Трагедия русского
писателя
Меня
часто спрашивают:
– Простодушный!
Почему вы торчите в Константинополе? Почему не уезжаете в Париж?
– Боюсь, –
робко шепчу я.
– Вот
чудак… Чего ж вы боитесь?
– Я
писатель… И потому боюсь оторваться от родной территории, боюсь потерять связь
с родным языком.
– Эва!
Да какая же это родная территория – Константинополь.
– Помилуйте
– никакой разницы. Проходишь мимо автомобиля – шофер кричит: «Пожалуйте,
господин!» Цветы тебе предлагают: «Не купите ли цветочков? Дюже ароматные!»
Рядом: «Пончики замечательные!» В ресторан зашел – со швейцаром о Достоевском
поговорил, в шантан пойдешь, слышишь:
Матреха,
брось свои замашки,
Скорей
тангу со мной пляши…
Подлинная
черноземная Россия!
– Так
вы думаете, что в Париже разучитесь писать по-русски?
– Тому
есть примеры, – печально улыбнулся я.
– А
именно?..
Не
отнекиваясь, не ломаясь, я тут же рассказал одну известную мне грустную историю
–
О РУССКОМ ПИСАТЕЛЕ
Русский
пароход покидал русские берега, отправляясь за границу.
Опершись
о борт, стоял русский писатель рядом со своей женой и тихо говорил:
– Прощай,
моя бедная, истерзанная родина! Временно я покидаю тебя. Уже на горизонте
маячит Эйфелева башня, Нотр-Дам, Итальянский бульвар, но еще не скрылась из
глаз моих ты, моя старая, добрая, так любимая мною Россия! И на чужбине я буду
помнить твои маленькие церковки и зеленые монастыри, буду помнить тебя,
холодный красавец Петербург, твои улицы, дома, буду помнить «Медведя» на
Конюшенной, где так хорошо было запить расстегай рюмкой рябиновой! На всю жизнь
врежешься ты в мозг мне – моя смешная, нелепая и бесконечно любимая Россия!
Жена
стояла тут же; слушала эти писательские слова – и плакала.
* * *
Прошел
год.
У
русского писателя была уже квартира на бульваре Гренель и служба на улице
Марбеф, многие шоферы такси уже кивали ему головой, как старому знакомому, уже
у него было свое излюбленное кафе на улице Пигаль и кабачок на улице
Сен-Мишель, где он облюбовал рагу из кролика и совсем недурное «ординэр»…
Пришел
он однажды домой после кролика, после «ординэра» – сел за письменный стол,
подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о свое дорогой родине.
– Что
ты хочешь делать? – спросила жена.
– Хочу
рассказ написать.
– О
чем?
– О
России.
– О
че-ем?!
– Господи
Боже ты мой! Глухая ты, что ли? О России!!!
– Calmez-vous,
je vous en prie.[7]
Что ж ты можешь писать о России?
– Мало
ли! Начну так: «Шел унылый, скучный дождь, который только и может идти в
Петербурге… Высокий молодой человек быстро шагал по пустынной в это время дня
Дерибасовской».
– Постой!
Разве такая улица есть в Петербурге?
– А
черт его знает. Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности – Невскую
улицу. Итак, «…Высокий молодой человек шагал по Невской улице, свернул на
Конюшенную и вошел, потирая руки, к „Медведю“. „Что, холодно, monsieur?“ –
спросил метрдотель, подавая карточку. „Mais oui,[8]
– возразил молодой сей господин. – Я есть большой замерзавец на свой
хрупкий организм!“»
– Послушай, –
робко перебила жена, – разве есть такое слово – «замерзавец»?
– Ну
да! Человек, который быстро замерзает – суть замерзавец. Пишу дальше: «Прошу
вас очень, – сказал тот молодой господин. – Подайте мне один застегай
с немножечком poisson bien frais[9]
и одну рюмку рабиновку».
– Что
это такое – рабиновка?
– Это
такое… du водка.
– А
по-моему, это еврейская фамилия: Рабиновка – жена Рабиновича.
– Ты
так думаешь?.. Гм! Как, однако, трудно писать по-русски!
И
принялся грызть перо. Грыз до утра.
* * *
И еще
год пронесся над писателем и его женой.
Писатель
пополнел, округлел, завел свой auto,[10]
вообще, та вечерняя газета, где он вел парижскую хронику, щедро оплачивала его
– «сет селебр рюсс».[11]
Однажды
он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл
«Боже, царя храни»… Знакомая мелодия навеяла целый рой мыслей о России…
«О, нотр
повр Рюсси![12]
– печально думал он. – Когда я приходить домой, я что-нибудь будить писать
о наша славненькая матучка Руссия».
Пришел.
Сел. Написал.
«Была
большая дождика. Погода был то, что называй веритабль петербужьен![13]
Один молодой
господин ходил по одна улица по имени сей улица: Крещатик… Ему очень хотелось
manger.[14]
Он
заходишь на Конюшню, сесть на медведь и поехать в restaurant, где скажишь:
garson, une tasse[15]
Рабинович и одна застегайчик avec[16]
тарелошка с ухами».
* * *
Я кончил.
Мой
собеседник сидел, совсем раздавленный этой тяжелой историей.
Оборванный
господин в красной феске подошел к нам и хрипло сказал:
– А
что, ребятежь, нет ли у кого прикурить цигарки?
– Да, –
ухмыльнулся мой собеседник. – Трудно вам уехать из русского города.
|
