Сазонов
I
Рукавов
собирался пить чай.
Он налил
стакан, посмотрел его на свет и неодобрительно поджал губы.
– Чаишко-то,
кажется, мутноватый… Ох, уж эти меблированные комнаты! Ох, уж эта холостая
жизнь!
Дверь
скрипнула. Рукавов оглянулся и увидел прижавшегося к притолоке и молча на него
смотревшего Заклятьина.
– А,
здравствуйте! – равнодушно сказал Рукавов. – Вот приятный визит.
Входите… Ну, как дома? Все благополучно? Чаю хотите?
Заклятьин
отделился от притолоки и сделал шаг вперед.
– Я
пришел только сказать вам, Рукавов, – держась рукой за сердце, сказал
Заклятьин, – что людей, подобных вам, нужно убивать без милосердия, как
бешеных собак. И, клянусь, я убью вас!
Рукавов
отставил налитый стакан. Брови его были нахмурены.
– Слушайте,
Заклятьин… Я не знаю, на чем вы там помешались и каким вздором сейчас наполнена
ваша голова… Но об одном прошу вас: обдумывайте, что говорите! Даже в пылу
гнева. Есть такие слова, о которых потом жалеешь всю жизнь. Садитесь. Что
случилось?
– Рукавов!
Вы меня поражаете!
– Чем?
Наоборот, вы меня поражаете. Хотите чаю?
– Рукавов!
Берегитесь! Рукавов улыбнулся.
– Хорошо.
Только скажите – от чего. Тогда, может быть, я и буду беречься.
Заклятьин
скривил лицо и, взявшись руками за спинку стула, внятно отчеканил:
– Я
узнал, что вы находитесь в связи с моей женой, Надеждой Петровной.
– Есть
ложь смешная, есть ужасная, есть глупая. То, что вы, Заклятьин,
говорите, – ложь третьей категории.
Рукавов
снова взялся за свой стакан и, размешивая сахар, бросил холодный взгляд на бледное,
искаженное злостью лицо Заклятьина.
– Это
не ложь! Когда я уезжал в Москву, вас видели однажды выходящим от моей жены в
восемь часов утра.
– И
это все? – сурово спросил Рукавов. – Стыдитесь! Извольте, я скажу
вам: да, в восемь часов утра выходил от вас, но вошел я к вам в восемь без
четверти. Просто забыл накануне вечером свою палку и зашел за ней. Уверен, что
Надежда Петровна спала в это время сном праведницы.
– Знаете
ли вы, – злобно прошипел Заклятьин, – что я нашел у нее в столе
записку от вас, правда, прямых указаний не дающую, но вы там называете мою жену
на ты!
Рукавов
пожал плечами:
– Какой
же в этом ужас? Просто как-то в шаловливом настроении я назвал ее «ты» и теперь
постоянно дразню ее этим. Мне было забавно, как она сердится.
– Рукавов! –
потупившись, тихо сказал Заклятьин. – Сегодня жена сама сказала мне, что
вы ее любовник.
Рукавов
поднял одну бровь.
– Вы…
можете поклясться в этом?
– Даю
вам мое честное слово.
– Ох,
эти женщины, – усмехнулся Рукавов, качая головой. – Никогда не
знаешь, как с ними держаться…
Впрочем,
вы не подумайте, что я отрицал давеча все только потому, что боялся вас. А
просто не в моих правилах разглагольствовать о своих победах.
– Еще
бы, – угрюмо сказал Заклятьин. – Это так понятно! И тем не менее еще
раз повторяю: берегитесь! Я убью вас.
Рукавов
пожевал губами.
– Можно
вам задать вопрос, но только совершенно серьезно? И вы отвечайте так же.
– Да.
– За
что вы хотите меня убить?..
– Вы
разбили мою жизнь. Все мое счастье было в этой женщине – вы отняли ее!
Рукавов
погрузился в задумчивость.
– Вот
что, Заклятьин… Я вам сейчас возражу, но не потому, что желаю сохранить свою
жизнь… Я понимаю – слишком глупо для меня было бы плакать и восклицать, прячась
за стол: ах, не убивайте меня, ах, пощадите меня!.. В конце концов, жизнь – не
такое уж важное кушанье. И на помощь я звать не буду… и из комнаты не выйду.
Можете убить меня во всякую минуту. И тем не менее еще раз спрашиваю: чем я
виноват?
– Вы
обманули меня. Вы отняли у меня жену. Голос Заклятьина звучал торжественно и
громко.
– Я
жену вашу не отнимал. Она сошлась со мной по своей воле.
– Если
бы не вы – мы были бы с ней по-прежнему счастливы.
– А
какая у вас гарантия – что не явился бы другой?
– Рукавов!
Вы ее оскорбляете!
– Чем?
Что вы, помилуйте… И в мыслях не имел. Только смотрите: мы оба рискуем стать в
смешное положение. Говоря о другом любовнике, я хочу подчеркнуть, что я –
человек, не блещущий никакими талантами и красотой, что я – самый заурядный
человек. Не начнете же вы сейчас опровергать меня, доказывая, что я человек
особенный, ошеломляющий, человек такого сорта, перед которым женщина устоять не
может! Человеку, которого хотят убить, не говорят комплиментов!..
– Хорошо! –
поморщась, перебил его муж. – Допустим, что вы самый ординарный человек.
Что же из этого следует?
– А
то, что ординарных людей тысячи. Не будете же вы всех их убивать.
– Не
буду. Но они ведь и не любовники жены.
– Если
один ординарный человек – любовник, то почему и другой не мог быть любовником?
Лотерея!
– В
которой муж всегда проигрывает, – громко усмехнулся Заклятьин.
– Утешьтесь!
Если я женюсь – я тоже проиграю.
– А
вдруг не проиграете? Ведь это цинизм – так думать! Неужели не может быть семьи
без измены?
Рукавов
встал, протянул вперед руку и взволнованно и быстро заговорил:
– Нет!
Прочной любви нет. Верности нет. Опровергайте меня примерами! Скажите мне:
«Жена Петрова всю жизнь была верна мужу! Жена Сидорова так и умерла, храня
супружескую верность!» Сотни таких случаев есть… тысячи! Верно! Но они моих
слов не опровергают. Добавьте даже, что за женами Петрова и Сидорова волочились
безуспешно десятки поклонников, что красавец Иванов предлагал этим верным женам
все свое состояние, умница Карпов доказывал нелепость верности, вельможа
Григорьев тщетно ослеплял этих жен своим могуществом и великолепием… Заклятьин!
Слушайте меня, я вам скажу: это все пустяки… А Сазонова-то ведь и не было!
– Какого…
Сазонова? – машинально спросил Заклятьин.
– Сазонова!
Это я сейчас его выдумал, но Сазонов существует, и живет он, негодяй, в каждом
городе: в Харькове, Одессе, Киеве, Новочеркасске!..
– Какой
Сазонов?
– Вот
какой: в Москве живут муж и жена Васильевы. Сорок лет прожили они душа в душу,
свято блюдя супружескую верность, любя друг друга. И вот, несмотря на это,
Заклятьин, вы не имеете права сказать: «Ах, это была идеально верная жена –
мадам Васильева! За ней ухаживали десятки красавцев, а она все-таки осталась
верна своему мужу…» – «Почему она осталась верна? – спрошу я вас. –
Не потому ли, что сердце ее абсолютно не было способно на измену? Нет! Нет,
Заклятьин! Просто – потому что Сазонов сидел в это время в Новочеркасске.
Стоило ему только приехать в Москву, стоило случайно встретиться с семьей
Васильевых – и все счастье мужа полетело бы к черту, развеялось бы, как
одуванчик от ветерка. Так можно ли серьезно толковать о верности лучшей из
женщин, если она, верность эта, зависит только от приезда Сазонова из Новочеркасска?»
– Но
в таком случае, – нахмурился Заклятьин, – мы возвращаемся к тому, с
чего я начал: Сазоновых этих нужно убивать, как бешеных собак!
– Берегись!
Вас тоже должны будут убить.
– Меня?
За что?
– Потому
что вы тоже – Сазонов для какой-нибудь женщины, живущей в Курске или Обояни.
Может быть, вы никогда и не встретитесь с ней – тем лучше для ее мужа! Но вы –
Сазонов.
II
Заклятьин
оперся локтями о стол, положил голову на руки и застонал:
– Где
же выход? Где выход?!
– Успокойтесь, –
участливо сказал Рукавов, гладя его по плечу. – Хотите чаю?
– Боже
мой! Как вы можете говорить так хладнокровно?..
– Да
ведь чай-то пить все равно нужно, – улыбнулся Рукавов. – Он был
мутноватый, но теперь отстоялся. Я вам налью, а?
– Ах
ты, Господи… Ну, давайте!!
– Вам
два куска сахару? Три?
– Три.
– Крепкий
любите?
– Рукавов!
Где же выход?
– У
вас же был выход, – тихо усмехнулся Рукавов. – Когда вы пришли
давеча, помните. Хотели убить меня, как бешеную собаку.
– Нет, –
серьезно сказал Заклятьин. – Я вас убивать не буду. Она больше виновата,
чем вы.
– И
она не виновата… Слабые, хрупкие, глупые, безвольные женщины! Мне их иногда до
слез жалко… Привяжется сердцем такая к одному человеку, уж на подвиг готова, на
самозаклание. И своего, задушевного – ничего нет. Все от него идет, – все
ее мысли, стремления, все от Сазонова. Все с его барского плеча. Охо-хо!..
Заклятьин
выпил свой чай, прошелся раза два по комнате и, круто повернувшись к дивану,
упал ничком на него.
– Рукавов, –
проскрежетал он. – Я страдаю. Научите, что мне делать!
Рукавов
подсел к нему, одной рукой обнял его плечи, а другой – стал ласково, как
ребенка, гладить по коротко остриженной голове.
– Бедный
вы мой… Ну, успокойтесь. Делать вам ничего не нужно. Жену я у вас заберу, потому
что, если бы даже она и осталась у вас, то какая же это будет жизнь? Одно
мученье. Вы будете мучить ее ревностью, она вас – ненавидеть… Что хорошего?
Постарайтесь развлечься, встречайтесь с другими женщинами, увлекайтесь ими. Вы
человек неглупый, интересный… Гораздо интереснее меня – клянусь вам, что говорю
это совершенно серьезно… Всего-то моего и преимущества перед вами, что я –
Сазонов, которого угораздило приехать из Новочеркасска. Лежите смирненько,
милый. Ну, вот. Встретите вы еще хорошую, душевную женщину, которая приголубит
вас по-настоящему…
Плечи
Заклятьина судорожно передернулись.
– Я
Надю никогда не забуду.
– Ничего-о,
миленький… забудете, – мягко, простодушно протянул Рукавов. – Это
сейчас, когда чувствуется вся острота обиды и разочарования, кажется, что горе
такое уж большое, такое безысходное… А там обойдется, дальше-то. Ну, конечно,
если уж вам под сердце тоска и злость подкатит до того, что будет нестерпимо,
ну – убейте меня. Только что ж… Если хорошенько вдуматься – ведь это не поможет,
не имеет никакого смысла… Злости против меня у вас нет, а раз нет злости – не
нужно и преступление…
Сумерки
обволакивали комнату.
В тихом
воздухе долго звучали тихие слова:
– Не
плачьте, миленький. Вы большой, взрослый мужчина – нехорошо. Это только женщина
может убиваться до смерти, стенать, теряя любимого человека, – потому что
у женщины ничего другого, кроме жизни сердца, не имеется. А мы, мужчины –
творцы красоты жизни, творцы ее смысла – должны считать свои сердечные раны
такими же царапинами, как и те, которыми награждает нас судьба в других
случаях. Удержите ваше сердце от терзаний – мужчина должен уметь сделать это.
Попробуйте пить даже первое время, попробуйте наскандалить как-нибудь поудивительнее,
чтобы это перебросило вас в другую колею. И не смотрите на весь мир так, как будто
он – неловкий слуга, не сумевший услужить вам и поэтому достойный презрения и
проклятий. Используйте его получше и умирайте попозже. Через год вы забудете
все ваше несчастье наполовину, через пять лет – совсем, а к старости и имени-то
вашей бывшей жены не вспомните… Так стоит ли из-за этого терзаться? Вы хотели
убить меня… Не беспокойтесь, умру и так, своею смертью, и она умрет, и вы… Все
умрем… И даже могилки наши одинокие исчезнут с лица земли – новая жизнь пронесется
над ними – и ни одна душа не будет знать о трех людях, о трех незначительных
букашках, которые когда-то волновались, любили и страдали…
Рукавов
говорил странные, сбивчивые, мало выражавшие его мысли слова, но тон их был
мягок, ласков и любовен; печальные слова плыли по комнате и смешивались с
печальными сумерками.
Заклятьин
полежал еще немного с закрытыми глазами, потом вздохнул, встал с дивана, обнял
Рукавова, поцеловал его и, нашарив в темноте шляпу, ушел.
|