Нянька
I
Будучи
принципиальным противником строго обоснованных, хорошо разработанных планов,
Мишка Саматоха перелез невысокую решетку дачного сада без всякой определенной
цели.
Если бы
что-нибудь подвернулось под руку, он украл бы; если бы обстоятельства
располагали к тому, чтобы ограбить, – Мишка Саматоха и от грабежа бы не
отказался. Отчего же? Лишь бы после можно было легко удрать, продать «блатокаю»
награбленное и напиться так, «чтобы чертям было тошно».
Последняя
фраза служила мерилом всех поступков Саматохи… Пил он, развратничал и дрался
всегда с таким расчетом, чтобы «чертям было тошно». Иногда и его били, и
опять-таки били так, что «чертям было тошно».
Поэтическая
легенда, циркулирующая во всех благовоспитанных детских, гласит, что у каждого
человека есть свой ангел, который радуется, когда человеку хорошо, и плачет,
когда человека огорчают.
Мишка
Саматоха сам добровольно отрекся от ангела, пригласил на его место целую партию
чертей и поставил себе целью все время держать их в состоянии хронической
тошноты.
И
действительно, Мишкиным чертям жилось несладко.
II
Так как
Саматоха был голоден, то усилие, затраченное на преодоление дачной ограды,
утомило его.
В густых
кустах малины стояла зеленая скамейка. Саматоха утер лоб рукавом, уселся на нее
и стал, тяжело дыша, глядеть на ослепительную под лучами солнца дорожку,
окаймленную свежей зеленью.
Согревшись
и отдохнув, Саматоха откинул голову и замурлыкал популярную среди его друзей
песенку:
Родила,
меня ты, мама,
По
какой такой причине?
Ведь
меня поглотит яма
По
кончине, по кончине…
Маленькая
девочка лет шести выкатилась откуда-то на сверкающую дорожку и, увидев
полускрытого ветками кустов Саматоху, остановилась в глубокой задумчивости.
Так как
ей были видны только Саматохины ноги, она прижала к груди тряпичную куклу,
защищая это беспомощное создание от неведомой опасности, и после некоторого
колебания бесстрашно спросила:
– Чии
это ноги?
Отодвинув
ветку, Саматоха наклонился вперед и стал в свою очередь рассматривать девочку.
– Тебе
чего нужно? – сурово спросил он, сообразив, что появление девочки и ее
громкий голосок могут разрушить все его пиратские планы.
– Это
твои… ножки? – опять спросила девочка, из вежливости смягчив смысл первого
вопроса.
– Мои.
– А
что ты тут делаешь?
– Кадрель
танцую, – придавая своему голосу выражение глубокой иронии, отвечал
Саматоха.
– А
чего же ты сидишь?
Чтобы не
напугать зря ребенка, Саматоха проворчал:
– Не
просижу места. Отдохну да и пойду.
– Устал? –
сочувственно сказала девочка, подходя ближе.
– Здорово
устал. Аж чертям тошно.
Девочка
потопталась на месте около Саматохи и, вспомнив светские наставления матери,
утверждавшей, что с незнакомыми нельзя разговаривать, вежливо протянула Саматохе
руку:
– Позвольте
представиться: Вера.
Саматоха
брезгливо пожал ее крохотную ручонку своей корявой лапой, а девочка, как истый
человек общества, поднесла к его носу и тряпичную куклу:
– Позвольте
представить: Марфушка. Она не живая, не бойтесь. Тряпичная.
– Ну? –
с ласковой грубоватостью, неискренно, в угоду девочке удивился Саматоха. –
Ишь ты, стерва какая.
Взгляд
его заскользил по девочке, которая озабоченно вправляла в бок кукле
высунувшуюся из зияющей раны паклю.
«Что с
нее толку! – скептически думал Саматоха. – Ни сережек, ни
медальончика. Платье можно было бы содрать и башмаки, да что за них там дадут?
Да и визгу не оберешься».
– Смотри,
какая у нее в боке дырка, – показала Вера.
– Кто
же это ее пришил? – спросил Саматоха на своем родном языке.
– Не
пришил, а сшил, – поправила Вера. – Няня сшила. А ну, поправь-ка ей
бок. Я не могу.
– Эх
ты, козявка! – сказал Саматоха, беря в руки куклу.
Это была
его первая работа в области починки человеческого тела. До сих пор он его
только портил.
III
Издали
донеслись чьи-то голоса. Саматоха бросил куклу и тревожно поднял голову.
Схватил девочку за руку и прошептал:
– Кто
это?
– Это
не у нас, а на соседней даче. Папа и мама в городе…
– Ну?!
А нянька?
– Нянька
сказала мне, чтобы я не шалила, и она потом убежала. Сказала, что вернется к
обеду. Наверно, к своему приказчику побежала.
– К
какому приказчику?
– Не
знаю. У нее есть какой-то приказчик!
– Любовник,
что ли?
– Нет,
приказчик. Слушай…
– Ну?
– А
как тебя зовут?
– Михайлой, –
ответил Саматоха крайне неохотно.
– А
меня Вера.
«Пожалуй,
тут будет фарт», – подумал Саматоха, смягчаясь.
– Эй,
ты! Хошь, я тебе гаданье покажу, а?
– А
ну, покажи, – взвизгнула восторженно девочка.
– Ну,
ладно. Дай-кось руку… Ну вот, видишь – ладошка. Во… Видишь, вон загибинка. Так
по этой загибинке можно сказать, когда кто именинник.
– А
ну-ка! Ни за что не угадаешь.
Саматоха
сделал вид, что напряженно рассматривает ручку девочки.
– Гм!
Сдается мне по этой загибинке, что ты именинница семнадцатого сентября. Верно?
– Вер-р-р-но! –
завизжала Вера, прыгая около Саматохи в бешеном восторге. – А ну-ка, на
еще руку, скажи, когда мама именинница?
– Эх,
ты, дядя! Нешто по твоей руке угадаешь? Тут, брат, мамина рука требовается.
– Да
мама сказала: в шесть часов приедет… Ты подождешь?
– Там
видно будет.
Как это
ни странно, но глупейший фокус с гаданьем окончательно самыми крепкими узами
приковал девочку к Саматохе. Вкус ребенка извилист, прихотлив и неожидан.
– Давайте
еще играть… Ты прячь куклу, а я ее буду искать. Ладно?
– Нет, –
возразил рассудительный Саматоха. – Давай лучше играть в другое. Ты будто
бы хозяйка, а я гость. И ты будто меня угощаешь. Идет?
План
этот вызвал полное одобрение хозяйки. Взрослый человек, с усами, будет как
всамделишный гость, и она будет его угощать!
– Ну,
пойдем, пойдем, пойдем!
– Слушай
ты, клоп. А у вас там никого дома нет?
– Нет,
нет, не бойся, вот чудак! Я одна. Знаешь, будем так: ты будто бы кушаешь, а я
будто бы угощаю!
Глазенки
ее сверкали, как черные бриллианты.
IV
Вера
поставила перед гостем пустые тарелки, уселась напротив, подперла рукой щеку и
затараторила:
– Кушайте,
кушайте! Эти кухарки такие невозможные. Опять, кажется, котлеты пережарены. А
ты, Миша, скажи: «Благодарю вас, котлеты замечательные».
– Да
ведь котлет нет, – возразил практический Миша.
– Да
это не надо… Это ведь игра такая. Ну, Миша, говори!
– Нет,
брат, я так не могу. Давай лучше я всамделишные кушанья буду есть. Буфет-то
открыт? Всамделишно когда, так веселее. Э?
Такое
отсутствие фантазии удивило Веру. Однако она безропотно слезла со стула, пододвинула
его к буфету и заглянула в буфет.
– Видишь
ты, тут есть такое, что тебе не понравится: ни торта, ни трубочек, а только
холодный пирог с мясом, курица и яйца вареные.
– Ну
что ж делать – тащи. А попить-то нечего?
– Нечего.
Есть тут, да такое горькое, что ужас. Ты, небось, и пить-то не будешь. Водка.
– Тащи
сюда, поросенок! Мы все это по-настоящему разделаем. Без обману.
V
Закутавшись
салфеткой (полная имитация зябкой мамы, кутавшейся всегда в пуховый платок),
Вера сидела напротив Саматохи и деятельно угощала его:
– Пожалуйста,
кушайте. Не стесняйтесь, будьте как дома. Ах, уж эти кухарки, опять пережарила
пирог, чистое наказание.
Она
помолчала, выжидая реплики.
– Ну?
– Что,
ну?
– Что
ж ты не говоришь?
– А
что я буду говорить?
– Ты
говори: «Благодарю вас, пирог замечательный».
В угоду
ей проголодавшийся Саматоха, запихивая огромный кусок пирога в рот, неуклюже
пробасил:
– Благодарю
вас… пирог знаменитый!
– Нет:
замечательный!
– Ну
да. Замечательный.
– Выпейте
еще рюмочку, пожалуйста. Без четырех углов изба не строится.
– Благодарю
вас, водка замечательная.
– Ах,
курица опять пережарена. Эти кухарки – чистое наказание.
– Благодарю
вас, курица замечательная, – прогудел Саматоха, подчеркивая этим
стереотипным ответом полное отсутствие фантазии.
– В
этом году лето жаркое, – заметила хозяйка.
– Благодарю
вас, лето замечательное. Я еще баночку выпью.
– Нельзя
так, – строго сказала девочка. – Я сама должна предложить… Выпейте,
пожалуйста, еще рюмочку… Не стесняйтесь. Ах, водка, кажется, очень горькая. Ах,
уж эти кухарки. Позвольте, я вам тарелочку переменю.
Саматоха
не увлекался игрой так, как хозяйка, не старался быть таким кропотливым и
точным в деталях, как она. Поэтому, когда маленькая хозяйка отвернулась, он вне
всяких правил игры сунул в карман серебряную вилку и ложку.
– Ну,
достаточно, – сказал он. – Сыт.
– Ах,
вы так мало ели!.. Скушайте еще кусочек.
– Ну,
будет там канитель тянуть, довольно. Я так налопался, что чертям тошно.
– Миша,
Миша, – горестно воскликнула девочка, с укоризной глядя на своего друга. –
Разве так говорят? Надо сказать: «Нет уж, увольте, премного благодарен.
Разрешите закурить?»
– Ну,
ладно, ладно… Увольте, много благодарен. Дайка папироску.
Вера
убежала в кабинет и вернулась оттуда с коробкой сигар.
– Вот
эти сигары я покупал в Берлине, – сказала она басом. – Крепковатые,
да я других не курю.
– Мерси
вам, – сказал Саматоха, оглядывая следующую комнату, дверь в которую была
открыта.
Глядя на
Саматоху снизу вверх и скроив самое лукавое лицо, Вера сказала:
– Миша!
Знаешь во что давай играть?
– Во
что?
– В
разбойников.
VI
Это
предложение поставило Мишу в некоторое затруднение. Что значит играть в
разбойников? Такая игра с шестилетней девочкой казалась глупейшей профанацией
его ремесла.
– Как
же мы будем играть?
– Я
тебя научу. Ты будто разбойник и на меня нападаешь, а я будто кричу: ох,
забирайте все мои деньги и драгоценности, только не убивайте Марфушку.
– Какую
Марфушку?
– Да
куклу. Только я должна спрятаться, а ты меня ищи.
– Постой,
это, брат, не так. Не пассажир должен сначала прятаться, а разбойник.
– Какой
пассажир?
– Ну…
этот вот… которого грабят. Он не должен сначала прятаться.
– Да
ты ничего не понимаешь, – вскричала хозяйка. – Я должна спрятаться.
Хотя это
было искажение всех разбойничьих приемов и традиций, но Саматоха и не брался
быть их блюстителем.
– Ну
ладно, ты прячься. Только нет ли у тебя какогонибудь кольца или брошки?..
– Зачем?
– А
чтоб я мог у тебя отнять.
– Так
это можно нарочно… будто отнимаешь.
– Нет,
я так не хочу, – решительно отказался капризный Саматоха.
– Ах
ты Господи! Чистое с тобой наказание! Ну, я возьму мамины часики и брошку,
которые в столике у нее лежат.
– Сережек
нет ли? – ласково спросил Саматоха, стремясь, очевидно, обставить игру со
сказочной роскошью.
VII
Игра
была превеселая.
Верочка
прыгала вокруг Саматохи и кричала:
– Пошел
вон! Не смей трогать Марфушку! Возьми лучше мои драгоценности, только не убивай
ее. Постой, где же у тебя нож?
Саматоха
привычным жестом полез за пазуху, но сейчас же сконфузился и пожал плечами.
– Можно
и без ножа. Нарочно ж…
– Нет,
я тебе лучше принесу из столовой.
– Только
серебряный! – крикнул ей вдогонку Саматоха.
Игра
кончилась тем, что, забрав часы, брошку и кольцо в обмен на драгоценную жизнь
Марфушки, Саматоха сказал:
– А
теперь я тебя как будто запру в тюрьму.
– Что
ты, Миша! – возразила на это девочка, хорошо, очевидно, изучившая, кроме
светского этикета, и разбойничьи нравы. – Почему же меня в тюрьму! Ведь ты
разбойник – тебя и надо в тюрьму.
Покоренный
этой суровой логикой, Миша возразил:
– Ну
так я тебя беру в плен и запираю в башню.
– Это
другое дело. Ванная – будто б башня… Хорошо? Когда он поднял ее на руки и
понес, она, барахтаясь, зацепилась рукой за карман его брюк.
– Смотри-ка
Миша, что это у тебя в кармане? Ложка?! Это чья?
– Это
брат, моя ложка.
– Нет,
это наша. Видишь, вон, вензель. Ты, наверное, нечаянно ее положил, да? Думал,
платок?
– Нечаянно,
нечаянно! Ну, садись-ка, брат, сюда.
– Постой!
Ты мне и руки свяжи, будто бы чтоб я не убежала.
– Экая
фартовая девчонка, – умилился Саматоха. – Все-то она знает. Ну, давай
свои лапки!
Он
повернул ключ в дверях ванной и, надев в передней чье-то летнее пальто,
неторопливо вышел. По улице шагал с самым рассеянным видом. Прошло несколько
дней.
Мишка
Саматоха, как волк, пробирался по лужайке парка между нянек, колясочек
младенцев, летящих откуда-то резиновых мячей и целой кучи детворы, копошившейся
на траве.
Его
волчий взгляд прыгал от одной няньки к другой, от одного ребенка к другому.
Под
громадным деревом сидела бонна, углубившаяся в книгу, а в двух шагах маленькая
трехлетняя девочка расставляла какие-то кубики. Тут же на траве раскинулась ее
кукла размером больше хозяйки – длинноволосое, розовощекое создание парижской
мастерской, одетое в голубое платье с кружевами.
Увидев
куклу, Саматоха нацелился, сделал стойку и вдруг как молния прыгнул, схватил
куклу и унесся в глубь парка на глазах изумленных детей и нянек.
Потом
послышались крики и вообще началась невероятная суматоха.
Минут
двадцать без передышки бежал Мишка, стараясь запутать свой след.
Добежал
до какого-то дощатого забора, отдышался и, скрытый деревьями, довольно
рассмеялся.
– Ловко, –
сказал он. – Поди-кось, догони.
Потом
вынул замусленный огрызок карандаша и стал шарить по карманам обрывок
какой-нибудь бумажки.
– Эко,
черт! Когда нужно, так и нет, – озабоченно проворчал он.
Взгляд
его упал на обрывок старой афиши на заборе. Ветер шевелил отклеившимся куском
розовой бумаги.
Саматоха
оторвал его, крякнул и, прислонившись к забору, принялся писать что-то.
Потом
уселся на землю и стал затыкать записку кукле за пояс.
На
клочке бумаги были причудливо перемешаны печатные фразы афиши с рукописным
творчеством Саматохи.
Читать
можно было так:
«Многоуважаемая
Вера! С дозволения начальства. Очень прошу не обижаться, что я ушел тогда. Было
нельзя. Если бы кто-нибудь вернулся – засыпался бы я. А ты девочка знатная,
понимаешь, что к чему. И прошу тебя получить… бинокли у капельдинере в… сью
куклу, мною для тебя найденную на улице… Можешь не благодарить… Артисты среди
акта на аплодисменты не выходя т… Уважаемого тобой Мишу С. А. Ложку-то я забыл
тогда вернуть! Прощ.».
– Вот
он где, ребята! Держи его! Вот ты узнаешь, как кукол воровать, паршивец!..
Стой… не уйдешь!.. Собачье мясо!..
Саматоха
вскочил с земли, с досадой бросил куклу под ноги окружавших его дворников и
мальчишек и проворчал с досадой:
– Свяжись
только с бабой – вечно в какую-нибудь историю втяпаешься.
|