Сплетня
Контролер
чайно-рассыпочного отделения Федор Иванович Аквинский шел в купальню,
находящуюся в двух верстах от нанимаемой им собачьей будки, которую только
разгоряченная фантазия владельца могла считать дачей…
Войдя в
купальню, Аквинский быстро разделся и, вздрагивая от мягкого утреннего холодка,
осторожно спустился по ветхой шаткой лесенке к воде. Солнце светлое, только что
омытое предрассветной росой, бросало слабые теплые блики на тихую, как зеркало,
воду.
Какая-то
не совсем проснувшаяся мошка очертя голову взлетела над самой водой и, едва
коснувшись ее крылом, вызвала медленные, ленивые круги, тихо расплывшиеся по
поверхности.
Аквинский
попробовал голой ногой температуру воды и отдернул, будто обжегшись. Купался он
каждый день и каждый же день по полчаса собирался с духом, не решаясь броситься
в холодную прозрачную влагу…
И только
что он затаил дыхание и вытянул руки, чтобы нелепо, по-лягушачьи прыгнуть, как
в стороне женской купальни послышались всплески воды и чья-то возня.
Аквинский
остановился и посмотрел налево.
Из-за
серой, позеленевшей внизу от воды перегородки показалась сначала женская рука,
потом голова и наконец выплыла полная рослая блондинка в голубом купальном
костюме. Ее красивое белое лицо от холода порозовело, и когда она сильно,
по-мужски, взмахивала рукой, то из воды четко показывалась высокая пышная
грудь, чуть прикрытая голубой материей.
Аквинский,
смотря на нее, почему-то вздохнул, потрепал голой рукой съеденную молью бородку
и сказал сам себе:
– Это
жена нашего члена таможни купается. Ишь ты, какой костюм! Читал я, что за границей,
в какой-то там Ривьере, и женщины, и мужчины купаются вместе… Ну и штука!
Когда
он, выкупавшись, натягивал на тощие ноги панталоны, то подумал:
«Ну,
хорошо… скажем, купаются вместе… а раздеваться как же? Значит, все-таки, как ни
вертись, нужно два помещения. Выдумают тоже!»
Придя на
службу в таможню, он после обычной возни в пакгаузе сел на ящик из-под чая и,
спросив у коллеги Ниткина папиросу, с наслаждением затянулся скверным дешевым
дымом…
– Купался
я сегодня, Ниткин, утром и смотрю – из женской купальни наша членша Тарасиха
выплывает… Ну, думаю, увидит меня да мужу скажет… Смех! Уж очень близко было. А
вот за границей, в Ривьере, говорят, мужчины и бабы вместе купаются… Гы!.. Вот
бы поехать!
Когда,
через полчаса после этого разговора, Ниткин пил в архиве с канцеляристами
водку, то, накладывая на ломоть хлеба кусок ветчины, сказал, ни к кому не
обращаясь:
– Вот-то
штука! Аквинский сегодня с женой нашего члена Тарасова в реке купался… Говорит,
что в какой-то там Ривьере все вместе – и мужчины и женщины купаются. Говорит –
поеду в Ривьеру. Поедешь, как же… На это деньги надо, голубчик!
– Отчего
же! – вмешался пакгаузный Нибелунгов. – У него тетка, говорят,
богатая; может у тетки взять…
Послышались
шаги секретаря, и вся закусывающая компания, как мыши, разбежалась в разные
стороны.
А за
обедом экспедитор Портупеев, наливая борщ в тарелку, говорил жене, маленькой, сухонькой
женщине с колючими глазками и синими жилистыми руками:
– Вот
дела-то какие, Петровна, у нас в таможне! Аквинский, чтоб ему пусто было,
собрался к черту на кулички в Ривьеру ехать и Тарасова жену с собой сманил…
Деньги у тетки берет! А Тарасиха с ним вместе сегодня купалась и рассказывала
ему, что за границей так принято… Хе-хе!
– Ах
бесстыдники! – целомудренно потупилась Петровна. – Ну и езжали бы
себе подальше, а то – на-ко, здесь разврат заводят! Только куда ему с ней… Она
баба здоровая, а он так – тьфу!
На
другой день, когда горничная Тарасовых, живших недалеко от Портупеевых, пришла
к Петровне просить по-соседски утюги для барыниных юбок, душа госпожи
Портупеевой не выдержала:
– Это
что же, для Ривьеры глаженые юбки понадобились?
– Ах,
что вы! Слова такие! – усмехнулась, стрельнув глазами, горничная,
истолковавшая фразу Петровны совершенно неведомым образом.
– Ну
да! Небось тебе-то да не знать… Она скорбно помолчала.
– Эхма,
дурость бабья наша… И чего нашла она в нем?
Горничная,
все-таки не понимавшая в чем дело, вытаращила глаза…
– Да,
ваша Марья Григорьевна – хороша, нечего сказать! С пакгаузной крысой Аквинским
снюхалась! Хорош любовничек! Да-с. Сговорились в какую-то дурацкую Ривьеру, на
купанье бежать, и деньги у тетки он достать посулился… Достанет, как же!
Скрадет у тетки деньги, вот и все!
Горничная
всплеснула руками.
– Да
правда ли это, Анисья Петровна?
– Врать
тебе буду. Весь город шуршит об этом.
– Ах,
ужасти!
Горничная
опрометью, позабывши об утюгах, бросилась домой и на пороге кухни столкнулась с
самим членом таможни, который без сюртука и жилета нес в стаканчике воду для
канарейки.
– Что
с вами, Миликтриса Кирбитьевна? – прищурив глаза и взяв горничную за
пухлый локоть, пропел Тарасов. – Вы так летите, будто спасаетесь от
привидений ваших погубленных поклонников…
– Оставьте! –
огрызнулась горничная, не особенно церемонившаяся во время этих случайных
tête-à-tête.[3]
– Вечно вы проходу не дадите!.. Лучше бы за барыней смотрели покрепче, чем руками…
Пухлое,
невозмутимое лицо члена таможни приобрело сразу совсем другое выражение.
Господин
Тарасов принадлежал к тому общеизвестному типу мужей, которые не пропустят ни
одной хорошенькой, чтобы не ущипнуть ее, зевая в то же время в обществе жены до
вывиха челюстей и стараясь при всяком удобном случае заменить домашний очаг
неизбежным винтом или chemin de fer'ом.[4]
Но,
учуяв какой-нибудь намек на супружескую неверность жены, эти кроткие,
безобидные люди превращаются в Отелло с теми особенностями и отклонениями от
этого типа, которые налагаются пыльными канцеляриями и присутственными местами.
Тарасов
выронил стаканчик с водой и опять схватил горничную за локоть, но уже другим
образом.
– Что?
Что ты говоришь, п-подлая? Повтори-ка!!
Испуганная
этим неожиданным превращением члена таможни, горничная слезливо заморгала
глазами и потупилась:
– Барин,
Павел Ефимович, вот вам крест, я тут ни при чем! Мое дело сторона! А как весь город
уже говорит, то чтоб после на меня чего не было… Скажут – ты помогала! А я как
перед Господом!..
Тарасов
выпил воды из кувшина, стоявшего на столе, и, потупив голову, сказал:
– Рассказывай:
с кем, как и когда? Горничная почуяла под собой почву.
– Да
все с этим же… трухлявым! Федором Ивановичем… что в прошлом году раков вам в
подарок принес… Вот тебе и раки! И как они это ловко… Уже все и уговорено: он у
тетки деньги из комода скрадет – тетка евонная богатая, – и вместе
купаться поедут в Ривьеру куда-то… Срам-то, срам какой! Надо думать, завтра с
вечерним поездом и двинут, голубчики!..
* * *
Сидя за
покосившимся столиком в нескольких шагах от своей собачьей будки, контролер
чайно-рассыпочного отделения Аквинский что-то писал, склонив набок голову и
любовно выводя каждое слово.
Дерево,
под которым стоял столик, иронически помахивало пыльными ветвями, и пятна света
скользили по столику, бумаге и серой голове Аквинского… Бородка его, как будто
приклеенная, шевелилась от ветра, и общий вид казался измученным и вялым.
Похоже
было, что кто-то, по небрежности, забыл пересыпать никому не нужную вещь – Аквинского
– нафталином и сложить на лето в сундук… Моль и поела Аквинского.
Он
писал:
«Милая
тетенька! Осмелюсь вас уведомить, что я нахожусь в полнейшем недоумении… За что
же? Я вас спрашиваю. Впрочем, вот передаю, как было дело… Вчера досмотрщик
Сычевой сказал, подойдя к моему столику, что меня требуют член таможни господин
Тарасов, тот самый, которому я в прошлом году от усердия поднес сотню раков. Я
пошел, ничего не думая, и, вообразите, он наговорил мне столько странных и
ужасных вещей, что я ничего не понял… Сначала говорит: „Вы, –
говорит, – Аквинский, кажется, в Ривьеру собираетесь?“ – „Никак
нет“, – отвечаю… А он как закричит: „Так вот как!!! Не лгите! Вы, –
говорит, – попрали самые священные законы естества и супружества! Вы устои
колеблете!! Вы ворвались в нормальный очаг и произвели водоворот, в котором –
предупреждаю – вы же и захлебнетесь!!“ Ужасно эти ученые люди туманно говорят…
Потом и про вас, тетенька… „Вы, – говорит, – вашу тетку порешили
ограбить… вашу старую тетку, а это стыдно! безнравственно!!“ Откуда он мог
узнать, что я уже второй месяц не посылаю вам обычных десяти рублей на
содержание? Как я уже вам объяснял – это произошло потому, что я заплатил за
дачу вперед на все лето. Завтра я постараюсь выслать вам сразу за два месяца.
Но все-таки – не понимаю. Обидно! Вот я теперь уволен со службы… А за что?
Какие-то устои, водоворот… Насчет же семейной жизни что он говорил – так это
совсем непостижимо! Как вам известно, тетенька, я не женат…»
|
