Увеличить |
V
– Миленький! я еду с тобой!
– Да ведь с тобою нет твоих вещей.
– Миленький мой, завтра же поеду вслед за тобою, когда
ты не хотел взять меня с собою ныне.
– Подумай. Посмотри. Подожди моего письма. Оно будет
завтра же.
Вот она возвращается домой; что она чувствовала, когда ехала
с Машею домой, что чувствовалось и думалось ей во всю эту длинную дорогу с
Московской станции за Средний проспект? Она сама не знает, так она потрясена
была быстрым оборотом дела: еще не прошло суток, да, только через два часа
будут сутки после того, как он нашел ее письмо у себя в комнате, и вот он уж
удалился, – как это скоро, как это внезапно! В два часа ночи она еще
ничего не предвидела, он выжидал, когда она, истомленная тревогою того утра, уж
не могла долго противиться сну, вошел, сказал несколько слов, и в этих немногих
словах почти все было только непонятное предисловие к тому, что он хотел
сказать, а что он хотел сказать, в каких коротких словах сказал он: «Я давно не
видел своих стариков, – съезжу к ним; они будут рады» – только, и тотчас
же ушел. Она бросилась вслед за ним, хоть он, вошедши, и брал с нее слово не
делать этого, бросилась за ним – где ж он? «Маша, где ж он, где ж он?» Маша,
еще убирающая чайные принадлежности после недавних гостей, говорит: «Дмитрий
Сергеич ушел; сказал, когда проходил: – я иду гулять». И она должна была лечь
спать: и странно, как могла она уснуть? Но ведь она не знала же, что это будет
в то же утро, которое уже светало; он говорил, что они еще успеют переговорить
обо всем. И едва она успела проснуться, уж пора ехать на железную дорогу. Да,
все это только мелькнуло перед ее глазами, как будто не было это с нею, будто
ей кто‑то торопливо рассказывал, что это было с кем‑то. Только теперь,
возвратившись домой с железной дороги, она очнулась и стала думать что же
теперь с нею, что же с ней будет?
Да, она пойдет в Рязань. Поедет. Иначе нельзя ей. Но это
письмо? Что будет в этом письме? Нет, что же ждать этого письма для того, чтобы
решиться? Она знает, что будет в нем. Но все‑таки надобно отложить решение до
письма. К чему же отлагать? Она поедет. Да, она поедет. Это думается час, это
думается два, это думается три, четыре часа. Но Маша проголодалась и уж в
третий раз зовет ее обедать, и в этот раз больше велит ей, чем зовет. Что ж, и
это рассеяние. «Бедная Маша, как я заставила ее проголодаться». – «Да что
же вы ждали меня, Маша, – вы бы давно обедали, не дожидаясь меня». –
«Как это можно, Вера Павловна». И опять думается час, два: «Я поеду. Да, завтра
же поеду. Только дождусь письма, потому что он просил об этом. Но, что бы ни
было написано в нем, – да ведь я и знаю, что будет в нем, все равно, что
бы ни было написано в нем, я поеду». Это думается час, и два; – да, час
думается это; но два, думается ли это? Нет, хоть и думается все это же, но
думаются еще четыре слова, такие маленькие четыре слова: «он не хочет этого», и
все больше и больше думаются эти четыре маленькие слова, и вот уж солнце
заходит, а все думается прежнее и эти четыре маленькие слова; и вдруг
перед самым тем временем, как опять входит неотвязная Маша и требует, чтобы
Вера Павловна пила чай – перед самым этим временем, из этих четырех маленьких
слов вырастают пять других маленьких слов: «и мне не хочется этого». Как хорошо
сделала неотвязная Маша, что вошла! – она прогнала эти новые пять маленьких
слов.
Но и благодетельная Маша ненадолго прогнала эти пять
маленьких слов, сначала они сами не смели явиться, они вместо себя прислали
опровержение себе: «но я должна ехать», и только затем прислали, чтобы самим
вернуться, под прикрытием этого опровержения: в один миг с ним опять явились их
носители, четыре маленькие слова, «он не хочет этого», и в тот же миг эти
четыре маленькие слова опять превратились в пять маленьких слов: «и мне не
хочется этого». И думается это полчаса, а через полчаса эти четыре маленькие
слова, эти пять маленьких слов уже начинают переделывать по своей воле даже
прежние слова, самые главные прежние слова: и из двух самых главных слов «я
поеду» вырастают три слова: уж вовсе не такие, хоть и те же самые: «поеду ли
я?» – вот как растут и превращаются слова! Но вот опять Маша: «я ему, Вера
Павловна, уж отдала целковый, тут надписано: если до 9–ти часов принесет, так
целковый, позже – так полтинник. Это принес кондуктор, Вера Павловна, приехал с
вечерним поездом: говорит, как обещался, так и сделал, для скорости взял
извозчика». Письмо от него! – да! Она знает, что в этом письме: «не езди»,
но она все‑таки поедет, она не хочет слушать этого письма, не послушает его,
она все‑таки поедет, поедет. Нет, в письме не то, – вот что в нем, и чего нельзя
не слушать: «Я еду в Рязань; но не прямо в Рязань. У меня много заводских дел
по дороге. Кроме Москвы, где, по множеству дел, мне надобно прожить с неделю, я
должен побывать в двух городах перед Москвою, в трех местах за Москвою, прежде
чем попаду в Рязань. Сколько времени где я проживу, когда буду где, –
этого нельзя определить, уж и по одному тому, что в числе других дел мне
надобно получить деньги с наших торговых корреспондентов; а ты знаешь,
милый друг мой» – да, это было в письме: «милый мой друг», несколько раз было,
чтоб я видела, что он все по‑прежнему расположен ко мне, что в нем нет никакого
неудовольствия на меня, вспоминает Вера Павловна: я тогда целовала эти слова
«милый мой друг», – да, было так: – «милый мой друг, ты знаешь, что когда надобно
получить деньги, часто приходится ждать несколько дней там, где рассчитывал
пробыть лишь несколько часов. Поэтому я решительно не знаю, когда доберусь до
Рязани; но только, наверное, не очень скоро». Она почти слово в слово помнит
это письмо. Что ж это? Да, он совершенно отнял у нее возможность схватиться за
него, чтоб удержаться подле него. Что ж ей теперь делать? И прежние слова: «я
должна ехать к нему» превращаются в слова: «все‑таки я не должна видеться с
ним», и этот «он» уж не тот, о котором думалось прежде. Эти слова заменяют все
прежние слова, и думается час, и думается два: «я не должна видеться с ним»;
и как, когда они успели измениться, только уже изменились в слова:
«неужели я захочу увидеться с ним? – нет»; и когда она засыпает, эти
слова сделались уже словами: «неужели же я увижусь с ним?» – только где ж
ответ? когда он исчез? И едва ли уж не выросли они, да, они выросли в слова:
«неужели ж я не увижусь с ним?» И когда она засыпает на заре, она засыпает уж с
этими словами: «неужели ж я не увижусь с ним?»
И когда она просыпается поздно поутру, уж вместо всех
прежних слов все только борются два слова с одним словом: «не увижусь» –
«увижусь» – и так идет все утро; забыто все, забыто все в этой борьбе, и то
слово, которое побольше, все хочет удержать при себе маленькое слово, так и
хватается за него, так и держит его: «не увижусь»; а маленькое слово все
отбегает и пропадает, все отбегает и пропадает: «увижусь»; забыто все, забыто
все, в усилиях большего слова удержать при себе маленькое, да, и оно удерживает
его, и зовет на помощь себе другое маленькое слово, чтобы некуда было отбежать
этому прежнему маленькому слову: «нет, не увижусь»… «нет, не увижусь», –
да, теперь два слова крепко держат между собою изменчивое самое маленькое
слово, некуда уйти ему от них, сжали они его между собою: «нет, не увижусь» –
«нет, не увижусь»… «Нет, не увижусь», – только что ж это делает она? шляпа
уж надета, и это она инстинктивно взглянула в зеркало: приглажены ли волоса,
да, в зеркале она увидела, что на ней шляпа, и из этих трех слов, которые
срослись было так твердо, осталось одно, и к нему прибавилось новое: «нет
возврата». Нет возврата, нет возврата. «Маша, вы не ждите меня обедать: я не
буду ныне обедать дома».
– Александр Матвеич еще не изволили возвращаться из
гошпиталя, – спокойно говорит Степан, да и как же не говорить ему
спокойно, с флегмою? В ее появлении нет ничего особенного: прежде, – еще
недавно, она часто бывала здесь. «Я и думала так; все равно, я посижу. Вы не
говорите ему, что я здесь». Она берет какой‑то журнал – да, она может читать,
она видит, что может читать: да, как только «нет возврата», как только принято
решение, она чувствует себя очень спокойно. Конечно, она мало читала, она вовсе
не читала, она осмотрела комнату, она стала прибирать ее, будто хозяйка;
конечно, мало прибрала, вовсе не прибирала, но как она спокойна: и может
читать, и может заниматься делом, заметила, что из пепельницы не выброшен
пепел, да и суконную скатерть на столе надобно поправить, и этот стул остался
сдвинут с места. Она сидит и думает: «нет возврата, нет выбора; начинается
новая жизнь» – думает час, думает два: «начинается новая жизнь. Как он
удивится, как он будет счастлив. Начинается новая жизнь. Как мы счастливы».
Звонок; она немного покраснела и улыбнулась; шаги, дверь отворяется. –
«Вера Павловна!» – он пошатнулся, да, он пошатнулся, он схватился за ручку
двери; но она уж побежала к нему, обняла его: «милый мой, милый мой! Как он
благороден! как я люблю тебя! я не могла жить без тебя!» и потом – что
было потом? как они перешли через комнату? Она не помнит, она помнит только,
что подбежала к нему, поцеловала его, но как они перешли через комнату, она не
помнит, и он не помнит; они только помнят, когда они уже обходили мимо кресел,
около стола, а как они отошли от двери… Да, на несколько секунд у обоих
закружилась голова, потемнело в глазах от этого поцелуя… – «Верочка, ангел
мой!» – «Друг мой, я не могла жить без тебя. Как долго ты любил меня, и молчал!
Как ты благороден! Как он благороден, Саша!» – «Расскажи же, Верочка, как это
было?» – «Я сказала ему, что не могу жить без тебя; на другой день, вчера, он
уж уехал, я хотела ехать за ним, весь день вчера думала, что поеду за ним, а
теперь, видишь, я уж давно сидела здесь». – «Но как ты похудела в эти две недели,
Верочка, как бледны твои руки!» Он целует ее руки. «Да, мой милый, это была
тяжелая борьба! Теперь я могу ценить, как много страдал ты, чтобы не нарушать
моего покоя! Как мог ты так владеть собою, что я ничего не видела? Как много ты
должен был страдать!» – «Да, Верочка, это было не легко», он все целует ее
руки, все смотрит на них, и вдруг, она хохочет: – «Ах, какая ж я невнимательная
к тебе! Ведь ты устал, Саша, ведь ты голоден!» Она вырывается от него и бежит.
«Куда ты, Верочка?» Но она ничего не отвечает, она уж в кухне и торопливо,
весело говорит Степану: – «Скорее давайте обед, на два прибора, – скорее!
где тарелки и все, давайте, я сама возьму и накрою стол, а вы несите кушанье.
Александр так устал в своем гошпитале, надобно скорее дать ему обедать». Она
идет с тарелками, на тарелках звенят ножи, вилки, ложки. – «Ха, ха, ха,
мой милый! Первая забота влюбленных при первом свиданьи – поскорее пообедать!
Ха, ха, ха!» И он смеется, помогает ей накрывать стол, много помогает, но
больше мешает, потому что все целует ей руки. «Ах, Верочка, как бледны эти
руки!» и все целует их. Они целуются и смеются. – «Но, Саша, за столом
сидеть смирно!» Степан подает суп. За обедом она рассказывает, как все это
было. «Ха, ха, мой милый, как мы едим, влюбленные! Правда, я вчера ничего не
ела». Входит Степан с последним блюдом. «Степан! Кажется, вы останетесь без
обеда от меня!» – «Да, Вера Павловна, придется прикупить для себя что‑нибудь в
лавочке». – «Ничего, Степан, вперед вы уж будете знать, что надобно
готовить, кроме самих вас, на двоих. Саша, где ж твоя сигарочница? Дай мне».
Она сама обрезывает для него сигару, сама закуривает. «Кури, мой милый, а я
пока пойду готовить кофе, или ты хочешь чаю? Нет, мой милый, наш обед должен
быть лучше, вы с Степаном слишком мало заботились об этом». Она возвращается
через пять минут, Степан несет за нею чайный прибор, и, возвратившись, она
видит, что сигара Александра погасла. – «Ха, ха, мой милый, как ты
замечтался без меня!» и он смеется. – «Кури же», – она опять закуривает
ему сигару.
И, припоминая все это, Вера Павловна смеется и теперь: «Как
же прозаичен наш роман! Первое свидание – и суп, головы закружились от первого
поцелуя – и хороший аппетит, вот так сцена любви! Это презабавно! Да, как сияли
его глаза! Что ж, впрочем, они и теперь так же сияют. И сколько его слез упало
на мои руки, которые были тогда так бледны, – вот этою теперь уж, конечно,
нет; в самом деле, руки у меня хороши, он говорит правду». И Вера
Павловна, взглянув на свои руки, опускает их на колено, так что оно обрисовывается
под легким, пеньюаром, и она думает опять: «он говорит правду», и улыбается, ее
рука медленно скользит на грудь и плотно прилегает к груди, и Вера Павловна
думает: «правда».
«Ах, что ж это я вспоминаю, – продолжает думать Вера
Павловна и смеется, – что ж это я делаю? будто это соединено с этими
воспоминаниями! О, нет, это первое свидание, состоявшее из обеданья, целованья
рук, моего и его смеха, слез о моих бледных руках, оно было совершенно
оригинальное. Я сажусь разливать чай: «Степан, у вас нет сливок? можно где‑нибудь
достать хороших? Да нет, некогда, и наверное нельзя достать. Так и быть; но
завтра мы устроим это. Кури же, мой милый: ты все забываешь курить».
Еще не допит чай, раздается страшный звон колокольчика, и в
комнату влетают два студента, и, в своей торопливости, даже не видят ее. –
«Александр Матвеич, интересный субъект! – говорят они, запыхавшись: –
сейчас привезли, чрезвычайно редкое осложнение». Бог знает, какой латинский
термин, обозначающий болезнь интересного субъекта. «Очень любопытно, Александр
Матвеич, и нужна немедленная помощь, каждые полчаса дороги, мы даже ехали на
извозчике». – «Скорее же, мой милый, спеши», говорит она. Только тут
студенты замечают ее и раскланиваются, и в тот же миг уводят с собою своего
профессора; его сборы были слишком недолги, он все еще оставался в своем
военном сюртуке, и она гонит его, – «оттуда ты ко мне?» говорит она,
прощаясь. – «Да». Долго ждет она вечером: вот и десять часов, его все нет,
вот и одиннадцать, – теперь уж нечего и ждать. Однако что это такое? Она,
конечно, нисколько не беспокоится, не могло же ничего случиться с ним; но,
значит, как же он долго был задержан интересным субъектом! и что этот
бедный интересный субъект, жив ли он теперь, удалось ли Саше спасти его? Да,
Саша был очень долго задержан. Он приехал на другое утро в девять часов, он до
четырех часов оставался в гошпитале: «Случай был очень трудный и интересный,
Верочка». – «Спасен?» – «Да». – «Как же ты встал так рано?» – «Я не
ложился». – «Не ложился? Чтобы не опоздать сюда, не спал ночь! Безбожник!
Изволь отправиться домой и спи до самого обеда, непременно, чтоб я застала тебя
еще непроснувшимся». В две минуты он был уже выпровожен.
Вот какие были два первые свиданья. Но этот второй обед идет
уже как следует; они теперь уже с толком рассказывают друг другу свои истории,
а вчера бог знает, что они говорили; они и смеются, и задумываются, и жалеют
друг друга; каждому из них кажется, что другой страдал еще больше… Через
полторы недели нанята маленькая дача на Каменном острове, и они поселяются на
ней.
|