Бритва в киселе
Глава I
Два раза
в день из города Калиткина в Святогорский монастырь и обратно отправлялась
линейка, управляемая грязноватым, мрачноватым, глуповатым парнем.
В этот
день линейка приняла только двух, незнакомых между собой, пассажиров:
драматическую артистку Бронзову и литератора Ошмянского.
Полдороги
оба, по русско-английской привычке, молчали, как убитые, ибо не были
представлены друг другу.
Но с
полдороги случилось маленькое происшествие: мрачный, сонный парень молниеносно
сошел с ума… Ни с того, ни с сего он вдруг почувствовал прилив нечеловеческой
энергии: привстал на козлах, свистнул, гикнул и принялся хлестать кнутом
лошадей с таким бешенством и яростью, будто собирался убить их. Обезумевшие от
ужаса лошади сделали отчаянный прыжок, понесли, свернули к краю дороги,
налетели передним колесом на большой камень, линейка подскочила кверху,
накренилась набок и, охваченная от такой тряски морской болезнью, выплюнула
обоих пассажиров на пыльную дорогу.
В это
время молниеносное помешательство парня пришло к концу: он сдержал лошадей,
спрыгнул с козел и, остановившись над поверженными в прах пассажирами,
погрузился в не оправдываемую обстоятельствами сонную задумчивость.
– Выпали? –
осведомился он.
Литератор
Ошмянский сидел на дороге, растирая ушибленную ногу и с любопытством осматривая
продранные на колене брюки. Бронзова вскочила на ноги и, энергично дернув
Ошмянского за плечо, нетерпеливо сказала:
– Ну?!
– Что
такое? – спросил Ошмянский, поднимая на нее медлительные ленивые глаза.
Тут же
Бронзова заметила, что эти глаза очень красивы…
– Чего
вы сидите?
– А
что?
– Да
делайте же что-нибудь!
– А
что бы вы считали в данном случае уместным?
– О,
Боже мой! Да я бы на вашем месте уже десять раз поколотила этого негодяя.
– За
что?
– Боже
ты мой! Вывалил нас, испортил вам костюм, я ушибла себе руку.
Облокотившись
на придорожный камень, Ошмянский принял более удобную позу и, поглядывая на
Бронзову снизу вверх, заметил с ленивой рассудительностью:
– Но
ведь от того, что я поколочу этого безнадежного дурака, ваша рука сразу не
заживет и дырка на моих брюках не затянется?
– Боже,
какая вы мямля! Вы что, сильно расшиблись?
– О,
нет, что вы!..
– Так
чего же вы разлеглись на дороге?
– А
я сейчас встану.
– От
чего это, собственно, зависит?
– Я
жду прилива такой же сумасшедшей энергии, как та, которая обуяла пять минут
назад нашего возницу.
– Знаете,
что вы мне напоминаете? Кисель! Ошмянский заложил руки за голову, запрокинулся
и, будто обрадовавшись, что можно еще минутку не выходить из состояния покоя,
спросил:
– Клюквенный?
– Это
неважно. Выплеснули вас на дорогу, как тарелку киселя, – вы и разлились,
растеклись по пыли. Давайте руку… Ну – гоп!
Он
встал, отряхнулся, улыбнулся светлой улыбкой и спросил:
– А
теперь что?
– О
Боже мой! Неужели вы так и смолчите этому негодяю?! Ну, если у вас не хватает
темперамента, чтобы поколотить его, – хоть выругайте!
– Сейчас, –
вежливо согласился Ошмянский. Подошел к вознице и, свирепо нахмурив брови,
сказал:
– Мерзавец.
Понимаешь?
– Понимаю.
– Вот
возьму, выдавлю тебе так вот, двумя пальцами, глаза и засуну их тебе в рот,
чтобы ты впредь мог брать глаза в зубы. Свинья ты.
И
оставив оторопевшего возницу, Ошмянский отошел к Бронзовой.
– Уже.
– Видела.
Вы это сделали так, будто не сердце срывали, а неприятный долг исполнили.
Кисель!
– А
вы – бритва.
– Ну
– едем? Или вы еще тут, на дороге, с полчасика полежите? Поехали.
Глава II
В
Святогорском монастыре гуляли. Потом пили чай. Потом сидели, освещенные луной,
на веранде, с которой открывался вид верст на двадцать. Говорили…
Какая
внутренняя душевная работа происходит в актрисе и литераторе, когда они
остаются вдвоем в лунный теплый вечер, – это мало исследовано… Может быть,
общность служения почти одному и тому же великому искусству сближает и
сокращает все сроки. Дело в том, что когда литератор взял руку актрисы и три
раза поцеловал ее, рука была отнята только минут через пять.
Глава III
На
другой день Ошмянский пришел к Бронзовой в гостиницу «Бристоль», № 46, где
она остановилась. Пили чай. Разговаривали долго и с толком о театре,
литературе.
А когда
Бронзова пожаловалась, что у нее болит около уха и что она, кажется,
оцарапалась тогда благодаря тому дураку о камень, Ошмянский заявил, что он
освидетельствует это лично.
Приподнял
прядь волос, обнаружил маленькую царапину, которую немедленно же и поцеловал.
Действенность
этого, неизвестного еще в медицине средства могла быть доказана хотя бы тем,
что в течение вечера разговоры были обо всем, кроме царапины.
Когда
Ошмянский ушел, Бронзова, закинув руки за голову, прошептала:
– Милый,
милый, глупый, глупый! И засмеялась.
– И
однако он, кажется, порядочная размазня… Женщина из него может веревки вить.
Закончила
несколько неожиданно:
– А
оно, пожалуй, и лучше.
Глава IV
Прошло
две недели. Гостиница «Бристоль».
На доске
с перечислением постояльцев против № 46 мелом написаны две фамилии:
«Ошмянский. Бронзова».
Глава V
В
августе оба уезжали в Петроград. В купе, под убаюкивающее покачивание вагона,
произошел разговор:
– Володя, –
спросила Бронзова. – Ты меня любишь?
– Очень.
А что?
– Ты
обратил внимание на то, что некоторые фамилии, когда их произносишь, носят в
себе что-то недосказанное… Будто маленькая комнатка в три аршина, в которой
нельзя и шагнуть как следует… Только разгонишься и уже – стоп! Стена.
– Например,
какая фамилия?
– Например,
моя – Бронзова.
– Что
же с этим поделать?..
– Есть
выход: Бронзова-Ошмянская. Это будет не фамилия, а законченное художественное
произведение. Не эскиз, не подмалевка, а ценная картина…
– Я
тебя не понимаю.
– Володя…
Я хочу, чтобы ты на мне женился.
– Что
за фантазия?.. Разве нам и так плохо?
Его
ленивые, сонные веки медленно поднялись, и он ласково и изумленно поглядел на
нее.
– Если
ты меня любишь, ты должен для меня сделать это…
– А
ты не боишься, что это убьет нашу любовь?
– Настоящую
любовь ничто не убьет.
– А
ты знаешь, что я из мещанского звания? Приятно это будет?
– Если
ты так говоришь, то ты не из мещанского звания, а из дурацкого. Ну, Кисель,
милый Кися, говори: женишься на мне?
– Видишь
ли, я лично против этого, я считаю это ненужным, но если ты так хочешь –
женюсь.
– Вот
сейчас ты не Кисель! Сейчас ты энергичный, умный мальчик.
Она
поцеловала его, а вечером, причесывая на ночь волосы, счастливая, подумала: «Уж
если я чего захочу – так то и будет. Милый, мой милый Кися…»
Глава VI
Бронзова
впервые приехала к Ошмянскому в его петроградскую квартиру и пришла от нее в
восторг:
– Всего
три комнаты, а как мило, уютно…
Она
подсела к нему ближе, подкрепила силы поцелуем и, гладя его волосы, спросила:
– Володя…
А когда же наша свадьба?
– Милая!
Да когда угодно. Вот только получу из Калиткинской управы документы – и сейчас
же.
– А
без них нельзя?
– Глупенькая,
кто же станет венчать без документов? Там паспорт, метрическое…
– А
зачем они лежат там?
– Документы-то?
Паспорт для перемены отослал, а метрическое у тетки.
– Значит,
ты это сделаешь?
– Она
еще спрашивает! Чье это ушко?
– Нашего
домохозяина.
– Ах,
ты, мышонок………………………………………………….
…………………………………………………………………………………….
Глава VII
Снова
сидела Бронзова у Ошмянского… Он целовал ее волосы, и у него на горячих губах
таяли снежинки, запутавшиеся в волосах и не успевшие еще растаять. Потому что
был уже декабрь.
– Володя…
– Да?
– Ну,
что же с документами?
– С
какими? Ах, да! Все собирался. Надо действительно будет поскорее написать.
Завтра утром обязательно напишу.
– Спасибо,
милый!.. Володя…
– Да?
– Ты
хотел бы, чтобы мы вместе жили?
– Вместе?
Это было бы хорошо.
– Хочешь
ко мне переехать?
– Нет,
что ты… Ведь я тебя стесню. Ты дома работаешь, разучиваешь роли, а я только
буду тебе мешать…
– Володя…
Ну, я к тебе перееду… Хочешь?
– Дурочка!
Да ведь у меня еще теснее. Я пишу, ты разучиваешь роли, – оба мы будем
друг другу мешать… Понимаешь, иногда хочется быть совершенно одному со своими
мыслями.
Она
притихла. Отвернулась и молчала – только плечи ее тихо вздрагивали.
– Катя!
Ты плачешь? Глупая… Из-за чего, право?.. Это такой пустяк!
– М…не
т-ак хо-те-лось…
– Ну
хорошо, ну, будет по-твоему… Переезжай.
– Милый!
Ты такой хороший, добрый…
И сквозь
слезы, как солнце сквозь капли дождя, проглянула счастливая улыбка…
Глава VIII
Сидели в
ресторане: Бронзова, Ошмянский и приятель, Тутыкин.
– Володя!
Ну что, получил уже документы?
– Понимаешь,
написал я все честь-честью – и до сих пор никакого ответа. Работы у них много,
что ли?.. У нас теперь что? 14-е февраля? Ну, думаю, к концу месяца вышлют.
– Напиши
им еще.
– Конечно,
напишу.
Она
посмотрела на него ласковым, любящим взором и сказала:
– А
знаешь, что тебе очень пошло бы? Бархатная черная куртка. У тебя бледное
матовое лицо, и куртка будет очень эффектна. Закажи. Хорошо?
– Да
когда же я ее буду носить?
– Когда
угодно! Ты ведь писатель – и имеешь право. В гости, в театр, в ресторан…
– Не
слишком ли это будет бить на дешевый эффект?..
– Нет,
нет! Володя… Я хочу!
– Ну,
если ты хочешь, не может быть никакого разговора. Закажу.
В ту же
ночь приятель Тутыкин, сидя в дружеской компании, говорил, усмехаясь:
– Совсем
погибла эта размазня Ошмянский! Попал в лапы такой бабы, что она его в бараний
рог скрутила.
– Красивая?
– Красивая.
И острая, как бритва.
Глава IX
Когда
Бронзова и Ошмянский вышли из ресторана, он сказал ей очень нежно:
– Катя…
Я тебя завезу к нам домой, а сам поеду…
– Куда
же? Ведь клуб уже закрыт.
– А…
видишь… Мне пописать хочется. Настроение нашло.
– Ну-у-у?
– Ах,
да! Я тебе не говорил! Понимаешь, я снял две маленьких комнатки и иногда утром,
иногда днем удаляюсь туда поработать. Тихо, хорошо.
– Володя! –
всплеснула руками Бронзова. – Да ведь это выходит, что я выгнала тебя из
твоей квартиры?
– Ну,
что ты… Какой вздор! Просто я иногда должен оставаться один. Знаешь, мы ведь,
писатели, преоригинальный народ! Я заеду сейчас с тобой к нам и заберу кое-что:
письменный прибор, лампу и одеяло. Подушки там есть.
Глава X
– Володя!
Заказал куртку?
– Да,
был я у портного… Так мы ни до чего и не договорились. Он, видишь ли, не знает,
какой фасон… и вообще.
– Ну,
едем вместе! Сейчас мы это все и устроим! Эх ты, кисель мой ненаглядный…
Документы уже получил?
– Написал
снова. Боюсь, не затерялись ли они гденибудь. На почте, что ли?!
– Дома
сегодня будешь?
– То
есть где? У тебя? Да. Заеду чайку напиться. А потом к себе покачу: повесть
нужно закончить… У себя же и заночую…
Глава XI
– Смотри,
Володя, как кстати: мы собираемся к Тутыкиным, и тебе принесли бархатную
куртку. Воображаю, как она тебе к лицу. Надень-ка ее. И я пойду переодеться.
Бронзова
ушла, а Ошмянский взял куртку, положил ее на диван и потом, взяв перочинный
нож, распорол под мышкой прореху вершка в два.
Сделав
печальное лицо, пошел к Бронзовой.
– Чтоб
его черти съели, этого портного! Сделал такой узкий рукав, что он под мышкой
лопнул.
– Ну,
давай я зашью.
– Стоит
ли? Опять лопнет. Тем более что воротнички без отворотов у меня дома, а на этот
воротничок – надеть трудно…
Глава XII
Ошмянский
только что приготовил бумагу для рассказа и вывел заглавие, как в комнату
постучались.
– Кто
там?
Дверь
скрипнула – вошла Бронзова. Она была очень бледна, только запавшие глаза горели
мрачным, нехорошим огнем.
– Прости,
что я врываюсь к тебе. Ведь эти комнаты, я знаю, ты снял специально для того,
чтобы быть одному… Но – не бойся. Я пришла сюда в первый и последний раз…
– Катя!
Что случилось?
– Что? –
Она упала головой на спинку кресла и горько заплакала. – Что? –
Улыбнулась печально сквозь слезы и пошутила: – Ты победил меня, Галилеянин…
– Катя!
Чем?!.. Что ты говоришь?
– Ну,
полно… Все равно я ухожу уже навсегда, и поэтому довольно всяких разговоров и
вопросов… Помнишь, при первом знакомстве я назвала тебя киселем, а ты меня
бритвой. Пожалуй, так оно и есть. Я – бритва, я хотела, чтобы все было
по-моему, я мечтала о счастье, я знала, что ты безвольный кисель, и поэтому мое
было право – руководить тобой, быть энергичным началом в совместной жизни… Но
что же получилось? Бритва входила в кисель, легко разрезывала его, как и всякий
кисель, и кисель снова сливался за ее спиной в одну тягучую, аморфную массу.
Бритва может резать бумагу, дерево, тело, все твердое, все определенное – но
киселя разрезать бритва не может! Я чувствую, что я тону в тебе, и поэтому
ухожу!
– Катя,
голубка! Что ты! Опомнись. Ну, побрани меня. Но зачем же уходить? Разве я не
любил тебя? Не поступал, как ты хотела?
– Молчи!!
Знаешь, как ты поступал? Я хотела, чтобы мы поженились – прошло одиннадцать
месяцев – где это? Я хотела, чтобы мы жили вместе – ты согласился… Где это?
Пустяк: мне хотелось видеть тебя в бархатной куртке – носишь ты ее? Что вышло?!
О, ты со всем соглашался, все с готовностью обещал. Но что вышло… Я, женщина с
сильным характером, энергичная, самостоятельная, была жалкой игрушкой в твоих
руках! Прочь! Не подходи ко мне!!! Ну?
Он
протянул к ней руки, но она взглянула на него испепеляющим взглядом,
повернулась и – ушла. Навсегда.
Одну
минуту он стоял ошеломленный. Потом потер голову, подошел к письменному столу и
склонился над чистой бумагой.
Долго
сидел так. Потом пробормотал что-то. Неясное, нечленораздельное бормотание
скоро стало принимать форму определенных слов. И даже рифмованных…
«В
один чудесный день,
Когда
ложилась тень,
Ко
мне пробрался кирасир…»
А потом
это бормотание перешло в мелодичный свист, и Ошмянский с головой погрузился в
работу…
|