«Аполлон»
Однажды
в витрине книжного магазина я увидел книгу… По наружному виду она походила на
солидный, серьезный каталог технической конторы, что меня и соблазнило, так как
я очень интересуюсь новинками в области техники.
А когда
мне ее показали ближе, я увидел, что это не каталог, а литературный ежемесячный
журнал.
– Как
же он… называется? – растерянно спросил я.
– Да
ведь заглавие-то на обложке!
Я
внимательно всмотрелся в заглавие, перевернул книгу боком, потом вниз головой
и, заинтересованный, сказал:
– Не
знаю! Может быть, вы будете так любезны посвятить меня в заглавие, если,
конечно, оно вам известно?.. Со своей стороны, могу дать вам слово, что если
то, что вы мне сообщите, секрет, – я буду свято хранить его.
– Здесь
нет секрета, – сказал приказчик. – Журнал называется «Аполлон», а
если буквы греческие, то это ничего… Следующий номер вам дастся гораздо легче,
третий еще легче, а дальше все пойдет, как по маслу.
– Почему
же журнал называется «Аполлон», а на рисунке изображена пронзенная стрелами
ящерица?..
Приказчик
призадумался.
– Аполлон
– бог красоты и света, а ящерица – символ чего-то скользкого, противного… Вот
она, очевидно, и пронзена богом света.
Мне
понравилась эта замысловатость.
Когда я
издам книгу своих рассказов под названием «Скрежет», то на обложке попрошу
нарисовать барышню, входящую в здание зубоврачебных курсов…
Заинтересованный
диковинным «Аполлоном», я купил журнал и ушел.
* * *
Первая
статья, которую я начал читать, – Иннокентия Анненского, – называлась
«О современном лиризме». Первая фраза была такая:
«Жасминовые
тирсы наших первых мэнад примахались быстро…»
Мне
отчасти до боли сделалось жаль наш бестолковый русский народ, а отчасти было
досадно: ничего нельзя поручить русскому человеку… Дали ему в руки жасминовый
тирс, а он обрадовался и ну – махать им, пока примахал этот инструмент
окончательно.
Фраза,
случайно выхваченная мною из середины «лиризма», тоже не развеселила меня:
«В
русской поэзии носятся частицы теософического кокса, этого буржуазнейшего из
Антисмертинов…»
Это было
до боли обидно.
Я так
расстроился, что дальше даже не мог читать статьи «О современном лиризме»…
* * *
Неприятное
чувство сгладила другая статья: «В ожидании гимна Аполлону».
Я
человек очень жизнерадостный, и веселье бьет во мне ключом, так что мне
совершенно по вкусу пришлось предложение автора:
«Так как
танец есть прекраснейшее явление в жизни, то нужно сплетаться всем людям в хороводы
и танцевать. Люди должны сделаться прекрасными, непрестанно во всех своих
действиях, и танец будет законом жизни».
Последующие
слова автора относительно зажжения алтарей, учреждения обетных шествий и плясов
привели меня в решительный восторг.
«Действительно! –
думал я. – Как мы живем… Ни тебе удовольствия, ни тебе веселья. Все
ползают на земле, как умирающие черви, уныние сковывает костенеющие члены… Нет,
решительно, обетные шествия и плясы – вот то, что выведет нас на новую дорогу».
Дальше
автор говорил:
«Не
случайно происходит за последние годы повышение интереса к танцу…»
«Вот
оно! – подумал я. – Начинается!»
У меня
захватило дыхание от предвкушения близкого веселья, и я должен был сделать усилие,
чтобы заставить себя перейти к следующей статье: «О театре».
* * *
Автор
статьи о театре видел единственное спасение и возрождение театра в том, чтобы
публика участвовала в действии наравне с актерами.
Идея мне
понравилась, но многое показалось неясным: будет ли публика на жаловании у дирекции
театра, или актеры будут уравнены с публикой в правах тем, что им придется
приобретать в кассе билеты «на право игры»… И как отнесутся актеры к той
ленивой, инертной части публики, которая предпочтет участию в игре – простое
глазение на все происходящее?..
Впрочем,
я вполне согласен с автором, что важна идея, а детали можно разработать после.
* * *
Вечером
я поехал к одним знакомым и застал у них гостей.
Все
сидели в гостиной небольшими группами и вели разговор о бюрократическом
засилье, указывая на примеры Англии и Америки.
– Господа! –
предложил я. – Не лучше ли нам сплестись в радостный хоровод и понестись в
обетном плясе к Дионису?!
Мое
предложение вызвало недоумение.
– То
есть?..
– В
нашей повседневности есть плясовой ритм. Сплетенный хоровод должен нестись даже
в будничной жизни, перейдя с подмостков в жизнь… Позвольте вашу руку, мадам!..
Вот так… Господа! Ну, зачем быть такими унылыми?.. Возьмите вашу соседку за
руку. Что вы смотрите на меня так недоумевающе? Готово? Ну, теперь можете
нестись в радостном хороводе. Господа… Нельзя же так!..
Гости
растерянно опустили сплетенные по моему указанию руки и робко уселись на свои
места.
– Почему
вам взбрела в голову такая идея – танцевать? – сухо спросил хозяин
дома. – Когда будет танцевальный вечер, там молодежь и потанцует. А людям
солидным ни с того ни с сего выкидывать козла – согласитесь сами…
Желая
смягчить неловкую паузу, хозяйка сказала:
– А
поэта Бунина в академики выбрали… Слышали? Я пожал плечами.
– Ах,
уж эта русская поэзия! В ней носятся частицы и теософического кокса, этого
буржуазнейшего из Антисмертинов…
Хозяйка
побледнела.
А хозяин
взял меня под руку, отвел в сторону и сурово шепнул:
– Надеюсь,
после всего вами сказанного вы сами поймете, что бывать вам у нас неудобно…
Я
укоризненно покачал головой и похлопал его по плечу:
– То-то
и оно! Быстро примахались жасминовые тирсы наших первых мэнад. Вам только поручи
какое-нибудь дело… Благодарю вас, не беспокойтесь… Я сам спущусь! Тут всего
несколько ступенек…
* * *
По улице
я шагал с тяжелым чувством.
– Вот
и устраивай с таким народом обетные плясы, вот и води хороводы! Дай ему жасминовый
тирс, так он его не только примахает, да еще, в извозчичий кнут обратив, тебя
же им и оттузит! Дионисы!
Огорченный,
я зашел в театр.
На сцене
стоял, сжав кулаки, городничий, а перед ним на коленях купцы.
– Так
– жаловаться?! – гремел городничий.
Я решил
попытаться провести в жизнь так понравившуюся мне идею слияния публики со
сценой.
–…Жаловаться?
Архиплуты, протобестии…
Я встал
с места и, изобразив на лице возмущение, со своей стороны, продолжал:
–…Надувалы
морские! Да знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что…
Оказалось,
что идея участия публики в актерской игре еще не вошла в жизнь…
Когда
околоточный надзиратель, сидя в конторе театра, писал протокол, он поднял на
меня глаза и спросил:
– Что
побудило вас вмешаться в действие пьесы?.. Я попытался оправдаться:
– Тирсы
уж очень примахались, господин околоточный…
– Знаем
мы вас, – скептически сказал околоточный. – Напьются, а потом –
тирсы!..
|