Мужчины
Кто жил
в меблированных комнатах средней руки, тот хорошо знает, что прислуга никогда
не имеет привычки предварительно докладывать о посетителях… Как бы ни был
неприятен гость или гостья, простодушная прислуга никогда не спросит вас:
расположены ли вы к приему этих людей.
Однажды
вечером я был дома, в своей одинокой комнате, и занимался тем, что лежал на диване,
стараясь делать как можно меньше движений. Я человек очень прилежный,
энергичный, и это занятие нисколько меня не утомило.
…По
пустынному коридору раздались гулкие шаги, шелест женских юбок, и чья-то рука
неожиданно громко постучалась в мою дверь.
Машинально
я сказал:
– Войдите!
Это была
скромно одетая немолодая женщина в траурной шляпе с крепом.
Я
вскочил с дивана, сделал по направлению к посетительнице три шага и спросил
удивленно:
– Чем
могу быть вам полезен?
Она
внимательно всмотрелась в мое лицо.
– Вот
он какой… – пробормотала она. – Таким я его себе почему-то и
представляла. Красив… Красив даже до сих пор… Хотя прошло уже около шести лет.
– Я
вас не знаю, сударыня! – удивленно сказал я. Она печально улыбнулась.
– И
я вас, сударь, не знаю. А вот привелось встретиться. И придется еще вести с
вами длинный разговор.
– Садитесь,
пожалуйста. Я очень удивлен… Кто вы? Дама в трауре поднялась со стула, на
который только что опустилась, и, держась за его спинку, с грустной
торжественностью сказала:
– Я
мать той женщины, которая любила вас шесть лет тому назад, которая нарушила
ради вас супружеский долг и которая… ну, об этом после. Теперь вы знаете, кто
я?! Я – мать вашей любовницы!..
Посетительница
замолчала, считая, вероятно, сообщенные ею данные достаточными для уяснения
наших взаимоотношений. А я не считал эти данные достаточными. Я не считал их типичными.
Я
помедлил немного, ожидая, что она назовет, по крайней мере, фамилию или имя
своей дочери, но она молчала, печальная, траурная.
Потом
повторила, вздыхая:
– Теперь
вы знаете, кто я… И теперь я сообщу вам дальнейшее: моя дочь, а ваша любовница,
недавно умерла на моих руках, с вашим именем на холодеющих устах.
Я
рассудил, что вполне приличным случаю поступком будет всплеснуть руками,
вскочить с дивана и горестно схватиться за голову:
– Умерла?!
Боже, какой ужас!
– Так
вы еще не забыли мою славную дочурку? – растроганно прошептала дама,
незаметно утирая уголком платка слезинку. – Подумать только, что вы
расстались больше пяти лет тому назад… Из-за вашей измены, как призналась она мне
в минуту откровенности.
Я
молчал, но мне было безумно тяжело, скверно и горько. Я чувствовал себя самым
беспросветным негодяем. Если бы у меня было больше мужества, я должен бы
откровенно сказать этой доброй, наивной старушке:
«Милая
моя! Для тебя роман замужней женщины с молодым человеком – огромное незабываемое
событие в жизни, которое, по-твоему, должно сохраниться до самой гробовой
доски. – А я… я решительно не помню, о какой замужней даме говоришь ты…
была ли это Ася Званцева? Или Ирина Николаевна? Или Вера Михайловна Березаева?»
Я
нерешительно поерзал на диване, потом бросил на посетительницу испытующий
взгляд и потом, свесив голову, осторожно спросил:
– Расскажите
мне что-нибудь о вашей дочери…
– Да
что ж рассказывать?.. Как вы знаете, они с мужем не сошлись характерами. Он ее
не понимал, не понимал души ее и запросов… А тут явились вы – молодой,
интересный, порывистый. Она всю жизнь помнила те слова, которые были сказаны
вами при первом сердечном объяснении… Помните?
– Помню, –
нерешительно кивнул я головой, – как же не помнить!.. Впрочем, повторите
их. Так ли она вам передала.
– В
тот вечер мужа ее не было дома. Пришли вы, какой-то особенный, «светлый», как
она говорила. Вы заметили, что у нее заплаканные глаза, и долго добивались
узнать причину слез. Она отказывалась… Тогда вы обвили рукой ее талию,
привлекли ее к себе и тихо сказали: «Счастье мое! Я вижу, тебя здесь никто не
понимает, никто не ценит твоего чудесного жемчужного сердца, твоей кристальной
души. Ты совершенно одинока. Есть только один, человек, который оценил тебя,
сердце которого всецело в твоей власти…»
– Да,
это мой приемчик, – задумчиво улыбнулся я. – Теперь я его уже бросил…
– Что?! –
переспросила старушка.
– Я
говорю: да! Это были именно те слова, которые я сказал ей.
– Ну
вот. Потом вы, кажется, стали целовать ее?
– Наверное, –
согласился я. – Не иначе. Что же она вам рассказывала дальше?
– Через
несколько дней вы гуляли с ней в городском саду. Вы стали просить ее зайти на минутку
к вам, выпить чашку чаю… Она отказывалась, ссылаясь на то, что не принято
замужней даме ходить в гости к молодому человеку, что этот поступок был бы
моральной изменой мужу… Вы тогда обиделись на нее и целую аллею прошли молча.
Она спросила: «Вы сердитесь?» – «Да, – сказали вы, – вас оскорбляет
такое отношение и вообще вам очень тяжело и вы страдаете». Тогда она сказала:
«Ну, хорошо, я пойду к вам, если вы дадите слово вести себя прилично…»
Вы
пожали плечами: «Вы меня обижаете!» Через полчаса она была уже у вас, а через
час стала вашей.
И, опять
приподнявшись со стула, спросила старуха торжественно:
– Помните
ли вы это?
– Помню, –
подтвердил я. – А что она говорила, уходя от меня?
– Она
говорила: «Наверное, теперь вы перестанете уважать меня?», а вы прижали ее к
сердцу и возразили: «Нет! Никого еще в жизни я не любил так, как тебя!» А
теперь… она умерла, моя голубка!
Старая
дама заплакала.
– О! –
порывисто, в припадке великодушия вскричал я. – Если бы можно было вернуть
ее вам, я пожертвовал бы для этого своей жизнью!
– Нет…
ее уже ничто не вернет оттуда, – рассудительно возразила старуха.
– Не
говорила ли она вам еще что-нибудь обо мне?
– Она
рассказывала, что вы сначала виделись с ней каждый день, потом через день, а
потом на вас свалилась неожиданно какая-то срочная работа, и вы виделись с ней
раз в неделю. А однажды она, явившись к вам неожиданно, застала у вас другую
женщину.
Я
опустил голову и стал сконфуженно разглаживать рукой подушку.
– Помните
вы это? – спросила дама.
– Помню.
– А
когда она расплакалась, вы сказали ей: «Сердцу не прикажешь!» И предложили ей
остаться хорошими друзьями.
– Неужели
я предложил ей это? – недоверчиво спросил я.
Вообще
это было на меня не похоже. Я хорошо знал, что ни одна женщина в мире не пошла
бы на такую комбинацию, и потому никогда не предлагал вместо любви – дружбу. Просто
я спрашивал: «Кажется, мы охладели друг к другу?» У всякой женщины есть свое
профессиональное женское самолюбие. Она почти никогда не говорит: «Кто это мы?
Никогда я к тебе не охладевала!» А опустит голову, промедлит минуты три и
скажет: «Да! Прощайте!» Очевидно, старуха что-то напутала.
– Не
передавала ли мне покойница что-нибудь перед смертью?
И в
третий раз торжественно поднялась со стула старуха, и в третий раз сказала
торжественно:
– Да!
Она поручила вам свою маленькую дочь.
– Мне? –
ахнул я. – Да почему?
– Как
вы знаете, муж ее умер четыре года тому назад, а я стара и часто хвораю…
– Да
почему же именно мне? Старуха печально улыбнулась.
– Сейчас
я скажу вам вещь, которая неизвестна никому, тайну, которую покойница свято
хранила от всех и открыла ее мне только в предсмертный час: настоящий отец
ребенка – вы!
– Боже
ты мой! Неужели? Вы уверены в этом?
– Перед
смертью не лгут, – строго сказала старуха. – Вы отец, и вы должны
взять заботы о вашей дочери.
Я
побледнел, сжал губы и, опустив голову, долго сидел так, волнуемый разнородными
чувствами.
– А
может быть, она ошиблась? – робко переспросил я. – Может быть, это не
мой ребенок, а мужа.
– Милостивый
государь! – величаво сказала старуха. – Женщины никогда не ошибаются
в подобных случаях. Это инстинкт!
Нахмурившись,
я размышлял.
С одной
стороны, я считал себя порядочным человеком, уважал себя и поэтому полагал сделать
то, что подсказывала мне совесть. Он должен быть мне дорог, этот ребенок от
любимой женщины (конечно, я в то время любил ее!). С другой стороны, эта
неожиданная тяжелая обуза при моем образе жизни совершенно выбивала меня из
колеи и налагала самые сложные, запутанные обязанности в будущем.
Я –
отец! У меня – дочь!..
– Как
ее зовут? – спросил я разнеженный.
– Верой,
как и мать.
– Хорошо! –
решительно сказал я. – Согласен. Я усыновлю ее. Пусть носит она фамилию
Двуутробникова.
– Почему
Двуутробникова? – недоумевающе взглянула на меня старуха.
– Да
мою фамилию. Ведь я же Двуутробников.
– Вы…
Двуутробников?!
– А
кто же?
– Боже
мой! – в ужасе закричала странная гостья. – Значит, это не вы?!
– Что
– не я?
– Вы,
значит, не Класевич?! Дочь называла фамилию Класевич и сказала этот адрес.
Неожиданная
бурная волна залила мое сердце.
– Класевич, –
захохотал я. – Поздравляю вас: вы ошиблись дверью. Класевич в следующей
комнате, номер одиннадцатый. А моя комната – номер десятый. Пойдемте, я провожу
вас.
Оживленный,
веселый, взял я расстроенную старуху за руку и потащил за собой.
– Как
же! – тараторил я. – Моя фамилия Двуутробников, номер десятый, а
Класевич дальше. Он – номер одиннадцатый. Он тут уж давно живет в этих
комнатах, вот тут, рядом со мной. Как же! Класевич… Очень симпатичный человек.
Вы сейчас с ним познакомитесь… А вы, значит, вместо одиннадцатого номера в
десятый попали?! Хе-хе… Ошибочка вышла. Как же! Класевич, он тут. Эй,
Класевич!! Вы дома? Тут одна дама вас по важному делу спрашивает… Идите, сударыня.
Хе-хе… А я-то – слушаю, слушаю…
|
