 Увеличить |
III. Предисловие
– «Содержание повести – любовь, главное лицо –
женщина, – это хорошо, хотя бы сама повесть и была плоха», – говорит
читательница.
– Это правда, – говорю я.
Читатель не ограничивается такими легкими
заключениями, – ведь у мужчины мыслительная способность и от природы
сильнее, да и развита гораздо больше, чем у женщины; он говорит, –
читательница тоже, вероятно, думает это, но не считает нужным говорить, и
потому я не имею основания спорить с нею, – читатель говорит: «я знаю, что
этот застрелившийся господин не застрелился». Я хватаюсь за слово «знаю» и
говорю: ты этого не знаешь, потому что этого тебе еще не сказано, а ты знаешь
только то, что тебе скажут; сам ты ничего не знаешь, не знаешь даже того, что
тем, как я начал повесть, я оскорбил, унизил тебя. Ведь ты не знал
этого, – правда? – ну, так знай же.
Да, первые страницы рассказа обнаруживают, что я очень плохо
думаю о публике. Я употребил обыкновенную хитрость романистов: начал повесть
эффектными сценами, вырванными из средины или конца ее, прикрыл их туманом. Ты,
публика, добра, очень добра, а потому ты неразборчива и недогадлива. На тебя
нельзя положиться, что ты с первых страниц можешь различить, будет ли
содержание повести стоить того, чтобы прочесть ее, у тебя плохое чутье, оно
нуждается в пособии, а пособий этих два: или имя автора, или эффектность
манеры. Я рассказываю тебе еще первую свою повесть, ты еще не приобрела себе
суждения, одарен ли автор художественным талантом (ведь у тебя так много
писателей, которым ты присвоила художественный талант), моя подпись еще не
заманила бы тебя, и я должен был забросить тебе удочку с приманкой эффектности.
Не осуждай меня за то, – ты сама виновата; твоя простодушная наивность
принудила меня унизиться до этой пошлости. Но теперь ты уже попалась в мои
руки, и я могу продолжать рассказ, как по – моему следует, без всяких уловок.
Дальше не будет таинственности, ты всегда будешь за двадцать страниц вперед
видеть развязку каждого положения, а на первый случай я скажу тебе и развязку
всей повести: дело кончится весело, с бокалами, песнью: не будет ни
эффектности, никаких прикрас. Автору не до прикрас, добрая публика, потому что
он все думает о том, какой сумбур у тебя в голове, сколько лишних, лишних
страданий делает каждому человеку дикая путаница твоих понятий. Мне жалко и
смешно смотреть на тебя: ты так немощна и так зла от чрезмерного количества
чепухи в твоей голове.
Я сердит на тебя за то, что ты так зла к людям, а ведь люди
– это ты: что же ты так зла к самой себе. Потому я и браню тебя. Но ты зла от
умственной немощности, и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего
начать оказывание помощи? да хоть с того, о чем ты теперь думаешь: что это за
писатель, так нагло говорящий со мною? – я скажу тебе, какой я писатель.
У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком‑то
владею плохо. Но это все‑таки ничего: читай, добрейшая публика! прочтешь не без
пользы. Истина – хорошая вещь: она вознаграждает недостатки писателя, который
служит ей. Поэтому я скажу тебе: если б я не предупредил тебя, тебе, пожалуй,
показалось бы, что повесть написана художественно, что у автора много
поэтического таланта. Но я предупредил тебя, что таланта у меня нет, – ты
и будешь знать теперь, что все достоинства повести даны ей только ее
истинностью.
Впрочем, моя добрейшая публика, толкуя с тобою, надобно
договаривать все до конца; ведь ты хоть и охотница, но не мастерица отгадывать
недосказанное. Когда я говорю, что у меня нет ни тени художественного таланта и
что моя повесть очень слаба по исполнению, ты не вздумай заключить, будто я
объясняю тебе, что я хуже тех твоих повествователей, которых ты считаешь
великими, а мой роман хуже их сочинений. Я говорю не то. Я говорю, что мой
рассказ очень слаб по исполнению сравнительно с произведениями людей,
действительно одаренных талантом; с прославленными же сочинениями твоих
знаменитых писателей ты смело ставь наряду мой рассказ по достоинству
исполнения, ставь даже выше их – не ошибешься! В нем все‑таки больше
художественности, чем в них: можешь быть спокойна на этот счет.
Поблагодари же меня; ведь ты охотница кланяться тем, которые
пренебрегают тобою, – поклонись же и мне.
Но есть в тебе, публика, некоторая доля людей, – теперь
уже довольно значительная доля, – которых я уважаю. С тобою, с огромным
большинством, я нагл, – но только с ним, и только с ним я говорил до сих
пор. С людьми, о которых я теперь упомянул, я говорил бы скромно, даже робко.
Но с ними мне не нужно было объясняться. Их мнениями я дорожу, но я вперед
знаю, что оно за меня. Добрые и сильные, честные и умеющие, недавно вы начали
возникать между нами, но вас уже не мало, и быстро становится все больше. Если
бы вы были публика, мне уже не нужно было бы писать; если бы вас еще не было,
мне еще не было бы можно писать. Но вы еще не публика, а уже вы есть между
публикою, – потому мне еще нужно и уже можно писать.
|
