XIV
Два – три следующие посещения Бьюмонта начинались довольно
холодным приемом со стороны Катерины Васильевны. Она стала, действительно,
несколько недоверять этому мало знакомому человеку, высказавшему загадочное
желание разузнавать о семействе, с которым, по словам, он не был знаком, и
однако же опасался познакомиться по какой‑то неуверенности, что знакомство с
ним будет приятно этому семейству. Но и в эти первые посещения, если Катерина
Васильевна недоверчиво встречала его, то скоро вовлеклась в живой разговор с
ним. В прежней ее жизни, до знакомства с ним и с Кирсановым, ей не встречались
такие люди. Он так сочувствовал всему, что ее интересовало, он так хорошо
понимал ее; даже с любимыми подругами, – впрочем, у ней, собственно, и
была только одна подруга, Полина, которая уж давно переселилась в Москву,
вышедши замуж за московского фабриканта, – даже с Полиною она не говорила
так легко, как с ним.
И он, – он сначала приезжал, очевидно, не для нее, а
для того, чтобы узнать через нее о Кирсановой: но с самого же начала
знакомства, с той минуты, как заговорили они о скуке и о средствах избегать
скуки, видно было, что он уважает ее, симпатизирует ей. При втором свидании он
был очень привлечен к ней ее восторгом оттого, что она нашла себе дело. Теперь
с каждым новым свиданием его расположение к ней было все виднее для нее. Очень
скоро между ними установилась самая простая и теплая приязнь, и через неделю
Катерина Васильевна уже рассказывала ему о Кирсановых: она была уверена, что у
этого человека не может быть никакой неблагородной мысли.
Правда и то, что, когда она заговорила о Кирсановых, он
остановил ее:
– Зачем так скоро? Вы слишком мало меня знаете.
– Нет, достаточно, m‑r Бьюмонт; я вижу, что если
вы не хотели объяснить мне того, что мне казалось странно в вашем желании, то,
вероятно, вы не имели права говорить, мало ли бывает тайн.
А он сказал:
– У меня, вы видите, уж нет прежнего нетерпения знать
то, что мне хочется знать о них.
XV
Одушевление Катерины Васильевны продолжалось, не ослабевая,
а только переходя в постоянное, уже обычное настроение духа, бодрое и живое,
светлое. И, сколько ей казалось, именно это одушевление всего больше привлекало
к ней Бьюмонта. А он уж очень много думал о ней, – это было слишком видно.
Послушав два – три раза ее рассказы о Кирсановых, он в четвертый раз уже
сказал:
– Я теперь знаю все, что мне было нужно знать.
Благодарю вас.
– Да что ж вы знаете? Я вам только еще говорила, что
они очень любят друг друга и совершенно счастливы своими отношениями.
– Больше мне и не нужно было ничего знать. Впрочем, это
я всегда знал сам.
И разговор перешел к чему‑то другому.
Конечно, первая мысль Катерины Васильевны была тогда, при
первом его вопросе о Кирсановой, что он влюблен в Веру Павловну. Но теперь было
слишком видно, что этого вовсе нет. Сколько теперь знала его Катерина
Васильевна, она даже думала, что Бьюмонт и не способен быть влюбленным. Любить
он может, это так. Но если теперь он любит кого‑нибудь, то «меня», думала
Катерина Васильевна.
XVI
А впрочем, любили ль они друг друга? Начать хотя с нее. Был
один случай, в котором выказалась с ее стороны заботливость о Бьюмонте, но как
же и кончился этот случай! Вовсе не так, как следовало бы ожидать по началу.
Бьюмонт заезжал к Полозовым решительно каждый день, иногда надолго, иногда
ненадолго. но все‑таки каждый день; на этом‑то и была основана уверенность
Полозова, что он хочет сватать Катерину Васильевну; других оснований для такой
надежды не было. Но вот однажды прошел вечер, Бьюмонта нет.
– Вы не знаете, папа, что с ним?
– Не слышал; вероятно, ничего, некогда было, только.
Прошел и этот вечер, Бьюмонт опять не приезжал. На третье
утро Катерина Васильевна собралась куда‑то ехать.
– Куда ты, Катя?
– Так, папа, по своим делам.
Она поехала к Бьюмонту {131}. Он сидел в пальто с широкими
рукавами и читал; поднял глаза от книги, когда отворилась дверь.
– Катерина Васильевна, это вы? очень рад и благодарен
вам, – тем самым тоном, каким бы встретил ее отца; впрочем, нет, гораздо
приветливее.
– Что с вами, m‑r Бьюмонт, что вы так давно не
были? – вы заставили меня тревожиться за вас и, кроме того, заставили
соскучиться.
– Ничего особенного, Катерина Васильевна, как видите,
здоров. Да вы не выкушаете чаю? – видите, я пью.
– Пожалуй; да что ж вы столько дней не были?
– Петр, дайте стакан. Вы видите, что здоров;
следовательно, пустяки. Вот что: был на заводе с мистером Лотером, да, объясняя
ему что‑то, не остерегся, положил руку на винт, а он повернулся и оцарапал руку
сквозь рукав. И нельзя было ни третьего дня, ни вчера надеть сюртука.
– Покажите, иначе я буду тревожиться, что это не
царапина, а большое повреждение.
– Да какое же большое (входит Петр со стаканом для Катерины
Васильевны), когда я владею обеими руками? А впрочем, извольте (отодвигает
рукав до локтя). Петр, выбросьте из этой пепельницы и дайте сигарочницу, она в
кабинете на столе. Видите, пустяки: кроме английского пластыря, ничего не
понадобилось.
– Да, но все‑таки есть опухоль и краснота.
– Вчера было гораздо больше, а к завтрему ничего не
будет. (Петр, высыпав пепел и подав сигарочницу, уходит.) Не хотел являться
перед вами раненым героем.
– Да написали бы, как же можно?
– Да ведь я тогда думал, что надену сюртук на другой
день, то есть третьего дня; а третьего дня думал, что надену вчера, вчера
– что ныне. Думал, не стоит тревожить вас.
– Да, а больше встревожили. Это нехорошо, m‑r Бьюмонт.
А когда вы кончите дело с этою покупкою?
– Да, вероятно, на – днях, но все, знаете, проволочка
не от нас с мистером Лотером, а от самого общества.
– А что это вы читали?
– Новый роман Теккерея. При таком таланте, и как
исписался! оттого что запас мыслей скуден.
– Я уж читала; действительно, – и так далее.
Пожалели о падении Теккерея, поговорили с полчаса о других
вещах в том же роде.
– Однако мне пора к Вере Павловне, да когда же вы с
ними познакомитесь? очень хорошие люди.
– А вот как‑нибудь соберусь, попрошу вас. Очень вам
благодарен, что навестили меня. А это ваша лошадь?
– Да, это моя.
– То‑то ваш батюшка никогда на ней не ездит. А
порядочная лошадь.
– Кажется; я не знаю в них толку.
– Хорошая лошадь, сударь, рублей 350 стоит, –
сказал кучер.
– А сколько лет?
– Шесть лет, сударь.
– Поедем, Захар; я уселась. До свиданья, m‑r
Бьюмонт. Ныне приедете?
– Едва ли; нет: – завтра, наверное.
|
