XV
Марья Алексевна очень удивилась, увидев дочь и Лопухова
входящими вместе. Самыми пристальными глазами принялась она всматриваться в
них.
– Я зашел к вам, Марья Алексевна, сказать, что
послезавтра вечер у меня занят, и я вместо того приду па урок завтра. Позвольте
мне сесть. Я очень устал и расстроен. Мне хочется отдохнуть.
– В самом деле, что с вами, Дмитрий Сергеич? Вы ужасно
пасмурны.
С амурных дел они, или так встречались? Как бы с амурных
дел, он бы был веселый. А ежели бы в амурных делах они поссорились, по ее несоответствию
на его желание, тогда бы, точно, он был сердитый, только тогда они ведь
поссорились бы, – не стал бы ее провожать. И опять она прошла прямо в свою
комнату и на него не поглядела, а ссоры незаметно, – нет, видно, так
встретились. А черт их знает, надо глядеть в оба.
– Я‑то ничего особенного, Марья Алексевна, а вот Вера
Павловна как будто бледна, – или мне так показалось?
– Верочка‑то? С ней бывает.
– А может быть, мне только так показалось. У меня,
признаюсь вам, от всех мыслей голова кругом идет.
– Да что же такое, Дмитрий Сергеич? Уж не с невестой ли
какая размолвка?
– Нет, Марья Алексевна, невестой я доволен. А вот с
родными хочу ссориться.
– Что это вы, батюшка? Дмитрий Сергеич, как это можно с
родными ссориться? Я об вас, батюшка, не так думала.
– Да нельзя, Марья Алексевна, такое семейство‑то.
Требуют от человека бог знает чего, чего он не в силах сделать.
– Это другое дело, Дмитрий Сергеич, – всех не
наградишь, надо меру знать, это точно. Ежели так, то есть по деньгам ссора, не
могу вас осуждать.
– Позвольте мне быть невежею, Марья Алексевна: я так
расстроен, что надобно мне отдохнуть в приятном и уважаемом мною обществе;
а такого общества я нигде не нахожу, кроме как в вашем доме. Позвольте мне
напроситься обедать у вас нынче и позвольте сделать некоторые поручения вашей
Матрене. Кажется, тут есть недалеко погреб Денкера {35}, у него вино не бог знает какое, но
хорошее.
Лицо Марьи Алексевны, сильно разъярившееся при первом слове
про обед, сложило с себя решительный гнев при упоминании о Матрене и приняло
выжидающий вид: – «посмотрим, голубчик, что‑то приложишь от себя к
обеду? – у Денкера, – видно, что‑нибудь хорошее!» Но голубчик, вовсе
не смотря на ее лицо, уже вынул портсигар, оторвал клочок бумаги от
завалявшегося в нем письма, вынул карандаш и писал.
– Если смею спросить, Марья Алексевна, вы какое вино
кушаете?
– Я, батюшка Дмитрий Сергеич, признаться вам сказать,
мало знаю толку в вине, почти что и не пью: не женское дело.
«Оно и по роже с первого взгляда было видно, что не пьешь».
– Конечно, так, Марья Алексевна, но мараскин пьют даже
девицы. Мне позвольте Написать?
– Это что такое, Дмитрий Сергеич?
– Просто, не вино даже, можно сказать, а сироп. –
Он вынул красненькую бумажку[14]. –
Кажется, будет довольно? – он повел глазами по записке – на всякий случай,
дам еще 5 рублей.
Доход за три недели, содержание на месяц. Но нельзя иначе,
надо хорошую взятку Марье Алексевне.
У Марьи Алексевны глаза покрылись влагою, и лицом неудержимо
овладела сладостнейшая улыбка.
– У вас есть и кондитерская недалеко? Не знаю, найдется
ли готовый пирог из грецких орехов, – на мой вкус, это самый лучший пирог,
Марья Алексевна; но если нет такого, – какой есть, не взыщите.
Он отправился в кухню и послал Матрену делать покупки.
– Кутнем ныне, Марья Алексевна. Хочу пропить ссору с
родными. Почему не кутнуть, Марья Алексевна? Дело с невестой на лад идет. Тогда
не так заживем, – весело заживем, – правда, Марья Алексевна?
– Правда, батюшка Дмитрий Сергеич. То‑то, я смотрю, что‑то
уж вы деньгами‑то больно сорите, чего я от вас не ждала, как от человека
основательного. Видно, от невесты задаточек получили?
– Задаточка не получил, Марья Алексевна, а если деньги
завелись, то кутнуть можно. Что задаточек? Тут не в задаточке дело. Что
задаточками‑то пробавляться? Дело надо начистоту вести, а то еще подозренье
будет. Да и неблагородно, Марья Алексевна.
– Неблагородно, Дмитрий Сергеич, точно, неблагородно.
По – моему, надо во всем благородство соблюдать.
– Правда ваша, Марья Алексевна.
С полчаса или с три четверти часа, остававшиеся до обеда,
шел самый любезный разговор в этом роде о всяких благородных предметах. Тут
Дмитрий Сергеич, между прочим, высказал в порыве откровенности, что его
женитьба сильно приблизилась в это время. – А как свадьба Веры
Павловны? – Марья Алексевна ничего не может сказать, потому что не
принуждает дочь. – Конечно; но, по его замечанию, Вера Павловна скоро
решится на замужество; она ему ничего не говорила, только ведь у него глаза‑то
есть. – Ведь мы с вами, Марья Алексевна, старые воробьи, нас на мякине не
проведешь. Мне хоть лет немного, а я тоже старый воробей, тертый калач, так ли,
Марья Алексевна?
– Так, батюшка, тертый калач, тертый калач!
Словом сказать, приятная беседа по душе с Марьею Алексевною
так оживила Дмитрия Сергеича, что куда девалась его грусть! он был такой
веселый, каким его Марья Алексевна еще никогда не видывала. – Тонкая
бестия, шельма этакий! схапал у невесты уж не одну тысячу, – а родные‑то
проведали, что он карман‑то понабил, да и приступили; а он им: нет,
батюшка и матушка, как сын, я вас готов уважать, а денег у меня для вас нет.
Экая шельма‑то какая! – Приятно беседовать с таким человеком, особенно,
когда, услышав, что Матрена вернулась, сбегаешь на кухню, сказав, что идешь в
свою спальную за носовым платком, и увидишь, что вина куплено на 12
р. 50 коп., – ведь только третью долю выпьем за обедом, – и
кондитерский пирог в 1 р. 50 коп., – ну, это, можно сказать,
брошенные деньги, на пирог‑то! но все же останется и пирог: можно будет кумам
подать вместо варенья, все же не в убыток, а в сбереженье.
|
