Сережкин рубль
как его заработал
Звали
этого маленького продувного человечка: Сережка Морщинкин, но он сам был не
особенно в этом уверен… Колебания его отражались даже на обложках истрепанных
тетрадок, на которых иногда было написано вкривь и вкось:
«Сергей
Мортчинкин».
То:
«Сергей
Мортчинкен».
Эта
неустанная, суровая борьба с буквой «щ» не мешала Сережке Морщинкину изредка
писать стихи, вызывавшие изумление и ужас в тех лицах, которым эти стихи
подсовывались.
Писались
стихи по совершенно новому способу… Таковы, например, были Сережкины знаменитые
строфы о пожаре, устроенном соседской кухаркой:
До
соседей вдруг донесся слух.
Что
в доме номер три, в кух
Не,
горел большой огонь,
Который
едва-едва потушили.
Кухарку
называли дурой Милли
Он
раз, чтобы она смотрела лучше.
За эти
стихи Сережкина мать оставила его без послеобеденного сладкого, отец сказал,
что эти стихи позорят его седую голову, а дядя Ваня выразил мнение, что любая
извозчичья лошадь написала бы не хуже.
Сережка
долго плакал в сенях за дверью, твердо решив убежать к индейцам, но через
полчаса его хитрый, изобретательный умишко заработал в другом направлении… Он
прокрался в детскую, заперся там и после долгой утомительной работы вышел,
торжественно размахивая над головой какой-то бумажкой.
– Что
это? – спросил дядя.
– Стихи.
– Твои?
Хорошие?
– Да,
это уж, брат, почище тех будут, – важно сказал Сережка. – Самые
лучшие стихи.
Дядя
засмеялся:
– А
ну, прочти-ка.
Сережка
взобрался с ногами на диван, принял позу, которую никто, кроме него, не нашел
бы удобной, и, сипло откашлявшись, прочел:
Люблю
грозу в начале мая,
Когда
весенний первый гром,
Бразды
пушистые взрывая,
Летит
кибитка удалая…
Ямщик
сидит на облучке
В
тулупе, синем кушачке…
Ему
больно и смешно,
А
мать грозит ему в окно.
– Гм… –
сказал дядя. – Немного бестолково, но рифма хорошая. Может, списал
откуда-нибудь?
– Уж
сейчас и списал, – возразил Сережка, ерзая по дивану и пытаясь стать на голову. –
На вас разве угодишь?
Дядя был
в великолепном настроении. Он схватил Сережку, перевернул его, привел в обычное
положение и сказал:
– Так
как все поэты получают за стихи деньги – получай. Вот тебе рубль.
От
восторга Сережка даже побледнел:
– Это…
мне? И я могу сделать что хочу?
– Что
тебе угодно. Хоть дом купи или пару лошадей. В эту ночь Сережке спалось очень
плохо – рубль, суливший ему тысячи разных удовольствий и благ, будил
хитроумного мальчишку несколько раз.
сделка
Утром
Сережка встал чуть ли не на рассвете, хотя в гимназию нужно было идти только в
девять часов. Выбрался он из дому в восьмом часу и долго бродил по улицам,
обуреваемый смутными, но прекрасными мыслями…
Зайдя за
угол, он вынул рубль, повертел его в руках и сказал сам себе:
– Интересно,
сколько получится денег, если я его разменяю?
Зашел в
ближайшую лавочку. Разменял.
Действительно,
по количеству – монет оказалась целая уйма – чуть ли не в семь раз больше… но
качество их было очень низкое – маленькие, потертые монетки, совсем не напоминавшие
большой, толстый, увесистый рубль.
«Скверные
денежки, – решил Сережка. – Их тут столько, что не мудрено одну
монетку и потерять… Разменяю-ка я их обратно».
Он зашел
в другую лавчонку с самым озабоченным видом.
– Разменяйте,
пожалуйста, на целый рубль.
– Извольте-с.
Новая
мысль озарила Сережкину голову.
– А
может… У вас бумажный есть?
– Рублевок
не имеется. Есть трехрублевки.
– Ну,
дайте трехрублевку.
– Это
за рубль-то! Проходите, молодой человек. Опять в Сережкином кармане очутился
толстый, тяжелый рубль. Осмотрев его внимательно, Сережка одобрительно кивнул
головой:
«Даже
лучше. Новее того. А много можно на него сделать: купить акварельных красок…
или пойти два раза в цирк на французскую борьбу. – При этой мысли Сережка
согнул правую руку и, наморщив брови, пощупал мускулы. – А то можно
накупить пирожных и съесть их сразу, не вставая. Пусть после будет болеть
желудок – ничего – живешь-то ведь один раз».
В это
время кто-то сзади схватил Сережку сильной рукой за затылок и так сжал его, что
Сережка взвизгнул.
– Смерть
приготовишкам! – прорычал зловещий голос. – Смерть Морщинкину.
По
голосу Сережка сразу узнал третьеклассника Тарарыкина, первого силача третьего
и даже четвертого класса – драчуна и забияку, наводившего ужас на всех
благомыслящих людей первых трех классов.
– Пусти,
Тарарыкин, – прохрипел Сережка, беспомощно извиваясь в железной руке
дикого Тарарыкина.
– Скажи:
«пустите, дяденька».
– Пустите,
дяденька.
Удовлетворив
таким образом свое неприхотливое честолюбие, Тарарыкин дернул Сережку за ухо и
отпустил его.
– Эх,
ты, Морщинка – тараканья личинка. Хочешь так: ты ударь меня по спине, как
хочешь, десять раз, а я тебя всего один раз. Идет?
Но
многодумная голова Сережки работала уже в другом направлении. Необъятные
радужные перспективы рисовались ему.
– Слушай,
Тарарыкин, – сказал он после долгого раздумья. – Хочешь получить
рубль?
– За
что? – оживился вечно голодный, прожорливый третьеклассник.
– За
то, что я тебя нарочно для примера поколочу при всех на большой перемене.
– А
тебе это зачем?
– Чтоб
меня все боялись. Будут все говорить: раз он Тарарыкина вздул, значит, с малым
связываться опасно. А ты получишь рубль… Можешь на борьбу пойти… красок купить
коробку…
– Нет,
я лучше пирогов куплю по три копейки тридцать три штуки.
– Как
хочешь. Идет?
В
Тарарыкине боролись два чувства: самолюбие первого силача и желание получить
рубль.
– Что
ж, брат… А если я тебе поддамся, так меня уж всякий и будет колотить?
– Зачем? –
возразил сообразительный Сережка. – Ты других лупи по-прежнему. Только
пусть я силачом буду. А пироги-то… Ведь ты их целый месяц есть будешь.
– Неделю.
Эх, Морщинка – собачья начинка, соглашаться, что ли?
Сережка
вынул рубль и стал с искусственным равнодушием вертеть его в руках.
– Эх! –
застонал Тарарыкин. – Пропадай моя славушка, до свиданья-с, моя силушка.
Согласен.
И,
размахнувшись, шлепнул Сережку ладонью по спине.
– Чего
же ты дерешься?
– Так
ведь чудак же: это в последний раз. Потом уж ты меня колошматить будешь.
И,
утешившись таким образом, Тарарыкин спрятал рубль в карман старых, запятнанных
чернилами всех цветов брюк…
драка
Ликующе
прозвенел звонок на большую перемену, и широкая волна серых гимназических
курточек и фуражек вылилась на громадный гимназический двор. Поднялся визг,
крики и веселая суматоха.
Честный
юноша Тарарыкин выбрал группу учеников побольше, приблизился с самым невинным
лицом и стал любоваться на состязание Мухина и Сивачева, ухитрившихся
подбрасывать мяч ногами, без помощи рук.
– Попробуй,
Тарарыкин, – предложил Сивачев.
В это
время юркий Сережка Морщинкин пробрался между ног взрослых учеников, просунул
свой нос вперед и пропищал самым вызывающим образом:
– Куда
этому тарарышке прыгнуть – у него сейчас и ноги отвалятся!
– Ты-ы! –
угрожающе зарычал Тарарыкин. – Знай, с кем говоришь! Котлету из тебя
сделаю!
– Котлету!
Ах ты, кухарка свинячья!
– Отойди
лучше, Морщинка, – получишь по затылку!
– Очень
я тебя боялся! – лихо захохотал Сережка. – Попробуй-ка тронь только!
– Да
и трону, – проворчал Тарарыкин.
– А
ну, тронь!
– А
что ж ты думаешь – не трону?
Сережка
стал в боевую позу плечом к плечу с громадным Тарарыкиным и, задрав голову,
сказал иронически:
– Тронь
только – кто тебя у меня отнимать будет? Кругом засмеялись.
– Ай
да Морщинка! Смотри, Тарарыкин, не струсь!
– Ну,
что ж ты, Тартарарыка, небось только на маленьких силач. До меня-то и
дотронуться боишься.
– Я?
Тебя? Боюсь? На ж тебе, получай! Тарарыкин с силой размахнулся, но ударил по
Сережкиной груди так, что тот даже не пошатнулся.
– Съел?
– Это,
брат, мне ничего, а вот ты попробуй! Сережка взмахнул маленьким кулачонком и –
о чудо!
К ужасу
и изумлению всех присутствующих, верзила Тарарыкин отлетел шагов на пять. Как
всякий неопытный актер, честный Тарарыкин «переиграл», но простодушная публика
не заметила этого.
– Ого!
Ай да Сережка!
Тарарыкин
с трудом встал, сделал преувеличенно страдальческое лицо и, держась за бок,
захромал по направлению к Сережке.
– А-а,
так ты так-то!
– Да-с.
Вот так! – нахально сказал Сережка. – На-ка еще, брат!
Вторым
ударом он снова сбил хныкавшего Тарарыкина и, насев на него, принялся
обрабатывать толстую тарарыкинскую спину своими кулачонками.
Все были
изумлены до чрезвычайности.
Когда
избитый, стонущий Тарарыкин поднялся, все обступили его:
– Тарарыка,
что это с тобой? Как ты ему поддался?
– Кто
ж его знал, – отвечал добросовестный Тарарыкин. – Ведь это здоровяк,
каких мало. У него кулаки – железо. Когда он меня свистнул первый раз, я думал,
что ноги протяну.
– Больно?
– Попробуй-ка.
Завяжись сам с ним. Ну его к богу. Я его теперь и не трону больше…
после победы
Тарарыкин
честно заработал деньги. Сережка сделался героем дня. Весть, что он поколотил
Тарарыкина и что тот, как приготовишка, плакал (последнее было уже прибавлено
восторженными поклонниками), – эта весть потрясла всех. Результаты
Сережкиного подвига не замедлили сказаться.
К
упоенному славой Сережке подошел первоклассник Мелешкин и принес ему горькую
жалобу:
– Морщинкин!
Ильяшенко дерется – дай ему хорошенько, чтобы не заносился.
– Ладно! –
нахмурился Сережка. – Я это устрою. А что мне за это будет?
– Булку
дам с ветчиной и четыре шоколадины в серебряной бумажке.
– Тащи.
Потом
подошел Португалов:
– Здравствуй,
Сережка. Сердишься?
– А
то нет! Свинья ты! Жалко было цветных карандашей, что ли? Обожди! Попадешься ты
мне на нашей улице!
Португалов
побледнел и, похлопав Сережку по плечу, сказал:
– Ну,
будет. Притащу завтра карандаши. Мне не жалко.
Три
второклассника подошли вслед за Португаловым и попросили Сережкиного разрешения
пощупать его мускулы. Получили снисходительное разрешение. Пощупали руку,
поудивлялись. Мускулов, собственно, не было, но товарищи были добрые, решили,
что рука все-таки твердая.
– Ты
что, упражнялся? – спросил Гукасов.
– Упражнялся, –
сказал Сережка.
В конце
концов Сережка, опьяненный славой, и сам поверил в свою нечеловеческую силу.
Проходил
второклассник Кочерыгин, уплетая булку с икрой.
– Стой! –
крикнул Сережка. – Отдай булку!
– Ишь
ты какой! А я-то?
– Отдай,
все равно отниму!
Кочерыгин
захныкал, но, вспомнив о Тарарыкине, вздохнул, откусил еще кусочек булки и
протянул ее Сережке.
– На,
подавись!
– То-то.
Ты смотри у меня. Я до вас тут до всех доберусь.
В это
время проходил мимо Тарарыкин. Увидев Сережку, он сделал преувеличенно
испуганные глаза и в ужасе отскочил в сторону. Хотя вблизи никого не было, но
он, как добросовестный недалекий малый, считал своим долгом играть роль до
конца.
– Боишься? –
спросил заносчиво Сережка.
– Еще
бы. Я и не знал, что ты такой здоровый.
И вдруг
в Сережкину беспокойную голову пришла безумная шальная мысль… А что, если…
Тарарыкин действительно против него не устоит? Этот крохотный мальчишка так был
опьянен всеобщей честью и восторгом, что совершенно забылся, забыл об условии и
решил пойти напролом… Насытившись славой, он пожалел о рубле, а так как руки
его чувствовали себя железными, непобедимыми, то Сережка со свойственной его
характеру решимостью подскочил к Тарарыкину и, схватив его за пояс, сурово
сказал:
– Отдавай
рубль!
– Что
ты! – удивился Тарарыкин. – Ведь мы же условились…
– Отдавай!
Все равно отниму!
– Ты?
Ну, это, брат, во-первых, нечестно, а во-вторых – попробуй-ка.
На их
спор собрались любопытные. Снова стали раздаваться комплименты по Сережкиному
адресу.
И, не
раздумывая больше, Сережка храбро устремился в бой. Он подскочил, хватил
изумленного и огорченного Тарарыкина по голове, потом ударил его в живот, но…
Тарарыкин опомнился:
– Ты…
вот как!
Через
минуту Сережка уже лежал на земле. Во рту чувствовалось что-то соленое, губа
вспухла, зловещее красноватое пятно засияло под глазом; оно наливалось, темнело
и постепенно переходило в синий цвет.
И
рухнула эта жалкая, построенная на деньгах слава… Сережка лежал избитый, в пыли
и прахе, а мстительный Кочерыгин, отдавший Сережке булку, подскочил к Сережке и
дернул его за волосы; подошел Португалов, ткнул его в спину кулаком и сказал:
– Вот
тебе цветные карандаши. Поросенок! Уныло, печально возвращался хитроумный
Сережка домой; губа вспухла, щека вспухла, на лбу была царапина, рубль пропал
бесследно, дома ожидала головомойка, настроение было отчаянное…
Он вошел
робкий, пряча лицо в носовой платок… он рассчитывал, проскользнув незаметно в
свою комнату, улечься спать… Но в передней его ждал последний удар.
Дядя
поймал его за руку и сердито сказал:
– Ты
что же это, мошенник, обманул меня? Это твои стихи? Списал у Пушкина да и выдал
за свои. Во-первых, за это ты всю неделю будешь сидеть дома – о цирке и
зверинце забудь, а во-вторых – возврати-ка мне мой рубль.
Сердце
Сережки упало…
|
