Пропавшая калоша
Доббльса
(Соч. А. Конан-Дойля)
Мы
сидели в своей уютной квартирке на Бэкер-стрит в то время, когда за окном шел
дождь и выла буря. (Удивительно: когда я что-нибудь рассказываю о Холмсе, обязательно
мне без бури и дождя не обойтись…)
Итак, по
обыкновению, выла буря, Холмс, по обыкновению, молча курил, а я, по обыкновению,
ожидал своей очереди чему-нибудь удивиться.
– Ватсон,
я вижу – у тебя флюс. Я удивился:
– Откуда
вы это узнали?
– Нужно
быть пошлым дураком, чтобы не заметить этого! Ведь вспухшая щека у тебя подвязана
платком.
– Поразительно!!
Этакая наблюдательность. Холмс взял кочергу и завязал ее своими жилистыми
руками на шее в кокетливый бант. Потом вынул скрипку и сыграл вальс Шопена,
ноктюрн Нострадамуса и полонез Васко-де-Гама.
Когда он
заканчивал 39-ю симфонию Юлия Генриха Циммермана, в комнату с треском ввалился
неизвестный человек в плаще, забрызганный грязью.
– Г.
Холмс! Я Джон Бенгам… Ради Бога помогите! У меня украли… украли… Ах! страшно
даже вымолвить…
Слезы
затуманили его глаза.
– Я
знаю, – хладнокровно сказал Холмс. – У вас украли фамильные
драгоценности.
Бенгам
вытер рукавом слезы и с нескрываемым удивлением взглянул на Шерлока.
– Как
вы сказали? Фамильные… что? У меня украли мои стихи.
– Я
так и думал! Расскажите обстоятельства дела.
– Какие
там обстоятельства! Просто я шел по Трафальгар-скверу и, значит, нес их,
стихи-то, под мышкой, а он выхвати да бежать! Я за ним, а калоша и соскочи у
него. Вор-то убежал, а калоша – вот.
Холмс
взял протянутую калошу, осмотрел ее, понюхал, полизал языком и наконец, откусивши
кусок, с трудом разжевал его и проглотил.
– Теперь
я понимаю! – радостно сказал он. Мы вперили в него взоры, полные ожидания.
– Я
понимаю… Ясно, что эта калоша – резиновая! Изумленные, мы вскочили с кресел.
Я уже
немного привык к этим блестящим выводам, которым Холмс скромно не придавал
значения, но на гостя такое проникновение в суть вещей страшно подействовало.
– Господи
помилуй! Это колдовство какое-то! По уходе Бенгама мы помолчали.
– Знаешь,
кто это был? – спросил Холмс. – Это мужчина, он говорит по-английски,
живет в настоящее время в Лондоне. Занимается поэзией.
Я
всплеснул руками:
– Холмс!
Вы сущий дьявол. Откуда же вы все это знаете?
Холмс
презрительно усмехнулся.
– Я
знаю еще больше. Я могу утверждать, что вор – несомненно, мужчина!
– Да
какая же сорока принесла вам это на хвосте?
– Ты
обратил внимание, что калоша мужская? Ясно, что женщины таких калош носить не
могут!
Я был
подавлен логикой своего знаменитого друга и ходил весь день как дурак.
Двое
суток Холмс сидел на диване, курил трубку и играл на скрипке.
Подобно
Богу, он сидел в облаках дыма и исполнял свои лучшие мелодии.
Кончивши
элегию Ньютона, он перешел на рапсодию Микель-Анджело и на половине этой прелестной
безделушки английского композитора обратился ко мне:
– Ну,
Ватсон – собирайся! Я таки нащупал нить этого загадочного преступления.
Мы
оделись и вышли.
Зная,
что Холмса расспрашивать бесполезно, я обратил внимание на дом, к которому мы
подходили. Это была редакция «Таймса».
Мы
прошли прямо к редактору.
– Сэр, –
сказал Холмс, уверенно сжимая тонкие губы. – Если человек, обутый в одну
калошу, принесет вам стихи – задержите его и сообщите мне.
Я
всплеснул руками:
– Боги!
Как это просто… и гениально.
После
«Таймса» мы зашли в редакцию «Дэли-Нью», «Пель-Мель» и еще в несколько. Все
получили предупреждение.
Затем мы
стали выжидать.
Все
время стояла хорошая погода, и к нам никто не являлся. Но однажды, когда выла
буря и бушевал дождь, кто-то с треском ввалился в комнату забрызганный грязью.
– Холмс, –
сказал неизвестный грубым голосом. – Я – Доббльс. Если вы найдете мою пропавшую
на Трафальгар-сквере калошу – я вас озолочу. Кстати, отыщите также хозяина этих
дрянных стишонок. Из-за чтения этой белиберды я потерял способность пить свою
вечернюю порцию виски.
– Ну,
мы эти штуки знаем, любезный, – пробормотал Холмс, стараясь свалить
негодяя на пол.
Но
Доббльс прыгнул к дверям и, бросивши в лицо Шерлока рукопись, как метеор
скатился с лестницы и исчез. Другую калошу мы нашли после в передней.
Я мог бы
рассказать еще о судьбе поэта Бенгама, его стихов и пары калош, но так как
здесь замешаны коронованные особы, то это не представляется удобным.
Кроме
этого преступления, Холмс открыл и другие, может быть, более интересные, но я
рассказал о пропавшей калоше Доббльса как о деле, наиболее типичном для
Шерлока.
|
