 Увеличить |
V
«Как это так скоро, как это так неожиданно, – думает
Верочка, одна в своей комнате, по окончании вечера: – в первый раз говорили и
стали так близки! за полчаса вовсе не знать друг друга и через час видеть, что
стали так близки! как это странно!»
Нет, это вовсе не странно, Верочка. У этих людей, как
Лопухов, есть магические слова, привлекающие к ним всякое огорченное, обижаемое
существо. Это их невеста подсказывает им такие слова. А вот что в самом деле
странно, Верочка, – только не нам с тобою, – что ты так спокойна.
Ведь думают, что любовь – тревожное чувство. А ты заснешь так тихо, как ребенок,
и не будут ни смущать, ни волновать тебя никакие сны, – разве приснятся
веселые детские игры, фанты, горелки или, может быть, танцы, только тоже
веселые, беззаботные. Это другим странно, а ты не знаешь, что это странно, а я
знаю, что это не странно. Тревога в любви – не самая любовь, – тревога в
ней что‑нибудь не так, как следует быть, а сама она весела и беззаботна.
«Как это странно, – думает Верочка: – ведь я сама все
это передумала, перечувствовала, что он говорит и о бедных, и о женщинах, и о
том, как надобно любить, – откуда я это взяла? Или это было в книгах,
которые я читала? Нет, там не то: там все это или с сомнениями, или с такими
оговорками, и все это как будто что‑то необыкновенное, невероятное. Как будто
мечты, которые хороши, да только не сбудутся! А мне казалось, что это просто,
проще всего, что это самое обыкновенное, без чего нельзя быть, что это верно
все так будет, что это вернее всего! А ведь я думала, что это самые лучшие
книги. Ведь вот Жорж Занд – такая добрая, благонравная, – а у ней все это
только мечты! Или наши – нет, у наших уж вовсе ничего этого нет. Или у Диккенса
{20} – у
него это есть, только он как будто этого не надеется; только желает, потому что
добрый, а сам знает, что этому нельзя быть. Как же они не знают, что без этого
нельзя, что это в самом деле надобно так сделать и что это непременно
сделается, чтобы вовсе никто не был ни беден, ни несчастен. Да разве они этого
не говорят? Нет, им только жалко, а они думают, что в самом деле так и
останется, как теперь, – немного получше будет, а все так же. А того они
не говорят, что я думала. Если бы они это говорили, я бы знала, что умные и
добрые люди так думают; а то ведь мне все казалось, что это только я так
думаю, потому что я глупенькая девочка, что кроме меня, глупенькой, никто так
не думает, никто этого в самом деле не ждет. А вот он говорит, что его невеста
растолковала всем, кто ее любит, что это именно все так будет, как мне
казалось, и растолковала так понятно, что все они стали заботиться, чтоб это
поскорее так было. Какая его невеста умная! Только, кто ж это она? Я узнаю,
непременно узнаю. Да, вот хорошо будет, когда бедных не будет, никто никого
принуждать не будет, все будут веселые, добрые, счастливые…»
И с этим Верочка заснула, и спала крепко, и ничего не видела
во сне.
Нет, Верочка, это не странно, что передумала и приняла к
сердцу все это ты, простенькая девочка, не слышавшая и фамилий‑то тех людей,
которые стали этому учить и доказали, что этому так надо быть, что это
непременно так будет, что «того не может не быть; не странно, что ты поняла и
приняла к сердцу эти мысли, которых не могли тебе ясно представить твои книги:
твои книги писаны людьми, которые учились этим мыслям, когда они были еще
мыслями; эти мысли казались удивительны, восхитительны, – и только.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги,
другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в
них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях,
когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей
пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом
и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же
мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за
собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все‑таки,
лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать,
принуждать себя, что это очень тяжело, – уж ей ли, кажется, не жить с ее
Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, – а она говорит все‑таки: «и
даже мне, такой дурной, такие отношения дурны». Теперь, Верочка, нетрудно
набраться таких мыслей, какие у тебя. Но другие не принимают их к сердцу, а ты
приняла – это хорошо, но тоже не странно: что ж странного, что тебе хочется
быть вольным и счастливым человеком! Ведь это желание – не бог знает какое
головоломное открытие, не бог знает какой подвиг геройства.
А вот что странно, Верочка, что есть такие же люди, у
которых нет этого желания, у которых совсем другие желания, и им, пожалуй,
покажется странно, с какими мыслями ты, мой друг, засыпаешь в первый вечер
твоей любви, что от мысли о себе, о своем милом, о своей любви, ты перешла к
мыслям, что всем людям надобно быть счастливыми, и что надобно помогать этому
скорее прийти. А ты не знаешь, что это странно, а я знаю, что это не странно,
что это одно и натурально, одно и по – человечески; просто по –
человечески; – «я чувствую радость и счастье» – значит «мне хочется, чтобы
все люди стали радостны и счастливы» – по – человечески, Верочка, эти обе мысли
одно. Ты добрая девушка: ты не глупая девушка; но ты меня извини, я ничего
удивительного не нахожу в тебе; может быть, половина девушек, которых я знал и
знаю, а может быть, и больше, чем половина, – я не считал, да и много их,
что считать‑то – не хуже тебя, а иные и лучше, ты меня прости.
Лопухову кажется, что ты удивительная девушка, это так; но
это не удивительно, что это ему кажется, – ведь он полюбил тебя! И тут нет
ничего удивительного, что полюбил: тебя можно полюбить: а если полюбил, так ему
так и должно казаться.
VI
Марья Алексевна шмыгала мимо дочери и учителя во время
первой их кадрили; но во время второй она не показывалась подле них, и вся была
погружена в хлопоты хозяйки по приготовлению закуски вроде ужина. Кончив эти
заботы, она справилась об учителе – учителя уже не было.
Через два дня учитель пришел на урок. Подали самовар, –
это всегда приходилось во время урока. Марья Алексевна вышла в комнату, где
учитель занимался с Федею; прежде звала Федю Матрена: учитель хотел остаться на
своем месте, потому что ведь он не пьет чаю, и просмотрит в это время федину
тетрадь, но Марья Алексевна просила его пожаловать посидеть с ними, ей нужно
поговорить с ним. Он пошел, сел за чайный стол.
Марья Алексевна начала расспрашивать его о способностях
Феди, о том, какая гимназия лучше, не лучше ли будет поместить мальчика в
гимназический пансион, – расспросы очень натуральные, только не рано ли
немножко делаются? Во время этого разговора она так усердно и любезно просила
учителя выкушать чаю, что Лопухов согласился отступить от своего правила, взял
стакан. Верочка долго не выходила, – вышла; она и учитель обменялись
поклонами, будто ничего между ними не было, а Марья Алексевна все еще
продолжала беседовать о Феде. Потом вдруг круто поворотила разговор на самого
учителя и стала расспрашивать, кто он, что он, какие у него родственники, имеют
ли состояние, как он живет, как думает жить; учитель отвечал коротко и
неопределенно, что родственники есть, живут в провинции, люди небогатые, он сам
живет уроками, останется медиком в Петербурге; словом сказать, из всего этого
не выходило ничего. Видя такое упорство, Марья Алексевна приступила к делу
прямее:
– Вот вы говорите, что останетесь здесь доктором;
а здешним докторам, слава богу, можно жить: еще не думаете о семейной
жизни, или имеете девушку на примете?
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую
невесту, хотел было сказать «не имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она
подслушивала!» Ему стало смешно, – ведь какую глупость тогда придумал! Как
это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же,
говорят, пропаганда вредна – вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у
ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне
какое дело?
– Как же, имею, – сказал Лопухов.
– И помолвлены или нет еще?
– Помолвлен.
– И формально помолвлены, или только так, между собою
говорили?
– Формально помолвлен.
Бедная Марья Алексевна! Она слышала слова «моя
невеста», – «ваша невеста» – «я ee очень люблю» – «она красавица», –
и успокоилась насчет волокитства со стороны учителя; и вторую кадриль уже
могла вполне отдать хлопотам о закуске вроде ужина. Но ей хотелось
пообстоятельнее и поосновательнее узнать эту успокоительную историю. Она
продолжала расспросы; ведь каждому приятны успокоительные разговоры, да и во
всяком случае, любопытно, – ведь все любопытно. Учитель отвечал
основательно, хотя, по своему правилу, кратко. – Хороша ли его
невеста? – Необыкновенно. – Есть ли приданое? – теперь нет, но
получает большое наследство. – Большое? – Очень большое. – Как
велико? – Очень велико. – Тысяч до ста? – Гораздо больше. –
А сколько же? – Да что об этом говорить, довольно того, что очень
много. – В деньгах? – Есть и в деньгах. – Может быть, и в
поместьях! – Да, есть и в поместьях. – Скоро? – Скоро. – А
свадьба скоро ли? – Скоро. – Так и следует, Дмитрий Сергеич, покуда
еще не получила наследства, а то ведь от женихов отбою не будет. –
Совершенная правда. – Да как это бог послал ему такое счастье, да как это
не перехватили другие. – Да так; почти еще никто не знает, что она должна
получить наследство. – А он проведал? – Проведал. – Да как же? –
Да он, признаться сказать, давно проведывал, ну, нашел. – И верно
разузнал? – еще бы, документы сам проверял. – Сам? – Сам. С того
и начал. – С того и начал? – Разумеется, кто в своем уме, без
документов шагу не делает. – Правда, Дмитрий Сергеич, не делает. Какое
счастье‑то! Верно за молитвы родительские! – Вероятно.
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что не пьет
чаю; по всему было видно, что он человек солидный, основательный; говорил он
мало – тем лучше, не вертопрах; но что говорил, то говорил хорошо – особенно о
деньгах; но с вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень хорошая
находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в семействах,
где дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких молодых людей. А
теперь она была в полном удовольствии от него. В самом деле, какой солидный
человек! И ведь не хвастался, что у него богатая невеста: каждое слово из него
надобно было клещами вытягивать. И как пронюхивал‑то – видно, давно уж думал
подыскать богатую невесту, – и, поди, чать, как примазывался‑то к ней! Ну,
этот, можно сказать, умеет свои дела вести. И с документов прямо так и начал,
да и говорит‑то как! «без этого, говорит, нельзя, кто в своем уме» – редкой
основательности молодой человек!
Верочка сначала едва удерживалась от слишком заметной
улыбки, но постепенно ей стало казаться, – как это ей стало
казаться? – нет, это не так, нет, это так! что Лопухов, хоть отвечал Марье
Алексевне, но говорит не с Марьей Алексевною, а с нею, Верочкою, что над Марьей
Алексевною он подшучивает, серьезно же и правду, и только правду, говорит одной
ей, Верочке.
Казалось ли только так Верочке, или в самом деле так было,
кто знает? Он знал, и она узнала; а нам, пожалуй, и не нужно знать; нам
нужны только факты. А факт был тот, что Верочка, слушавшая Лопухова сначала
улыбаясь, потом серьезно, думала, что он говорит не с Марьей Алексевною, а с
нею, и не шутя, а правду, а Марья Алексевна, с самого начала слушавшая Лопухова
серьезно, обратилась к Верочке и сказала: «друг мой, Верочка, что ты все такой
букой сидишь? Ты теперь с Дмитрием Сергеичем знакома, попросила бы его сыграть
тебе в аккомпанемент, а сама бы спела!», и смысл этих слов был: «мы вас очень
уважаем, Дмитрий Сергеич, и желаем, чтобы вы были близким знакомым нашего
семейства; а ты, Верочка, не дичись Дмитрия Сергеича, я скажу Михаилу
Иванычу, что уж у него есть невеста, и Михаил Иваныч тебя к нему не будет
ревновать». – Это было для Верочки и для Дмитрия Сергеича, – он
теперь уж и в мыслях Марьи Алексевны был не «учитель», а «Дмитрий Сергеич»; –
а для самой Марьи Алексевны слова ее имели третий, самый натуральный и
настоящий смысл: «надо его приласкать; знакомство может впоследствии
пригодиться, когда будет богат, шельма»; это был общий смысл слов Марьи
Алексевны для Марьи Алексевны, а кроме общего, был в них для нее и частный
смысл: «приласкавши, стану ему говорить, что мы люди небогатые, что нам тяжело
платить по целковому за урок». Вот сколько смыслов имели слова Марьи Алексевны.
Дмитрий Сергеич сказал, что теперь он кончит урок, а потом с удовольствием
поиграет на фортепьяно.
|
