Увеличить |
XII
Теперь болезнь Лопухова, лучше сказать, чрезвычайная
привязанность Веры Павловны к мужу принудила Кирсанова быть более недели в
коротких ежедневных отношениях с Лопуховыми. Он понимал, что ступает на опасную
для себя дорогу, решаясь просиживать вечера с ними, чтобы отбивать у Веры
Павловны дежурство; ведь он был так рад и горд, что тогда, около трех лет
назад, заметив в себе признаки страсти, умел так твердо сделать все, что было
нужно, для остановки ее развития. Ведь ему было так хорошо от этого. Две – три
недели его тянуло тогда к Лопуховым, но и в это время было больше удовольствия
от сознания своей твердости в борьбе, чем боли от лишения, а через месяц боль
вовсе прошла, и осталось одно довольство своею честностью. Так спокойно, так
мило было у него на душе.
А теперь опасность была больше, чем тогда: в эти три года
Вера Павловна, конечно, много развилась нравственно; тогда она была наполовину
еще ребенок, теперь уже не то; чувство, ею внушаемое, уже не могло походить на
шутливую привязанность к девочке, которую любишь и над которой улыбаешься в одно
и то же время. И не только нравственно развилась она: если красота женщины
настоящая красота, то у нас на севере женщина долго хорошеет с каждым годом.
Да, три года жизни в эту пору развивают много хорошего и в душе, и в глазах, и
в чертах лица, и во всем человеке, если человек хорош и жизнь хороша.
Опасность была большая, но только для него, Кирсанова: Вере
Павловне какая же опасность? Она любит мужа. Кирсанов не так пуст и глуп, чтобы
считать себя опасным соперником Лопухову. Не из фальшивой скромности он думает
это: все порядочные люди, которые знают его и Лопухова, ставят их равно. А на
стороне Лопухова то неизмеримое преимущество, что он уже заслужил любовь, да,
заслужил ее, что он уже вполне приобрел сердце. Выбор сделан, она очень
довольна и счастлива выбором, у ней не может явиться и мысли искать лучшего:
разве ей не хорошо? Об этом смешно и думать, это опасение за нее и за Лопухова
было бы нелепым тщеславием со стороны его, Кирсанова.
Так неужели же из – за вздора, из – за того, что Кирсанову
придется потосковать месяц, много два, неужели из – за этого вздора давать
женщине расстраивать нервы, рисковать серьезною болезнию от сиденья по ночам у
кровати больного? Неужели для того, чтоб избежать неважного и недолгого
нарушения тишины собственной жизни, допускать серьезный вред другому, не менее
достойному человеку? Ведь это было бы нечестно. А нечестный поступок гораздо
неприятнее той, в сущности и не тяжелой, борьбы с собою, которую придется ему
выдержать, и в развязке которой – в гордом довольстве собою за твердость, нет
сомнения.
Так рассуждал Кирсанов, решаясь прогнать Веру Павловну с
напрасного дежурства.
Надобность в дежурстве прошла. Для соблюдения благовидности,
чтобы не делать крутого перерыва, возбуждающего внимание, Кирсанову нужно было
еще два – три раза навестить Лопуховых на – днях, потом через неделю, потом
через месяц, потом через полгода. Затем удаление будет достаточно объясняться
занятиями.
XIII
Все шло у Кирсанова хорошо, как он и думал. Привязанность
возобновилась, и сильнее прежнего; но борьба с нею не представляла никакого
серьезного мучения, была легка. Вот Кирсанов был уже второй раз у Лопуховых,
через неделю по окончании леченья Дмитрия Сергеича, вот он посидит часов до
9–ти: довольно, благовидность соблюдена; в следующий раз он будет у них
через две недели: удаление почти исполнилось. А теперь надобно посидеть еще с
час. А в эту неделю уж наполовину заглушено развитие страсти; через месяц все
пройдет. Он очень доволен. Он участвует в разговоре так непринужденно, что сам
радуется своим успехам, и от этого довольства непринужденность его еще
увеличивается.
Лопухов собирался завтра выйти в первый раз из дому, Вера
Павловна была от этого в особенно хорошем расположении духа, радовалась чуть ли
не больше, да и наверное больше, чем сам бывший больной. Разговор коснулся
болезни, смеялись над нею, восхваляли шутливым тоном супружескую
самоотверженность Веры Павловны, чуть – чуть не расстроившей своего здоровья
тревогою из – за того, чем не стоило тревожиться.
– Смейтесь, смейтесь, – говорила она, – но
ведь я знаю, у вас самих не было бы силы поступить иначе на моем месте.
– А какое влияние имеет на человека заботливость
других, – сказал Лопухов: – ведь он и сам отчасти подвергается обольщению,
что ему нужна, бог знает, какая осторожность, когда видит, что из – за него
тревожатся. Ведь вот я мог бы выходить из дому уже дня три, а все продолжал
сидеть. Ныне поутру хотел выйти, и еще отложил на день для большей
безопасности.
– Да, тебе давно можно выходить, – подтвердил
Кирсанов.
– Вот это я называю геройством, и правду сказать,
страшно надоело оно: сейчас бы так и убежал.
– Милый мой, ведь это ты для моего успокоения
геройствовал. А убежим сейчас же, в самом деле, если тебе так хочется поскорее
кончить карантин. Я скоро пойду на полчаса в мастерскую. Отправимтесь все
вместе: это будет с твоей стороны очень мило, что ты первый визит после болезни
сделаешь нашей компании. Она заметит это и будет очень рада такой
внимательности.
– Хорошо, отправимся вместе, – сказал Лопухов с
заметным удовольствием, что подышит свежим воздухом ныне же.
– Вот хозяйка с тактом, – сказала Вера Павловна: –
и не подумала, что у вас, Александр Матвеич, может вовсе не быть желания идти с
нами.
– Нет, это очень любопытно, я давно собирался. Ваша
мысль счастлива.
Точно, мысль Веры Павловны была удачна. Девушки,
действительно, были очень довольны, что Лопухов сделал им первый визит после
болезни. Кирсанов, действительно, очень интересовался мастерскою: да и нельзя
было не интересоваться ею человеку с его образом мыслей. Если б особенная
причина не удерживала его, он с самого начала был бы одним из усердных
преподавателей в ней. Полчаса, может быть, час пролетело незаметно. Вера
Павловна водила его по разным комнатам, показывала все. Они возвращались из
столовой в рабочие комнаты, когда к Вере Павловне подошла девушка, которой не
было в рабочих комнатах. Девушка и Кирсанов взглянули друг на друга: –
«Настенька!» – «Саша!» – и обнялись.
– Сашенька, друг мой, как я рада, что встретила
тебя! – девушка все целовала его, и смеялась, и плакала. Опомнившись от
радости, она сказала: – нет, Вера Павловна, о делах уж не буду говорить теперь.
Не могу расстаться с ним. Пойдем, Сашенька, в мою комнату.
Кирсанов был не меньше ее рад. Но Вера Павловна заметила и
много печали в первом же взгляде его, как он узнал ее. Да это было и немудрено:
у девушки была чахотка в последней степени развития.
Крюкова поступила в мастерскую с год тому назад, уже очень
больная. Если б она оставалась в магазине, где была до той поры, она уж давно
умерла бы от швейной работы. Но в мастерской нашлась для нее возможность
прожить несколько подольше. Девушки совершенно освободили ее от шитья: можно
было найти довольно другого, не вредного занятия для нее; она заменила половину
дежурств по мелким надобностям швейной, участвовала в заведывании разными
кладовыми, принимала заказы, и никто не мог сказать, что Крюкова менее других
полезна в мастерской.
Лопуховы ушли, не дождавшись конца свидания Крюковой с
Кирсановым.
|