храбрости;
толкуют, будто он часто сам становится на сторону правых и помогает им бить
неугодных богу. Но тот, кто сам до драки охоч, вряд ли захочет раны лечить, для
этого есть, верно, другой святой, которому Георгий Победоносец поперек дороги
не станет. У каждого святого на небесах свое место и свое хозяйство – это дело
известное! И никто в чужие дела носа не сует, потому от этого между ними может
быть раздор, а святым на небесах не пристало ссориться да драться… Вот Косьма и
Дамиан тоже великие святые, им лекари молятся о том, чтоб на свете болезни не
вывелись, а то им есть нечего будет. А вот святая Аполлония, та от зубов
помогает, а святой Либерий исцеляет от камней, – но это все не то! Приедет
аббат, я у него спрошу, к кому мне толкнуться, – он постиг небесные
таинства, это тебе не какой-нибудь завалящий ксендз, который мало что понимает,
хоть макушка у него и выбрита.
– А
не дать ли вам обет самому Иисусу Христу?
– Что
говорить, он выше всех. Но ведь это все едино, что поехать мне в Краков к
самому королю и пожаловаться, что твой, к примеру, отец избил моего мужика. Что
бы мне сказал король? «Я, – сказал бы он, – владыка всего
королевства, а ты лезешь ко мне со своим мужиком! Нет у тебя на него управы? Не
можешь войти в суд к моему каштеляну и помощнику?» Иисус Христос владыка всего
света – понимаешь? – а для маловажных дел у него есть святые.
– Вот
что я вам скажу, – сказал Збышко, который подошел к собеседникам в конце
разговора, – дайте обет нашей покойнице королеве сходить, коли она
поможет, на поклонение в Краков, к ее гробнице. Разве мало чудес совершила она
на наших глазах? Зачем искать чужих святых, когда есть своя куда лучше их.
– Да,
кабы знать, что она целительница ран!
– А
хоть бы и нет! Ни один святой не посмеет косо на нее поглядеть, а посмеет, так
еще от господа бога получит на орехи – это ведь не какая-нибудь простушка, а
польская королева…
– Она
к тому же целую языческую страну крестила, – подхватил Мацько.
– Это
ты умно сказал. Уж, верно, она председает в совете праведных, куда там с нею
тягаться какому-нибудь простецу. Так я и сделаю, как ты советуешь, ей-ей!
Этот
совет понравился и Ягенке, которая не могла надивиться уму Збышка, и в тот же
вечер Мацько дал торжественный обет; с этой поры он с еще большей надеждой стал
пить медвежье сало, ожидая со дня на день непременного выздоровления. Однако
прошла неделя, и он стал терять надежду. Он говорил, что от сала у него урчит в
животе, а под нижним ребром растет шишка. Прошло десять дней, и старику стало
еще хуже: шишка вздулась и покраснела, а сам Мацько очень ослабел и, когда у
него опять поднялся жар, стал готовиться к смерти.
Однажды
ночью он неожиданно разбудил Збышка.
– Засвети-ка
поскорее лучину, – сказал старик, – что-то со мной творится, не знаю
только, хорошее ли иль худое.
Збышко
вскочил с постели и, не высекая огня, раздул в смежной с боковушей горнице
огонь, зажег от него смолистую лучинку и вернулся к Мацьку.
– Что
с вами?
– Что
со мной? Шишка у меня прорвалась, верно, осколок лезет! Ухватил я его, а
вытащить никак не могу! Слышу только, под ногтями скрипит и звякает…
– Ну
конечно, осколок! Ухватите его покрепче и тащите.
Мацько
извивался и стонал от боли, но засовывал пальцы все глубже в рану, пока не
ухватил крепко какой-то твердый предмет; наконец он рванул его и вытащил из
раны.
– О
господи!
– Вытащили? –
спросил Збышко.
– Да.
Прямо холодный пот прошиб. Ну, а все-таки вытащил, погляди-ка!
И он
показал Збышку продолговатый острый обломок, отколовшийся от плохо окованного
жала стрелы и несколько месяцев сидевший у старика в теле.
– Хвала
богу и королеве Ядвиге! Теперь будете здоровы.
– Может,
и полегче мне, но только страх как болит, – сказал Мацько, выдавливая
нарыв, из которого обильно потекла кровь с гноем. – Коли станет во мне
меньше этой пакости, так и боль отпустит. Ягенка говорила, что теперь надо
смазать рану бобровой струей.
– Завтра
же пойдем за бобром.
Утром
Мацьку стало гораздо лучше. Он спал допоздна, а проснувшись, велел, чтобы ему подали
поесть. На медвежье сало старик уже смотреть не мог, зато ему разбили на
сковороде два десятка яиц – больше Ягенка не дала из осторожности. Мацько с
жадностью съел яичницу и полкаравая хлеба, запил жбаном пива, развеселился и
велел звать Зыха.
Збышко
послал за соседом одного из своих турок, подаренных Завишей; Зых вскочил на коня
и примчался после полудня, когда Збышко с Ягенкой собирались к Одстаянному
озерцу за бобрами. Сперва старики за чарой меда смеялись, шутили и пели песни,
а там заговорили о детях и давай расхваливать каждый своего.
– Ну,
и молодец же у меня Збышко! – говорил Мацько. – Другого такого на
всем свете не сыщешь. И храбђр, и быстр, как рысь, и ловок. Да вы знаете, когда
его вели в Кракове на казнь, так девушки в окнах вопили, точно кто их сзади
шилом колол, да какие девушки – дочки рыцарей да каштелянов, а о всяких там
красавицах горожанках и говорить нечего.
– Хоть
они и каштелянские дочки и красавицы, а не лучше моей Ягенки!
– отрезал
Зых из Згожелиц.
– А
разве я говорю, что лучше? Милей Ягенки, пожалуй, и не сыщешь.
– Я
про Збышка тоже ничего худого сказать не могу: самострел натягивает без
рукояти!..
– И
медведя один пригвоздит к земле. Видали, как он его рубанул? Отхватил всю
голову с лапой.
– Голову
отхватил, а вот к земле не одни пригвоздил. Ягенка ему помогла.
– Ягенка?..
Он мне об этом ничего не говорил.
– Он
Ягенке обещал не говорить… Срам ведь девке ночью одной по лесу ходить. Ну, а
мне она тотчас рассказала, как все было. Другие рады соврать, а она от меня не
таится. Сказать по правде, и я не обрадовался, кто ж их там знает… Хотел
прикрикнуть на нее, а она мне вот что сказала: «Коли я сама девичьей чести не
уберегу, так и вам, батюшка, ее не уберечь, да вы не бойтесъ, Збышко тоже
знает, какова она, рыцарская честь».
– Это
верно. Ведь и сегодня они одни пошли.
– Но
домой-то вернутся к вечеру. А лукавый ночью больше всего искушает, да и девке
стыдиться нечего, потому темно.
Мацько
на минуту задумался, а потом сказал как будто про себя:
– И
все-таки льнут они друг к дружке…
– Эх!
Кабы он другой не обещался.
– Да
ведь вы знаете, это только рыцарский обычай такой… Коли нет у молодого рыцаря
госпожи, так его считают простачком… Посулил ей Збышко павлиньи чубы, поклялся
в том рыцарской честью, ну, и должен содрать их у немцев с голов. Да и
Лихтенштейна ему надо одолеть, а от прочих обетов аббат может его освободить.
– Аббат
не нынче завтра приедет…
– Вы
думаете? – спросил Мацько, а потом продолжал: – Какая цена всем этим
обетам, коли Юранд напрямик ему сказал, что не отдаст за него девку! То ли он
другому ее обещал, то ли богу обрек, я того не знаю, но только напрямик сказал,
что не отдаст…
– Я
вам говорил, что аббат любит Ягенку, как родную. Последний раз он сказал ей:
«Родня у меня только по женскому колену, но помру я, так полны колени добра не
у нее, а у тебя будут».
Мацько
поглядел на него тревожно, даже подозрительно, и, помолчав с минуту времени, сказал:
– Нас-то
не обидьте…
– За
Ягенкой я дам Мочидолы, – ответил Зых.
– Теперь
же?
– Теперь
же. Другой я бы не дал, а ей отдам.
– Половина
Богданца и так Збышка, а коли даст бог здоровья, я наведу тут порядок, подниму
хозяйство. Вот по сердцу ли вам Збышко?
Зых
заморгал глазами и сказал:
– Хуже
всего то, что Ягенка, как кто помянет его, так к стенке и отвернется.
– А
когда вы других поминаете?
– Как
других поминаю, она только прыскает и говорит: «Еще чего выдумали?»
– Вот
видите. Бог даст, с такой девушкой Збышко забудет другую. Я уж старик, и то
забыл бы… Меду выпьете?
– Выпью.
– Аббат,
он умница! Аббаты, слышь, часто люди совсем мирские, ну, а он, хоть и не живет
с монахами, все-таки ксендз, а ксендз всегда даст дельный совет, не то что
простой человек, потому он и грамотен, и со святым духом знается. А что вы
теперь же дадите за девушкой Мочидолы, это правильно. Я тоже, коли, даст бог,
выздоровею, сманю у Вилька из Бжозовой мужиков побольше. Дам каждому по клочку
хорошей земли, земли-то в Богданце хватает. На рождество пускай сходят к Вильку
на поклон – и айда ко мне. Что, разве нельзя? А там и городок в Богданце
построю, хорошенькую крепостцу из дуба, и рвом ее обнесу… Пускай Збышко с
Ягенкой ходят себе сейчас вдвоем на охоту… Скоро уж, верно, и снег выпадет…
Привыкнут они друг к дружке, и забудет хлопец другую. Пускай себе ходят. Что
тут долго толковать! Отдадите за него Ягенку или нет?
– Отдам.
Давно уж мы задумали поженить их, чтоб Мочидолы и Богданец достались нашим
внукам.
– Грады! –
с радостью воскликнул Мацько. – Бог даст, внуки посыплются градом. Аббат
их нам будет крестить…
– Пусть
только поспевает! – весело воскликнул Зых. – А давно уж не видал я
вас таким веселым.
– Сердце
у меня прыгает от радости… Осколок-то вышел, ну, а что до Збышка, так вы за него
не бойтесь. Садится это вчера Ягенка на коня, а день-то ветреный… Я и спрашиваю
у Збышка: «Видал»? – а на него такая истома напала. Да и то я смекнул, что
на первых порах они мало друг с дружкой разговаривали, а сейчас как пойдут
вместе гулять, так всђ друг к дружке повертываются и всђ говорят, говорят!..
Выпьем!
– Выпьем!
– За
здоровье Збышка и Ягенки!
|